плакат: «Здесь начинается задница мира».
Кивнув на плакат, Майер вопросительно посмотрел на водителя.
— Да, герр гауптман, — вздохнул водитель. — Мы едем в дыру, хуже которой в мире не найти.
Приехали в Спасскую Полисть — железнодорожную станцию на линии Новгород — Ленинград. Дома и надворные постройки тянулись ровной улицей, сзади каждого дома огороды, разграниченные плетнями. За ними речка Полисть. У шоссе водокачка, за ней огромное поле под снежным покровом. Вся местность как на ладони.
Иваны закрепились на линии железной и шоссейной дорог.
В Спасской Полисти каждый дом с немецкой дотошностью переоборудован в долговременную огневую точку — дот. В избах на пол уложены брёвна в три-четыре наката, взятые из верхних венцов тех же домов, сверху насыпана земля из подполья. Подвальные окошки превращены в амбразуры. Такие сооружения не пробьёт и прямое попадание снаряда.
Дальше машина ехать не могла — некоторые участки дороги обстреливали русские снайперы, о чём свидетельствовали надписи на щитах: «Внимание! Просматривается противником на сто метров!».
Из-за глубокого снега снабжение передовой ухудшилось, продукты и боеприпасы из тыла солдаты таскали вручную.
У развилки дороги перед Спасской Полистью стоял караван машин и саней. Некоторые подразделения вообще пришли сюда по ошибке.
Дежурный указал Майеру убогий домишко, где можно переночевать.
В помещении, набитом офицерами и унтер-офицерами, как бочка селёдками, воняло потом, протухшими носками и кишечными газами. Спёртый воздух тяжёлый, хоть ножом режь. Но, по крайней мере, тепло.
Майер втиснулся в промежуток между телами, лежащими на полу неподалёку от входа. Те, кого он потеснил, едва обратили на него внимание. Ему стало жаль пачкать чистую шинель о грязный пол.
Кромешную уличную тьму разрывали всполохи света. От приятно далёких взрывов подрагивали оконные стёкла и тревожно мерцало пламя коптящей гинденбурговой лампы (прим.: парафиновая плошка с фитилём).
Майер пытался дремать сидя, привалившись спиной к стене. За время пребывания в госпитальном комфорте он отвык от походной жизни, от русских морозов. Натруженные ноги болели, рубцы на стопах горели, отмороженные пальцы ныли фантомными, как сказал доктор, болями в отсутствующих фалангах. Сидеть на полу было жёстко и неудобно. Хотелось снять обувь, чтобы дать отдых изуродованным ногам, и вытянуться. В конце концов усталость взяла своё, Майер кое-как улёгся на полу и уснул.
Проснулся с ощущением разбитости в теле. С кряхтеньем поднялся на четвереньки. Опираясь руками о стену, с трудом разогнулся: поясница болела, как у старика. На полу лежало несколько человек. Майер подумал, не мёртвые ли. Но, приглядевшись, убедился, что люди дышат. В заледеневших оконных стёклах блестели искорки утреннего солнца.
Вышел на улицу, с удовольствием вдохнул свежий воздух. Чтобы взбодриться, умылся снегом.
Прибывшие из отряда солдаты переносили груз из машин на ручные сани. Дальше предстояло двигаться пешком. Солдаты сообщили Майеру, что его отряд обустраивается на новом месте.
Вскоре колонна из основательно нагруженных саней двинулась по извилистой тропе к передовой. Каждые сани тащили два человека: один за лямки тянул впереди, другой руками или приспособленной палкой толкал сзади.
Несмотря на мороз, лица солдат заливал пот. Двигались медленно, но Майер едва поспевал на изуродованных ногах за солдатами. Казалось бы, мелочь — пальцы на ногах… Но как тяжело идти, если половина из них отсутствует.
Там, где дорога поднималась вверх и идущих по ней могли увидеть русские снайперы и миномётчики, были насыпаны высокие валы из снега, под защитой которых солдаты шли, не пригибаясь.
Пересекли железную дорогу и через километр дошли до места назначения.
Двести человек отряда квартировали в нескольких огромных брезентовых палатках на противоположном от переднего края склоне холма. В каждой палатке стояло по две железные печки. Спали на раскладных кроватях, установленных вплотную по обе стороны прохода. Несмотря на то, что палатка стояла на промёрзшей земле, на уровне кроватей температура поддерживалась плюсовой.
Штабная палатка, до крыши засыпанная снегом, была раза в два меньше солдатской, пол застилал брезент, и она лучше держала тепло.
Майер вошёл в штабную палатку и остановился: засыпанные снегом окна едва пропускали солнечный свет.
— Герр гауптман! — услышал Майер знакомый голос. — Разрешите доложить, что ваш ординарец Шульц рад видеть вернувшегося после излечения герра гауптмана!
— Здравствуй, Шульц. Здравствуй, приятель, — Майер похлопал подошедшего солдата по плечу. — Ты не мог бы организовать с полведра горячей воды? Хочу попарить мои инвалидские ноги.
— Для вас с удовольствием¸ герр гауптман!
Из сумрачной глубины палатки к Майеру подошли лейтенант Виганд и ассистент-арцт Целлер.
— Герр гауптман, мы рады вашему возвращению, — с сердечностью произнёс лейтенант Виганд и как-то обречённо махнул рукой. Затем всхлипнул и прикрыл глаза ладонью.
— Я тоже рад видеть ваши небритые физиономии, друзья, — признался Майер, тронутый чувствами Виганда. — Будто домой вернулся…
Офицеры обнялись.
— Пойдёмте к столику, — пригласил Целлер. — Смажем встречу раствором медицинского спирта. Правда, с закуской у нас туговато.
— Камрады, если мы обмываем моё возвращение, то и пить будем за мой счёт.
Майер вытащил из внутреннего кармана шинели плоскую бутылку коньяка, а из бокового кармана — небольшой круг копчёной колбасы. По палатке распространился вкусный запах деликатеса.
— Боже… — сказал лейтенант Виганд и, не удержавшись, проглотил слюну.
— Шульц, порежь колбасу, организуй посуду. Налей нам. И себя не забудь, — распорядился Майер.
— Jawohl, mein Führer (прим.: Будет сделано, мой командир)! — радостно откликнулся Шульц.
Послышалось звяканье стаканов, хруст нарезаемой колбасы, бульканье жидкости. Чистый холодный воздух палатки облагородился коньячным ароматом.
— Meine Herren, прошу к столу! — пригласил Шульц.
На столике выстроились три стакана и чуть в стороне — солдатская кружка. Около трети колбасного круга были порезаны на тоненькие дольки.
— С возвращением, Майер, — с грустной радостью произнёс Целлер.
— С вашего разрешения… — Шульц издали взял кружку и отступил за спину офицеров.
— Спасибо, камрады, — кивнул Майер. — Я тоже рад вас видеть.
Офицеры чокнулись. Майер повернулся к Шульцу, стукнул стаканом о его кружку.
— Рад тебя видеть, Шульц. Закусывай.
Выпили.
Шульц не удержался от соблазна, положил дольку колбасы на язык, замычал и закрыл глаза от наслаждения:
— Блаженство!
Через пару секунд его лицо приобрело деловой вид:
— С вашего позволения, герр гауптман, я займусь водой для ног герра гауптмана.
Майер кивнул, не оборачиваясь, и спросил сослуживцев:
— Ну, как вы тут?
Судя по небритым, истощённым лицам, «тут» было не очень.
— Лейтенант Леманн в госпитале, в Чудове. Это железнодорожная станция, маленький городок, — начал рассказывать Целлер.
— Что-то серьёзное? — встревожился Майер.
— Пулевое ранение мягких тканей бедра. В хороших условиях — ничего страшного. Но в условиях плохого питания…
— В госпитале плохое питание? — догадался Майер.
— Хуже, чем на передовой, — Целлер провёл пальцами по небритым впалым щекам и вздохнул. — Тыловики кормят нас жидкой похлёбкой и хлебом. В ограниченном количестве. Мы пытаемся ему чем-то помочь, когда реквизируем что-то у местного населения…
— Н-да-а… — протянул Майер. Он почувствовал себя в неудобном положении, будто от него зависело плохое снабжение войск питанием. — Ну а… В остальном как?
— Воюем! — с деланной бодростью сообщил лейтенант Виганд.
— И даже развлекаемся, — усмехнулся Целлер.
Майер вопросительно посмотрел на врача.
— Лейтенант ездил в Чудово варьете смотреть, — Целлер с улыбкой покосился на Виганда и подмигнул.
— Было дело, — печально вздохнул Виганд. — Не могу сказать, насколько хорошо девочки танцевали, потому что в памяти остались только соблазнительные бёдрышки… Длиннющие и, главное, голые до того самого места, откуда они начинаются… Представление устроили в большом натопленном помещении при вокзале. Зрители расселись на полу плотно друг к другу. Когда на подиум выскочили полуголые девочки и под звуки аккордеона стали задирать ножки выше головок, мы забыли обо всём… Но маленькие кровожадные зверьки, живущие в наших одеждах, в тепле оживились и быстро вернули нас в реальность. Солдаты начали почёсываться. В тепле у вошек разыгрался аппетит, они принялись добывать из нас свежую пищу… Не отрывая взгляда от девочек, публика с остервенением чесалась. Кто-то снял китель… Его примеру последовали другие… Снимали даже брюки! Увидев, что мужчины в зале почёсываются, как онанисты, и раздеваются, девочки испугались, перестали танцевать, завизжали… Им объяснили, что массовое насилие предполагается не над ними, а над вшами. Представление продолжилось…
Виганд принёс переносной военный радиоприемник, положил наушники в кастрюлю, получился громкоговоритель. Покрутив настройку, нашёл музыкальную волну.
Vor der Kaserne
Vor dem großen Tor
Stand eine Laterne
Und steht sie noch davor
So woll’n wir uns da wieder seh’n
Bei der Laterne wollen wir steh’n
Wie einst Lili Marleen.
Перед казармой, перед большими воротами
Стоял фонарь, и он стоит до сих пор
Так давай мы там опять увидимся.
Снова постоим у фонаря
Как когда-то, Лили Марлен.
Офицеры смаковали коньяк, слушали сентиментальную «Лили Марлен», завораживающую — несмотря на свою банальность, рвущую души ностальгией.
Фонарь знает твои шаги, твою красивую походку,
Он горит каждый вечер, но давно меня забыл.
И если со мной приключится несчастье,
Кто будет стоять у фонаря,
Как когда-то, Лили Марлен? С тобой, Лили Марлен.
Из тихой глубины земли,
Меня, как в грёзах, поднимут любимые губы.
Когда заклубится вечерний туман,
Я буду стоять у фонаря,
Как когда-то, Лили Марлен.
Эту душещипательную песенку немецкие солдаты слушали на всех фронтах. Она до самых глубин, до слёз пробирала зачерствелые солдатские души, заставляла забыть об ужасах войны, уносила в счастливое прошлое…
***
Для получения инструкций относительно действий боевой группы, подчиняющейся непосредственно командованию бригады Кёхлинга, гауптмана Майера вызвали в штаб бригады, располагавшийся в тридцати километрах от позиций боевой группы, в городе Чудово. В штаб Майер поехал на грузовике тыловых служб. Вместе с ним в Чудово отправился лейтенант Виганд, пожелавший проведать раненого лейтенанта Леманна. В качестве подарка захватили остаток колбасы, которую привёз Майер.
По изуродованным взрывами и танковыми гусеницами дорогам тащились более часа. Машину подбрасывало на колдобинах, швыряло по виляющим колеям.
Город производил безрадостное впечатление: после жестоких боёв и артиллерийских обстрелов улицы лежали в руинах.
— Спасская Полисть — наш главный бастион обороны, — рассказывал Майеру начальник штаба майор Краузе. — Если, не дай бог, русские захватят железнодорожную станцию Чудово, в мешке окажутся те, кто защищает Любань. Чудово и Любань приковывают к себе армии большевиков. Выдвинутый в южном направлении
