Моя земля не Lebensraum. Книга 3. Беженка

пожарищ, горелого тряпья и мусора.
Маша прижала сына к груди. Какой ужас! Какие мы идиоты, какие дураки! Сколько всего немцам отправили! Эшелон за эшелоном зерно гнали в Германию. Одевали, обували, кормили! Выкормили на свою голову…
Машины ползли по буграм  обрушившихся стен, проваливались в ямы от взрывов. С улицы доносились испуганные крики людей, вопли, звон стёкол и грохот рушащихся зданий.
Будка машины наполнилась пылью и дымом.
Судя по тому, что крики людей стихли, колонна выехала за город. Судя по тряске и по хвойному воздуху, вытеснившему пыльный и дымный городской воздух, ехали лесом. Слышалось ржание лошадей, грохот телег. Вероятно, санитарная колонна смешалась с колонной гужевого транспорта.
Часа через два с лишним колонна остановилась.
— Привал десять минут! — раздалась громкая команда снаружи. — Желающие могут выйти и передохнуть снаружи! Далеко не расходиться! Сигнал к отправлению — длинный гудок. Колонна начинает двигаться через минуту после длинного гудка!
— Ну, почти приехали, — удовлетворённо прогудел санитар. — Скоро река Россь, а там до Волковыска рукой подать. Иди, дочка, подыши с пацаном свежим воздухом. Может, по нужде ему надо. Я тоже выйду, покурю.
Вышли наружу. Дорога рассекала сосновый лес. Машины стояли вперемежку с телегами. Возницы, вероятно, тоже решили дать лошадям отдых.
Пока Серёжка брызгал на кустик, Маша выглядывала, не подойдёт ли муж.
Вдруг над дорогой заревели самолёты с чёрно-белыми крестами на крыльях.  Они подкрались незаметно, на бреющем полёте, и до появления над колонной из-за деревьев видны не были. Сквозь рёв моторов простучал пулемёт.
— Воздух! — запоздало крикнул кто-то.
Маша подхватила Серёжку под мышки и бросилась в сторону от дороги, упала в ямку, скатилась куда-то под куст, прикрыла телом сына. Серёжка, ушибшись, заплакал.
Люди в панике разбегались кто куда. Машины съезжали с дороги между деревьев, натыкались друг на друга, на деревья, слышался звон стёкол, скрежет металла. Несколько человек упали на обочине, рядом друг с другом, закрыв головы руками, словно желая таким образом спастись от пуль. Их прошила пулемётная очередь. Тела дёрнулись, словно большие куклы, и замерли.
Самолёты взвивались в небо, разворачивались и под раздирающий вой сирен вновь пикировали на дорогу. 
Маша увидела, как из подбрюшья самолёта посыпались чёрные палочки. Палочки быстро увеличивались в размерах, и становилось видно, что это вовсе не палочки…
Звенящий, надсадный вой... Грохот… Дыбилась земля на дороге…
Задняя часть автобуса, в котором ехала Маша, неимоверным образом отделилась от кабины, пространство между передней и задней частью заполнилось огнём, дымом, пылью, обломками…
Кругом взрытая земля, клочья рук, ног, запах гари… Дорога — кровавое месиво… Лошади с развороченными животами, с иссеченными, окровавленными крупами бились в упряжках. Обезумевшие обрывали постромки и опрокидывали телеги, скакали, не разбирая дороги, калеча попавших им под ноги. Люди бежали, словно тоже вырвались из упряжи… Бежали, превратившись в бездумное стадо…
Взрывы следовали один за другим, непрекращающийся грохот, земля судорожно тряслась. Мусор сыпался сверху. Рёв сирен, визг бомб, рычание пулемётов, свист осколков… Взрывные волны забивали воздух в глотку, останавливали дыхание.
Самолеты проносились ужасающе низко, в длинных застеклённых кабинах виднелись лица летчиков в чёрно-жёлтых шлемах и тёмных очках. Маше показалось, что лётчики злорадно улыбались.
Что-то перелетело через Машу и шмякнулось о землю… Лошадиная голова, окровавленная уздечка… От пыли, сизого дыма и резкой вони взрывчатки першило в горле. Машу давил кашель, рвота выворачивала наизнанку… Боль в ушах.
Отбомбившись, самолёты с диким ревом кружили над колонной, как доисторические желтобрюхие пресмыкающиеся с изогнутыми широкими крыльями, с торчащими, словно лапы хищной птицы, шасси. Фашисты, носились над дорогой, расстреливали людей и машины из пулемётов.
Когда стервятники улетели, глазам предстала страшная картина: окровавленные убитые и раненые. Мёртвые лошади в упряжи разбитых повозок… Крики и стоны, гул и треск огня... Плачущие дети хватали мёртвых матерей, а рыдающие матери — мёртвых детей. Раненые выползали из обломков и взывали о помощи. На дороге горели, воняя резиной полуторки. Разбитые в щепки деревянные кабины, кузова и колеса... Оторванные руки и ноги, бесформенные куски плоти… Из кабины вытаскивали труп шофера, чёрный, обугленный, чуть больше метра длиной. Сожжённое лицо скалилось белыми зубами.
Сквозь ветви куста Маша увидела, как к остаткам её автобудки подбежал муж. Увидев развалины машины, остановился, обречённо поник плечами, сгорбился. Блуждающим взглядом окинул окружающее. Воронка с пятнами крови, ошмётки красной плоти… Руки безвольно повисли.
Запоздало прилетевший штурмовик завыл сиреной и свалился через крыло в пике.
— Георгий! — закричала Маша. — Георгий! Мы здесь!
Взрывы прокатились по дороге, фонтанчики от пуль строчкой прочертили дорогу рядом с Георгием Николаевичем. Он не обратил внимания на то, что смерть прошла в полуметре от него.
К Георгию Николаевичу подбежал военный, на секунду остановился, взглянул на воронку, на Георгия Николаевича, пригнулся от близкого взрыва, схватил Синицына под руку и поволок вперёд, в голову колонны.
— Георгий! Георги-и-и-й! — вопила Маша.
Схватила ревущего Серёжку, вскочила, бросилась за мужем, но близкий взрыв швырнул её на землю.

= 2 =
 
…Наконец, до неё дошло, что сын плачет, плачет взахлёб.
Реальность странно расщепилась надвое. В одной реальности Маша слышала надсадный плач сына в окружающей темноте. А в другой реальности она  осознавала, что её окружает глубокая тишина: птицы молчали, потрескивал огонь в развороченной взрывом машине. И тишину этой реальности нарушал плач сына.
Почувствовав руками вздрагивающее тельце, Маша прижала сына к груди и попыталась его успокоить, баюкая, как маленького. И ощутила под ладонью, придерживающей спину ребёнка, сырость. Поднесла ладонь к глазам: ладонь испачкана красным. Кровь, дошло до неё. 
Положила сына поперёк колен, задрала испачканную кровью рубашонку. Кожа над левой лопаткой рассечена, но рана неглубокая, кость не видна.
Встала с сыном на руках, пошла к разбитой санитарной машине, надеясь найти какие-нибудь перевязочные материалы. Искать что-либо было бессмысленно: брезент кузова, резиновые колёса, мотор и фанерная кабина догорали. Узлы, которые лежали в кузове, разметал взрыв.
Подумав, оторвала от нижней юбки несколько полос ткани, перебинтовала сыну грудную клетку. Сын немного успокоился. Попросил сквозь всхлипы:
— Ма, пить хочу!
Маша ощутила жар солнца, висящего в зените безоблачного неба, вонючий жар горящей машины. Облизала пересохшие губы.
— Пить хочу! — захныкал сын.
— Хорошо, сынок, мы поищем водичку, — пообещала Маша.
Она растерянно оглянулась. Прислушалась. Потянула носом воздух. Ни журчания воды не услышала, ни влажного запаха не учуяла.
Изуродованная взрывами дорога замерла без движения. Колонна уехала, подобрав раненых и убитых. А она с сыном затерялась под кустом. Муж, увидев разбитую машину, подумал, что жену и сына уничтожил взрыв.
Нужно идти. Дорога куда-нибудь приведёт. Санитар говорил, что скоро река, а за ней до города рукой подать.
Держать сына так, чтобы не беспокоить раненую спину, было неудобно. Руки уставали, ребёнок будто тяжелел с каждым шагом.
Глаза заливал едкий пот. Во рту пересохло.
   
У мальчика разболелась рана. Кровопотеря усиливала жажду. Ничего не соображая, ребёнок канючил пересохшими губами:
— Пи-ить… Пи-ить… Пи-ить…
И вдруг Маша уловила влажный запах реки! Да, так пахнуть может только река!
— Сынок, потерпи немного, сейчас напьёшься, — обрадовалась Маша и ускорила шаги.
Наконец, вдали она увидела фермы моста.
Собрав все силы, заторопилась ещё сильней.
— Пи-ить… Пи-ить…
Уже видна река — блеснула серебром, как бок огромной селёдки.
Но руки совсем не держат…
Вцепившись в рубашку сына зубами, Маша опустила руки вниз. Сын повис на рубашке, как в гамаке.
Заплетаясь ногами, едва не падая, рыча от бессилия, Маша стремились к воде.
И почувствовала, что роняет сына.
Упав на колени, успела подхватить и опустила ребёнка на дорогу, не ушибив.
— Сынок, полежи… Я сейчас… — выдавила шёпот из сухого рта.
Оставив сына на дороге, тяжело побежала к реке.
Падая, скатилась с крутого глиняного берега… Пахло терпкой речной сыростью, и ещё какой-то неприятный запах, как от дохлой рыбы, но какой-то другой. Запах мертвечины.
У кромки воды лежали распухшие трупы красноармейцев.
Заставить себя пить здесь воду она не смогла. Посмотрела, куда течёт вода, и побежала вверх по течению.
Берег зарос непролазным ивняком.
Высмотрев прогалинку между кустами, полезла к воде.
Лицо, шею, руки, ноги облепили комары.
Под ногами в траве чавкала грязь. Схватив ладонью сквозь траву грязной воды, плеснула её в рот. Ещё.
Маша с рычанием, со стоном ломилась к воде. Оцарапала лицо, порвала платье…
Наконец, провалилась в воду по колени.
Раздвинула траву руками — вода была почти чистая. Сложила ладони лодочкой, зачерпнула воды, выпила… Ещё… Ещё…
Утолила первую жажду, плеснула воды на лицо, смывая облепивших комаров, на руки, на шею…
Зашла ещё чуть глубже, опустила лицо в воду, стала пить огромными жадными глотками. Проглотила что-то живое…
Сын!
На дороге лежит умирающий от жажды сын!
Маша распрямилась, отвела от лица ветви ивняка. Но как принести ему воды?
Побултыхав в воде подол платья, она свернула его рыхлым комом и поддерживая снизу распластанными ладонями, понесла к берегу.
С трудом вскарабкалась по осыпающейся глине, подбежала к сыну.
Он лежал лицом вниз.
— Серёжа… — окликнула его Маша.
 
Сын не реагировал.
Держа истекающую водой ткань над головой ребёнка одной рукой, другой рукой перевернула сына лицом кверху, направила струйку воды ему в рот.
Почувствовав на губах и языке воду, мальчик встрепенулся.
— Пить! — прошептал он и закашлялся.
— Пей, сынок, пей…
Маша цедила воду из ткани. Выжала всё.
— Ещё, мам! — просил сын.
— Пойдём, сын… Там вода… — позвала Маша.
Она помогла ребёнку подняться, повлекла его к воде.
То место, где она продралась сквозь кусты к воде, Маша не нашла. Сын канючил, как в бессознании:
— Мам, ну где же вода? Хочу пить… Зачем ты обманываешь…
Наконец, кое-как пролезли сквозь кусты. Держа сына на руках, Маша забрела в воду выше колен, одной рукой разгребла тину в разные стороны, опустила сына животом в воду. Сын, набирая ладонями воду, стал жадно пить. Потом и вовсе опустил лицо в воду. Маша часто вытаскивала его из воды, опасаясь, что ребёнок захлебнётся. Время от времени пила сама.
— Мама, искупай меня, жарко… — просил сын.
— Нельзя, сынок, у тебя спинка пораненная…
Маша всё-таки опустила сына по пояс в воду, стараясь не намочить спину.
— Ещё пить… — попросил сын.
— Отдохни, сынок. Мы пока не уходим, — попросила Маша.
Она почувствовала, что её кусают комары. Да и на голых руках и шее Серёжки сидели стаи кровососов. Маша плескала себе на руки и лицо воды, давила комаров, сгоняла их с