Осень

Говори громче и не лыбься словно пасхальный кулич.

Ты, ротмистр, похоже, до сих пор и не понял, в каком дерьме  сейчас оказался. Тут тебе не Москва, не Лубянка с ее либеральными вывертами. Здеся тебе Урал.

Тут  царя – батюшку с семьей в расход пустили и ничего, никто и не перекрестился. А о тебе сволочь белогвардейская,  вообще никто и не вспомнит.

Высокий плечистый молодой чекист с простоватым лицом и пунцовыми оттопыренными ушами, навис над избитым в кровь ротмистром.

Новенькую, похоже, ни разу не стираную гимнастерку чекиста украшал такой же новехонький орден красного знамени РСФСР, пришпиленный к красной махровой тряпице.

-Послушайте, господин хороший, ну что вы здесь передо мной Ваньку валяете? Здеся…

Офицер рассмеялся невесело и зябко поежился в своем рваном и мокром кителе.  В  холодном и сыром пыточном мешке старинной екатеринбургской тюрьмы, даже сытым и вечно полупьяным охранникам в их  солдатских шинелях,  было холодно и неуютно.

-Тоже мне, пролетарий, два класса церковно-приходской.

Не удивлюсь, что в анкетах своих, товарищ чекист, вы пишите,  что родились в деревне такой-то, уезда такого-то, а здоровье потеряли не иначе как на Демидовских заводах Златоуста.

- …Я хорошо помню вас. И не думайте отпираться,  у меня прекрасная зрительная память. К тому же уши у вас , Je m'excuse auprès des présents,* милостивый государь приметные, запоминающиеся.

Я встречал вас на лекциях в Уральском горном институте императора Николая II.

По просьбе Екатеринбургского головы господина Обухова, Александра Евлампиевича,  мой отец  несколько раз читал в этом институте лекции по картографии.  Вот там-то мы с вами и встречались. Хотя в те годы вы говорили куда как более грамотно. Латынью помню, увлекались...

Фамилия ваша, фамилия.…Дай Бог памяти…

- Заключенный, пальцами черными от высохшей уже  крови почесал переносицу, крепко зажмурил глаза и через минуту уже более уверенно закончил.

- Звягинцев. Ну да, конечно, господин Звягинцев…Отец ваш, по-моему, из духовного сословия…Дьякон, кажется, или подьячий? Не помню точно…

- Ошибочка вышла, господин ротмистр Кавалергардского полка, Кудрявцев Сергей Александрович, или тебе  больше по сердцу, что бы я называл тебя Протасовым? Землемером!?

Звягинцев пригнулся и кулаком, снизу и сбоку ударил офицера по челюсти.

-Мой отец был протоиереем в Нижнем Тагиле. И я этот факт никогда и ни от кого не скрывал. Более того, на первом же партсобрании,  я честно рассказал об этом позорном пятне своего происхождения, а так же попросил считать меня полным сиротой, так как жить под одной крышей со служителем культа не мог уже в юношестве.

Так что, ошибся ты господин офицер: перед партией и товарищами я чист.

Он наступил  на живот упавшего ротмистра ярко- начищенным сапогом и, сплюнув, злорадно рассмеялся.

- Видишь, как карта нынче легла, дворянская твоя морда? Еще вчера, небось, в Крыму, ты бланманже с ананасами кушал, да Вдовой Клико запивал, а сегодня на захарканном полу прохлаждаешься.

Зря.…Зря ты сюда, на Урал вернулся. Впрочем, Faber est suae quisquie fortunae.**

И если ты вашбродь,  решишь подписать все выдвинутые против тебя обвинения, то допускаю (да что там допускаю, я почти уверен), что Екатеринбургская, Губернская ЧК и лично товарищ Храмцов,  зачтут  твое добровольное сотрудничество со следственными органами и предоставит тебе работу в молодой советской республике. И в ЧК и в недавно организованной милиции уже сейчас служат многие выходцы из дворянских семей, а скоро их будет еще больше.

Ну как, убедил? Убедил я тебя спрашиваю!?

Звягинцев резко ухватил безуспешно пытающегося подняться ротмистра за воротник,  рывком поднял и бросил его на прикрученный к полу табурет.

-…Да…Похоже у вас все еще сохранилась эта плебейская любовь вставлять  латинские изречения где надо и где не надо.

Проскрипел ротмистр, неловко вытирая о плечо окровавленный рот.

- Тут конечно и вы,  и древние философы  правы: каждый кузнец своей судьбы, но  те писюльки, что вы мне подсовываете, я подписать ну ни как не могу.

Ну не знаю я ни Александра Зыкова, ни  Ивана Воронина, и его помощницу как бишь ее? А,  ну да, Матрена…

Так вот и  Матрену я тоже не знаю. Подпишу я сейчас бумажонки ваши,  а потом, на суде какой-нибудь пассаж приключится. Не comme il faut одним словом.

Что за блажь, право слово,  пытаться меня, офицера и дворянина, менее недели назад приехавшего  на Урал, выдать за  члена банды, уже как  полугода занимающейся грабежами почтовых и грузовых составов?

Пусть  это и не скромно, ну да бисер метать тоже не дело, так вот наш фамильный герб украшает  девиз: «За верность и ревность».

Вы слышите Звягинцев, за верность и ревность, а вы меня в шкуру какого-то мазурика рядите…Смешно!

Кудрявцев хохотнул коротко, но смех его перешел в кашель, долгий и надсадный.

- Да ты, меня, мать твою,  никак  своим происхождением  уязвить решил!? Выблядок дворянский.

- Да, черезвычайка пока еще совсем молода, и мы, ее солдаты тоже молоды, и пусть офицерских званий покамест и не имеем, и по сравнению с вами мы малограмотны и не образованны, но мы учимся. Ты слышишь Кудрявцев!? Мы  постоянно учимся.

И кстати, скажи спасибо своему батюшке: только в память о его честно сказать,  чертовски увлекательных уроках ты еще жив. Сентиментальный я больно…Добрый.

Чекист выдохнул, успокоился и поднес к глазам ротмистра новый бланк.

…- Ну, хорошо.…А что скажешь про это?

- Вы бы голубчик лучше бы мне руки развязали. Читать неудобно. Впрочем, пустое, я уже прочел.

Заключенный  устало откинулся на табурете, видимо пытаясь спиной опереться о стену камеры, но у него не получилось,  и он проговорил, отрешенно глядя на Звягинцева.

- Ох, господин чекист. До чего же вы твердолобый, право слово. Сначала вы меня за бандитов сватаете, теперь  вот за Колчаковского прапорщика Толмачева. Да что же я могу вам про него рассказать, когда я его никогда и не видел? Вместе с ним не служил, и в деревне Береснева, что, - он снова глянул в бумагу, что все еще держал перед ним Звягинцев, -  за рекой Тагил никогда не был.

- А  ты ротмистр не торопись отнекиваться. У меня еще с пару недель на закрытие твоего дела есть, я подожду.…А вот выдержишь ли ты эти самые две недели, вот вопрос?

Посиди в холодной, денек другой, без хлеба и курева, глядишь, что-нибудь и вспомнишь. Кстати подумай на досуге, как  мне, твердолобому чекисту,  максимально вразумительно объяснить твое появление в Екатеринбурге, хотя  бывшее имение твоего отца, находилось в пригороде Тобольска, что от нас порядка 540 верст.

Чекист подошел к двери, приоткрыл его и крикнул громко:

- Заключенного в камеру.

- Да что тут вспоминать?- Хмыкнул офицер. - Решил сдуру управляющего нашего именья  отыскать.

Балашова.  Он откуда-то из здешних мест. Из Екатеринбурга. Вот и сделал крюк.

Кудрявцев тяжело поднялся и пошел на выход.

- У меня к нему пара вопросов назрело.



Севастополь. 14 ноября 1920годъ.

                                                         

…Пароход свистнул и стоящий возле трапа матрос, преграждающий проход на судно, отошел в сторону.

На первый взгляд довольно неорганизованная, разношерстная  толпа из казаков, солдат и офицеров, заполняющая территорию порта, вдруг словно распалась на отдельные воинские подразделения,  которые под началом старших офицеров и атаманов, относительно быстро построились в колонны по двое и начали подниматься на судно.

Редкие гражданские лица с чемоданами и баулами, вносили определенный беспорядок, но вскоре и они, словно прочувствовав необходимость дисциплины, прекратили суету и, втиснувшись в ряды солдат, умолкли, покорно уткнувшись взглядом в лохматые солдатские шинели или серое сукно казачьих бекеш.

- …Вам пора, родная.

Проговорил  молодой ротмистр Кавалергардского полка,  поднимаясь с врытого в землю кнехта.

– Пора. Погрузка уже завершается.

Он поправил фуражку и одернул серого цвета китель.  Позолота гарды его драгунской шашки сияла, отбрасывая солнечные зайчики на лоб и щеки девушки,  минуту, назад вспорхнувшую с его колен.

- J'ai un accord avec le capitaine. Sur le" Саратове " de vous, Mademoiselle Полина Крестовоздвиженская attend une cabine séparée. Parce que ma tête...*

- Как!? А вы!? Разве мы не вместе? Разве вы оставите меня одну? Одну!? В этой толпе и без вас!?

Вспомните Сережа, ведь мы с вами мечтали, не раз и не два говорили  о поездке в Европу.  Вы же знаете, вы не можете не знать, не чувствовать, что я люблю вас.

Она смотрела на него снизу вверх, мокрыми от слез глазами. Губы ее слегка подрагивали.

- У нас в Европе много родственников и хороших знакомых. Мой pape давно уже…

- Я знаю родная, все знаю.…Но мечтали обо всем этом мы совсем в другой стране, совсем в другой России.

Ну а  то, что происходит сейчас в стране: кровь, смерть, тиф, большевики, да обо всем этом мы не могли и предполагать.

Сейчас  все происходящее здесь,  иначе как бегством,  назвать трудно. Даже ненавистное мне слово эвакуация, и то не что  иное, как  самое обыкновенное фарисейство.

Простите  Полина, может быть, и придет тот час, когда мы с вами вдвоем объездим всю Европу, все их Парижи с Мадридами,  но сейчас  я Россию покинуть не могу.

Я не имею права. И дело не в вашем отце, которого я всегда и безмерно уважал. И не в вас, Полина. Вы же знаете, родная, что я всегда вас любил, любил с той самой минуты, когда  увидал в первый раз. Там, на Волге … В имении  вашей подруги…Как звали-то ее? Нет. Не помню. Впрочем, это сейчас и не важно.

Я тогда еще толком не успел рассмотреть вас: ваши глаза, губы, овал лица и легкий, невесомый завиток ваших пепельных волос, но уже твердо и окончательно понял,  что искал всю свою жизнь, пусть пока и не долгую, но только вас. Вас моя родная…

К сожалению, дело во мне, поверьте мадемуазель Полина,  во мне…

Во-первых, я женат, и вы это знаете, всегда знали…

А во-вторых,  мне очень хочется посмотреть в глаза господам большевикам, что умудрились настолько запудрить мозги нашим людишкам, что те  взялись за вилы, забыв про все хорошее, что делали всю свою жизнь для них мой отец и особенно моя, царствие ей Небесное, мать,  пока были живы.

Отчего, от какой такой необъяснимой злобы,  или  из зависти, людишки эти,  сначала разграбили, выбили стекла в зимнем саду, а потом и сожгли и сад и  наш дом?  Мне писали, что дым пожарища несколько суток стелился над Тоболом.

Ну а в третьих, в третьих, боюсь, что я без России просто не смогу существовать.

Одно дело съездить за границу на неделю – другую: отдохнуть, полюбоваться их причесанными красотами, искупаться в теплом море.

Ну, месяц, ну два, ну три, наконец, а потом!?

Да я там волком завою, сопьюсь вконец,  без Родины-то своей, без России.

Пусть и не ласковой порой, но Родины.

Нет. Сегодня я покинуть Россию не могу. Я не знаю, что ожидает меня в будущем, но, что бы ни случилось я пока уехать не готов.

Он поднял небольшой, перетянутый ремнями чемодан и, взяв Полину под руку,  повел ее к трапу.

Неожиданно в аккуратных шеренгах беженцев, случился какой-то раздрай: буквально в минуту образовалась пестрая толчея, в центре которой, словно в водовороте крутился  большой, крупный телом молодой мужик,  чем-то похожий на Кочмарика, с фанерным, явно