Димычка. Как вырастить русского брейвика

( «Андерс Беринг Брейвик – норвежский террорист, организатор и исполнитель взрыва в центре Осло и нападения на молодёжный лагерь в 2011 год», Википедия ).


И совсем немного нужно для того, чтобы вырастить такого вот. Нужно просто не любить человека. Не любить с момента рождения. И быть к нему просто равнодушным. Причём, желательно, чтобы эти самые «нелюбовь» и «равнодушие» были воспитательными доминантами в нескольких поколениях  предков. И всё получится. Однажды родится такой вот «Димычка»…

В начале восьмидесятых его будущие мама и папа были молодыми людьми. Их коллективный портрет написан в одну строку в зоологическом атласе под картинкой, изображающей домовую мышь: «Мышь серая, обыыычччная». Вот и они такими были. И мама, и папа будущие. Жили в двух кварталах друг от друга, даже не подозревая, что их будущий супруг уже тоже живёт. Живёт и ждёт встречи, чтобы дать жизнь Димычке, который через тридцать лет свершит такое, что заставит всех кричать, думать о причинах, плакать, недоумевать, негодовать, стенать и надеяться на «достойное» возмездие…
Хотя, чем же можно компенсировать «… пусть даже только одну, никому не нужную, загубленную человеческую жизнь… Э! Да что там жизнь! Чистую слезу ребёнка…», так высоко и скорбно оплаканную великим Достоевским в его знаменитой пушкинской речи.
Но мы же – про Димычку, вернее, – про его родителей. Будущих родителей.
Так вот и жили они рядом до тех пор, пока не случилась свадьба у двоюродного брата Димычкиного будущего папы. А дружкой жениха на свадьбе быть некому. Решили в этом качестве и использовать двоюродного брата. А у невесты некого взять в подружки. Вот и вспомнили про бывшую одноклассницу Свету – будущую Димычкину маму. Выбор пал на этих двух молодых людей  не из-за их исключительных личностных качеств, а совсем даже наоборот: они оба были НИКАКИЕ, КАК ВСЕ. Именно таких в приснопамятное советское время назначали звеньевыми в пионерских отрядах. И они гордо носили на правом рукаве одну красную коротенькую нашивку, напоминавшую математический «минус». Этакие «минусы» мужского и женского рода, как символ будущего слияния и преобразования, согласно законам всё той же математики, в некий «плюс».
Там, на свадьбе, они и познакомились. Дважды танцевали вместе. А потом Коля (это будущий Димычкин папа) пригласил Свету, как и полагается, в кино. А потом – в театр. А потом, всё по той же схеме,- встречи по выходным (оба же учились в институтах) в течение полугода. Потом – предложение. И – собственная свадьба, на которой из друга жениха и подружки невесты сложилась следующая пара, чтобы некоторое время спустя породить ещё одного Димычку.
Через положенный год после свадьбы 6 июня, в день рождения «нашего всего», в роддоме №*** города *** в 12-00 пополудни заорал младенец мужеского полу. Роды прошли без патологий и осложнений, как-то даже незаметно. И страна наша приняла в свои жаркие объятия ещё одного стандартного гражданина: вес 3 кг 400 гр., рост 51 см.
Стандартные гены его родителей как-то там причудливо схлестнулись. Но пока этого никто ещё не заметил. И покатилась жизнь по накатанной: ясли, сад, школа, юридический (престижный!) институт.  Его сразу и везде стали называть «Димычкой», потому что ну такой он был обычный, что эта огласовка имени привносила хоть какое-то своеобразие. Хлопот и неудобств Димычка никому не доставлял, удобным был ребёнком. Все, кто принимал участие в его воспитании, думали, будто он и не требует к себе внимания. Так и родители его считали. Нельзя сказать, что одержимы они были любовью друг к другу или страстно увлекались своею работой или ещё чем-то. Нет, слово «страсть» вообще было исключено из орбиты их жизни. И при этом Димычка был в системе их ценностей далеко не на первом месте.
Родителям даже в голову не приходило, что это обижало маленького человека, который жил с ними рядом. Обижало и заставляло держаться особняком и от всех других. Так и рос мальчик одиноким и обиженным за своё одиночество на всех. Когда ребята затевали какую-нибудь игру, то его принимали, почти всегда, но равнодушно. И если он выходил из игры, то никто этого не замечал даже. Когда мать во втором классе увидела у него синяк, результат поединка со старшеклассником, то только вздохнула, а отец сказал: «Учись давать сдачи». Но как давать объяснять не стал, а ушёл с газетой в комнату к телевизору.
А Димычка так ждал, что его пожалеют, а папа пойдёт и за него отмстит обидчику.
В пятом классе, когда у них появился новый классный руководитель, рассеянная усталая женщина лет сорока, преподававшая ботанику, то она долго морщила лоб, вспоминая на родительском собрании, кто такой Дима Виноградов. А потом ещё долго напрягалась, чтобы хоть что-то сказать о ребёнке его родителям. Хотя ни ей, ни им это было не нужно и не интересно. Она и не знала даже, что нравилась Димычке больше всех именно своею ординарностью, правда тогда он ещё не знал этого слова. И для неё он особенно старался, срисовывая в тетрадку по биологии из учебника схему «Цветок в разрезе». И тычинки рисовал  трогательно-мохнатыми, совсем не такими, как авторы учебника. А она даже не замечала этого и ставила ему устойчивые «тройки», иногда, из жалости и чтобы разбавить унылую однообразную картину,- «четвёрки». А он видел, что у соседа по парте хуже нарисовано, но – «пять». И злился. Украдкой. И копил обиду. И думал, что вот когда вырастет, обязательно станет директором школы, в которой она работает. И будет ругать её на педсовете. Всегда. Хоть она и хорошо учит своей ботанике…
После того как соседка-старуха пожаловалась матери на то, что Димычка очень громко хлопает дверью в подъезд, которая находилась прямо под её квартирой, и она видела это в окно, он долго вынашивал план мести. И сжёг её почтовый ящик, чтобы знала, что она – быдло. Это слово к тому времени Димычка уже знал и всё чаще и чаще использовал. Но про себя, не вслух. А чтобы никто на него не подумал,  поджёг ещё два ящика. Для большей убедительности хотел даже спалить и свой, но в последний момент передумал…
В институт Димычка смог поступить только на платное отделение. Отец вздохнул и сказал, что платить будет, конечно, но другого он от своего сына-неудачника и не ожидал. И опять ушёл с газетой к своему телевизору. И так обидно было Димычке. И за «неудачника» обидно, и за то, что отец даже не стал расспрашивать, почему так получилось.
А в институте ему сразу же понравилась Лариса – яркая, рыжая и вся в веснушках. И злило его, что она даже не смотрела в его сторону. Возможно, даже не знала, что они учатся в одной группе. И как же он торжествовал, когда уже на третьем курсе Ларису за академическую неуспеваемость отчислили. В этот день Димычка даже водки выпил в общежитии с ребятами, в первый раз в жизни. Он относился к этому событию, как к личной победе.
Там, за столом в общаге, Сашка Черников, один из самых талантливых в группе ребят, раскрасневшись от выпитой (тоже, наверняка, впервые) водки стал страстно говорить о том, что презирает тех самых «правильных дяденек», которые с гордостью сообщают в компаниях, что никогда не пили и не курили в своей жизни:
- … и сообщают об этом так, будто говорят: «Я изобрёл лекарство от рака!» или «Я написал величайшую симфонию в мире!». Быть порядочным и непорочным – абсолютная норма. И ею нельзя хвастаться, как нельзя хвастаться тем, что у тебя две руки и две ноги. Так должно быть…
- Много ты понимаешь!- злобно думал Димычка, возвращаясь домой.- Быдло. Рассуждает он об ординарности, когда папик в минюсте трудится и ничего не нужно делать для того, чтобы начать строить карьеру.
Теперь Димычка стал ненавидеть и презирать Сашку Черникова.
У того, действительно, карьера заладилась с самого начала. И хоть понимал Димычка, что это не только благодаря папиным стараниям. Сашка действительно был человеком ярким и одарённым. Но именно это и злило больше всего. А ещё то, что сам Димычка долго после окончания института не мог устроиться работать по специальности. И только благодаря стараниям матери и её связям удалось пристроиться в какую-то фармацевтическую компанию юрисконсультом.
И началась рутина «взрослой жизни», в которой один день был похож на другой даже в деталях. Люди кругом были более или менее отвратительные, пустые. Вскоре Димычка придумал для них новое название, теперь это было уже словосочетание: «ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ КОМПОСТ». К этой лексической конструкции Димычка относился как к авторскому патенту.
Слава богу, что был интернет, где можно было витать, как в наркотическом бреду, часами: яркие, острые игры, где, наконец, можно было ощутить себя Главным Героем. Форумы и чаты, в которых можно назваться любым именем, стать стариком, женщиной, иностранцем, с трудом говорящим по-русски. Можно было открыто сказать собеседнику, что он «быдло» и «компост человеческий», а потом, не дожидаясь его ответа, громко хлопнуть виртуальной дверью и пропасть навсегда…
Это так увлекало, что всегда послушный Димычка без особого сопротивления согласился пойти с матерью в больницу. На приём к психиатру. Пошёл, чтобы только не приставала и оставила его в покое. Тем более он и сам заметил, что стал плохо спать и чувствовал себя часто разбитым уже с утра. А таблетки сон восстановили.
Только интернет не разочаровывал. Теперь он ещё помогал реализовать некий грандиозный, как казалось Димычке, план. Он нашёл некую канадскую фирму, которая торговала оружием и предлагала поставить свой товар в любую точку мира. И законы тому не помеха: пересылали они свою продукцию частями, в разных посылках. А инструкция по сборке пришла по электронной почте. Теперь уже Димычка чувствовал себя Главным Героем не только виртуально: два ружья и почти двести патронов к ним были физическим подтверждением его неординарности и … таланта.
Чтобы окончательно закрепить  статус Героя в собственных глазах, Димычка начал ухаживать за самой эффектной женщиной в их компании Женей. Ситуация становилась особенно острой ещё и потому, что Женя была дочерью шефа и женой его заместителя. Ранее она Димычку просто не замечала, но он уже привык к такому отношению людей. После двух приглашений в кино, от которых она отказалась, при встрече Женя стала приподымать удивлённо брови, глядя на него. Ну и что, что роман не развивался! ТЕПЕРЬ НА НЕГО ОБРАЩАЛИ ВНИМАНИЕ!!!
Да и была та Женя лишь частью «грандиозного» Димычкиного плана, который вот уже несколько месяцев он трепетно вынашивал…

… И вот срок настал. Беда взмахнула крылами и присела для того, чтобы рывок был особенно сильным, когда…

Дмитрий Виноградов зарядил оба ружья, остальные патроны распихал по карманам. Взялся за ручку двери. Потом вернулся к компьютеру. Выбросил в паутину текст, который уже давно сложился в его голове и который сам он назвал для себя «МАНИФЕСТОМ». Самым главным для него было сказать людям, как же они его обижали. Но все обиды уместились лишь в два слова: «Человеческий компост…».

Всё. Он выключил компьютер. И пошёл убивать людей…