Когда начало светать, Жаннет ушла. Тьерсен лежал на топчане и смотрел, как она быстро одевается, беря со стола одежду. Дрожащее пламя свечного огарка отбрасывало на стену ее торопливую тень. Одевшись, девушка подошла к двери и через плечо оглянулась на бывшего маркиза. Он поднялся, доставая из кармана ключ.
- Спасибо, - вдруг сказала Жаннет, проведя ладонью по его заросшей щеке. – Ты знаешь за что…
Тьерсен кивнул, открывая ей дверь.
- И тебе спасибо, Жаннет, - отозвался он. – Спасибо за откровенность.
Переступив за порог, она опять обернулась.
- Приходи ко мне, если захочешь, Андре. Ты ведь знаешь, где дом мадам Сильвин?
- Хорошо, - кивнул Тьерсен. – Когда-нибудь приду.
Она приблизила к нему лицо, быстро чмокнула в губы, улыбнулась и побежала вниз. Какое-то время он стоял, слушая, как по лестнице быстро стучат ее каблучки. Затем все стихло…
Бывший маркиз вернулся в комнату, закрыл за собой дверь и вдруг с неимоверной силой ощутил своё одиночество, накрывшее его сознание, как огромная холодная волна… Вспоминая горький рассказ Жаннет, он подошёл к столу и хлебнул вино прямо из горлышка бутылки.
«Где же теперь Мадлен… - подумал он. – Может быть занимается таким же ремеслом проститутки. А дочь с ней. И что её ожидает дальше…»
Содрогнувшись от холода, царившего в мансарде, Тьерсен начал быстро одеваться. На работу к восьми, надо было еще побриться и что-то съесть. На завтрак его ожидал кусок хлеба и немного сыра. Впереди предстоял очередной, безрадостный и тревожный день.
***
- Дядя Пьер, это все мне? – маленькая Луиза с восхищением разглядывала то, что оказалось внутри довольно объемного свертка из газеты, который принес гражданин Рейналь. Потом перевела недоверчивый взгляд карих глаз на стоявшего рядом Пьера.
- Конечно, тебе, Лу, - он погладил девочку по голове.
- Сколько бумаги! – радостно воскликнула девочка, перебирая тонкими пальчиками объемную стопку. – И какая она белая, плотная!
- Ой, а это что? – отвернув дальше упаковку из газетного листа, она извлекла оттуда длинный карандаш.
- Карандаш! – глаза девочки засияли, как две звезды.
- И настоящий, английский, - добродушно заметил Рейналь. – Не то, что немецкие, которые в руке держать неудобно. Особенно, если ручка совсем маленькая, как твоя.
Луиза бережно держала в пальцах карандаш, глядя на него, как на самую настоящую драгоценность.
- Пьер, - подала голос Мадлен, стоявшая рядом. – Мне так неловко. Не знаю, как тебя и благодарить.
- Брось, Мадлен, - ответил Пьер, осторожно обняв ее за талию. – Бумаги в типографии много, мне это не в убыток. А карандашей у меня несколько таких, английских. Они очень качественные. Хорошо, купил незадолго до революции. Как чувствовал. Сейчас-то таких и не достанешь. Собаки-англичане ввели нам монополию на графит и во Францию его больше не поставляют.
- Луиза, ты слышала, что сказал дядя Пьер? - Мадлен обратилась к дочке. – Карандаш надо экономить. И бумагу тоже.
- Да, мамочка, - отозвалась Луиза. – Я буду экономить. Но можно… можно я сейчас порисую?
- Ну что с тобой будешь делать, - рассмеялась Мадлен. – Хорошо, рисуй. А потом мы все поужинаем. И ты тоже, Пьер, - она посмотрела на Рейналя. – Не отказывайся, прошу.
- Хорошо, - кивнул Рейналь.
Последнее время он иногда заходил к Мадлен в гости. Конечно, чисто дружески. Самое бОльшее, что позволяла ему молодая женщина – взять себя за руку, приобнять за талию или целомудренно поцеловать в щёку. Пьер Рейналь дивился такому поведению молодой женщины. Дивился и пытался найти ей объяснение. Ведь он чувствовал, что Мадлен выделяет его среди остальных мужчин. Видя его, она всегда искренне радовалась, а в ее зеленых глазах загорались горячие лучистые искорки. Её к нему тянуло. Но потом… потом все это почему-то затухало, и она снова становилась спокойно-сдержанно-отстраненной. Холодной и уравновешенной. «Как будто она чего-то боится», - размышлял Пьер, глядя, как Мадлен ставит на стол тарелки, разливает подогретый овощной суп и режет хлеб. И чем больше он про это думал, тем больше ему хотелось разгадать её загадку…
- Луиза, иди есть, - Мадлен позвала дочь, которая, сидя на кровати и, положив лист бумаги на какую-то книгу, была всецело увлечена рисованием.
- Иду, мамочка! – отозвалась дочь, продолжая свое занятие. – Иду через минутку!
- Не через минутку, а сейчас, иначе все остынет.
Луиза нехотя отложила карандаш и подошла к матери, показывая рисунок:
- Смотри, мам, это ты. Накрываешь на стол.
- О… а я действительно похожа, - рассмеялась Мадлен, рассматривая четко сделанный рисунок, отразивший ее основные черты. Она погладила дочь по волнистым волосам. – Ты умница.
- А это… - Луиза перевернула листок и показала изображение, сделанное с другой стороны. В целях экономии девочка часто рисовала на листе бумаги с обеих сторон.
- А это… папа. Не знаю, похож или нет. Посмотри, мамочка!
Дочь доверчиво тянула к ней рисунок. Мадлен взяла в руки лист, бросила на него взгляд… её губы дрогнули, и, неожиданно скомкав рисунок, она бросила его на пол.
- Мадлен, что ты делаешь? – изумился Пьер Рейналь. – Зачем?
- Мамочка, я так плохо нарисовала, да? – всхлипнула Луиза, - не похоже? Но я ведь его никогда не видела.
Но Мадлен, уже взяла себя в руки. Нагнувшись, она подняла смятый листок и, положив на стол, пыталась его разгладить.
Луиза молча стояла рядом. В её карих глазах дрожали слёзы…
- Прости, дочка, - проговорила Мадлен. – Я случайно. Прости меня.
Она продолжала разглаживать листок, и Пьер, внимательно смотревший в её побледневшее лицо, увидел бегущую по щеке слезинку.
