Дух врага

сердца. Расчёты его оказались верные: группа вышла в назначенный квадрат.
Во время привала командир намеревался разделить отряд на две части, чтобы, направившись в разные стороны, соответственно на Масловку и Зябково, как следует прочесать дорогу и обнаружить танки, если они ещё не переправились на левый берег.
Однако этого не понадобилось. Недалеко от места привала Чингис обнаружил следы гусениц на дороге, и капитану стало ясно направление движения механизированного батальона противника.
Ещё километра три разведчики двигались вдоль недостроенного тракта, тщательно соблюдая меры предосторожности, пока дорога из леса не вынырнула на небольшое поле, заросшее высокой травой.
В бинокль Барков смог рассмотреть арьергард танковой колонны. Радостно похлопав по плечу Чингиса, капитан выдохнул. Задание было выполнено, противник обнаружен, оставалось самое простое: сообщить по рации в штаб и вернуться на другой берег к своим.
Опасаясь возможных патрулей, капитан отвёл группу на полкилометра в лес от танков, оставив Чингиса наблюдать за врагом.
Напряжение в разведгруппе немного спало, даже Дьяков благодушно посматривал на новобранца, ловко возившегося со своей рацией. А вот самому Камышеву было не по себе. Грудь жгло, но он боялся заглянуть под гимнастёрку, к тому же рация отказывалась работать. Он неоднократно проверил все контакты, несколько раз присоединял и отсоединял приёмопередатчик с упаковкой питания, но тщетно. Беспомощно щёлкая тумблерами переключателей, он медленно осознавал, что провалил задание штаба.
– В чём дело, Камышев? – шёпотом спросил командир, заметив растерянность на лице радиста.
– Товарищ капитан, – с трудом выдавил из себя новобранец, - питания нет. Я не могу ничего передать.
Барков матерно выругался. Дьяков, со знанием дела покачав головой, сказал, что он предупреждал об этом ещё на том берегу. И только Бабенко по привычке обвинил во всём «отцов-командиров», которые сунули необстрелянному добровольцу неисправную рацию.
– Я проверял, она работала, – от обиды на самого себя Камышев едва сдерживал слёзы.
– Что будем делать, товарищ капитан? – спросил отчего-то повеселевший пулемётчик. – Атакуем всеми имеющимися силами?
– Вернёмся и доложим, где видели танки, – подсказал сержант.
– Одним возвращаться нельзя, не поверят, – принял решение Барков. – Будем действовать как обычно. Прихватим с собой одного из танкистов, желательно офицера, тогда, может быть, и примут с распростёртыми объятиями. Бабенко, со мной. Дьяков, ты остаёшься с Камышевым, и с живого с него не слезай, пока он не настроит свою рацию.
– Не извольте беспокоиться, товарищ капитан, – ответил сержант, щёлкая затвором карабина, – не починит свою машинку, я его мигом в расход за саботаж и дезертирство.

* * *

– Как бы он действительно его не приговорил, – пожаловался Бабенко на Дьякова командиру после того, как они направились к посту Чингиса. – После того миномётного обстрела сами знаете, что он умом поехал. Бормочет что-то там себе под нос про царя Давида и Соломона, крестится в дело и не в дело.
– Не переживай, Бабенко, ничего с твоим радистом не случится, – успокоил Барков, прокручивая в голове детали предстоящей операции по пленению офицера панцерваффе.
Вернувшись на недавно оставленный наблюдательный пункт, Барков, глядя в бинокль, убедился, что не произошло ровным счётом никаких изменений. Машины оставались на прежних местах, и движения вокруг них замечено не было.
– Тишина, товарищ капитан, – прошептал пулемётчик.
– И что? – не понял командир.
– Вы сказали, около 70 танков и бронемашин, цельный батальон, а тишина, как на кладбище.
И в самом деле, Барков совсем упустил тишину из виду. Только жужжание насекомых наполняло окружающий послеполуденный знойный воздух жизнью.
Да ещё Чингис, жуя лесную травинку, добавил:
– Там мёртвые все.
– Ты что, там был? – строго спросил Барков.
Чингис, испугавшись, отрицательно замотал головой.
– Индеец, он и есть индеец, – погрозил Бабенко кулаком Чингису. – Разрешите мне, товарищ капитан? Я тихо, аккуратно, Вы же знаете.
– Хорошо, – согласился Барков, – только пулемёт оставь, возьми мой ППШ.
– Не, – заупрямился солдат, – я без него трушу.
Командир не успел моргнуть, а Бабенко уже полз лесной ящерицей в логово фашистского зверя.
Ожидание растянулось ещё на час, и пронзительный кодовый свист пулемётчика, возвещающий, что всё чисто и можно идти, застал Баркова как раз в тот момент, когда он смотрел на циферблат подаренных отцом часов. Было ровно 16.00.
Они прошли всю колонну фашисткой техники туда и обратно, и насчитали легких и средних танков вместе с бронемашинами ровно 66 единиц.
Барков послал Бабенко за Камышевым и Дьяковым, а сам в одиночестве, так как Чингис снова был в дозоре, пытался представить, что же здесь могло произойти.
Вся техника стояла без видимых повреждений, однако экипажи боевых машин были буквально порублены, и их тела в чёрной танкистской форме панцерваффе виднелись повсюду, несмотря на заросшее высокой травой поле.
– Напраслину говорили Вы, товарищ командир, на Буденного , – в шутливом тоне первым заговорил Бабенко, пока приведённые им товарищи с непониманием обозревали окружающую их картину. – Конница против танков очень даже эффективно воюет. Смотрите, как наши кавалеристы постарались. Тут некоторые и без голов лежат. А вот и голова, вишь, куда закатилась.
С этими словами он запустил руки в траву и выудил оттуда белёсую немецкую голову с красивой чёрной пилоткой на макушке и римским орлом.
– Вот если бы все такие фашисты были, как говорят наши отцы-командиры, – и он со злостью, словно футбольный мяч, выбил ногой голову в воздух, – мы бы уже давно их победили.
– Если это наши, почему не доложили в штаб армии? – Барков был растерян. – Почему технику не сожгли?
– Скромные очень, вот и не доложили. Но мы ведь не такие, – не успокаивался опьянённый видом мёртвых немцев пулемётчик. – Мы-то по ордену Красного Знамени точно за это получим. Так ведь, товарищ командир?
– Как будто Бог нам помогает, – крестился Дьяков, осторожно трогая носком сапога тела мёртвых танкистов.
– Прямо-таки сам Бог? – не поверил Бабенко.
– Может, и не сам, но архангел Гавриил точно, – с полной уверенностью сообщил сержант, – как будто сабелькой рубили, но с силой, как положено. Сейчас уж так не умеют.
– Прямо-таки сам архангел Гавриил? – не успокаивался пулемётчик. – Значит, за разграбленные церкви, расстрелянных и повешенных попов  Бог, стало быть, Красной армии помогает?
– Бог всё прощает, – назидательно погрозил пальцем Дьяков, – окромя разврата и распутства.
Барков вдруг вспомнил о своих родителях и с интересом посмотрел в небо.
«А меня Бог тоже простит?» – тихо, так, чтобы никто рядом не расслышал, задал он свой вопрос, шевеля одними губами.
– Товарищ командир, – обратился к нему Камышев, – разрешите воспользоваться немецкой танковой рацией?
– А ты сумеешь? – засомневался Барков, с трудом вырвавшись из не вовремя налетевших воспоминаний.
– Нам немного рассказывали о них, они даже мощнее наших. Разрешите попробовать?
– Кто бы сомневался, что мощнее, – вставил своё слово Бабенко.
– Разрешаю, – распорядился капитан. – Вся техника в середине колоны в твоём распоряжении. Я начну с арьергарда, Дьяков и Бабенко с авангарда. Сливаем имеющееся горючее в баках, и заливаем внутрь машин. Через час здесь всё должно полыхать. Задание ясно?
– Так точно, – ответили разведчики.
Вскоре к командиру присоединился Камышев, быстро сообразив, что здесь, на открытом воздухе, он будет полезнее, чем в душной железной коробке, безуспешно разбираясь в хитросплетениях немецкой технической мысли.
– Товарищ капитан, ни в одной обследованной мной машине не работает электричество, – доложил он. – Такое впечатление, что все танки остановились прямо на марше.
– Странно, – прекратил работу Барков, вытирая пот со лба.
– А что если это новое секретное оружие маршала Буденного? – предположил радист. – Я читал в библиотеке имени Владимира Ильича Ленина  одну статью в радиотехническом журнале о неких волнах, которые могут влиять на электрические цепи. Так вот…
– Камышев, – перебил воодушевлённого рассказом новобранца командир, – волны – это хорошо, только если мы не успеем танки сжечь до прихода немцев, грош нам будет цена, и достанется нам от маршала Буденного вместо ордена Красного Знамени общественное порицание от всего советского народа. Усёк?
– Так точно, – приложил руку к пилотке радист. – Я сейчас, я мигом.
Работа кипела, и через полтора часа над заросшим полем поднялся густой чёрный дым. Один за другим, сотрясаемые взрывом собственного боезапаса, подпрыгивали бронированные машины с крестами и навсегда застывали в неприглядных для непобедимой армии позах. К семи часам вечера танковый батальон был полностью уничтожен.
– Теперь они никогда не переправятся на левый берег, – с удовлетворением констатировал Барков. – Эти точно отвоевались.
Чёрные от копоти лица разведчиков скалили белые зубы и с гордостью смотрели на плоды своего военного труда.
– Гляньте-ка, – привлёк всеобщее внимание Бабенко, указывая пальцем на две приближающиеся к разведчикам фигуры. – Наш сторожевой пёс тоже без дела не сидел, добычу привёл.
Довольный Чингис приближался к группе со стороны леса, то и дело, подталкивая прикладом шедшего впереди с поднятыми вверх руками, пленного врага.
– Язык  – это то, что нам сейчас нужно, так ведь, товарищ командир? – весело спросил пулемётчик.
– Точно так, – подтвердил Барков.
На вопросительный взгляд Камышева Бабенко ответил:
– Кто,  как не добытый в бою враг, подтвердит начальству информацию о твоих подвигах. Или думаешь, отцы-командиры нам на слово поверят?
Как только доброволец оказался совсем рядом с пленным, у него зажгло в груди. Как ни старался радист унять эту боль, она не отпускала. Он даже подумал снять подаренный хуторской хозяйкой оберег, но руки словно онемели.
Тем временем Барков допрашивал «языка». Однако  молодой фашист, с засученными по-карательски рукавами чёрной  танкистской формы, отвечать отказывался. Назвал только своё имя – Гюнтер Кригер.
На вопрос, кто убил его товарищей, он торжественно произнёс:
– Тот, кто давно погиб в неравной схватке, но чей дух сражается с врагом и по сей день.
– Это из Гёте  или Шиллера ? – обратился Камышев к командиру, сжимая рукой гимнастёрку на груди.
– Ты понимаешь по-немецки? – спросил Барков.
– Немного, товарищ капитан, –  ответил бывший студент. – Я только не понял, что за дух, который сражается с врагом, о чём это он говорит?
– Это он от страха, – сказал Бабенко, смеривая ласковым взглядом статного немца.
– А мне кажется, что это больше похоже на молитвы нашего Дьякова, чем на Гёте, – ответил на вопрос радиста капитан.
В этот самый момент сержант осенил себя крестом и вновь забубнил свою песню про израильских царей Давида и Соломона.
– Что, мертвеца увидел? – засмеялся над крестившимся товарищем пулемётчик.
– Как тебе удалось выжить? – шутка Бабенко навела командира на следующий вопрос  немецкому танкисту.
Гюнтер Кригер печально закачал головой и вновь странно заговорил, подражая