Обед

–Мардж, клянусь богом, ключи были здесь!
–Сейчас их здесь нет!
–Они были. Куда делись?
Вопрос  звучит в пустоту и Мардж уже с трудом сдерживается, чтобы не сорваться на своего мужа. Она всегда выбирает действие, а не рассуждение, но вот Долтон, будь он неладен, вместо того, чтобы искать ключи от машины, всё время прерывается и заверяет её, что они были здесь. Какая разница, где они были, если сейчас их нет?
Мардж любит мужа, но сейчас ему лучше молча искать – Мардж опаздывает на работу, а ключей нет. Нет и всё! Ни на прежнем месте, ни в сумке Мардж, ни в карманах Долтона, ни на тумбе, ни за тумбой, ни под тумбой…
Вообще-то эти ключи у меня. Это я взял их ночью во время очередной своей прогулки по дому, сейчас мне остаётся только наблюдать за их паникой.
Некоторые из моего рода – рода Теней или рода Могильщиков – в двух Вечных Царствах нас зовут по-разному, действуют грубо – появляются сразу перед людьми в настоящем облике, пугают, кусают, а затем лихо и яростно выпивают их души, оставляя опустошённые тела, которые очень скоро прекращают жизнь. Это всегда происходит. Без души плоть мертвеет. У человека пропадают аппетит, сон, чувства – всё его существо опустошено. Это похоже на долгую и длинную болезнь, как тяжёлая лихорадка, с  той только разницей, что от лихорадки можно очнуться, а от этой болезни пробуждения нет. И плоть либо и впрямь заболевает и умирает или помогает себе уйти. Да, многие из моего рода действую грубо и сразу, не терпят церемоний, ставят во главу угла желание поесть. Но я к таким не отношусь. У меня очень долгое существование в этом мире, слишком долгое и мой единственный способ развлечения – чужой испуг. Медленный, едкий, поднимающийся из сомнений в себе, потом сомнений в самых близких, сводящий с ума, рождающий скандалы…
К тому моменту, когда я всё-таки появляюсь, чтобы сожрать их души, заслуженно отобедать, мои жертвы уже измучены и ненавидят друг друга, себя, своё детство, и не очень-то и сопротивляются. Да, приходится выжидать, изощряться, но я не против.
Во-первых, так душа не отобьётся. Знаю я слишком голодных, решительно нападавших Могильщиков, которые от души получали потом увечья. Отбивалась душа, была сильной, крепилась, мечтала о чём-то, верила во что-то и чего-то ждала. Вот и страдали наглые да голодные, а мы не демоны и не ангелы – за наше восстановление никто не возьмётся. Мы ничто, пыль, грязь под ногами великих замыслов.
У нас даже представителя в профсоюзе  Подземного Царства нет!
Во-вторых, какой смысл подвергать всё своё существование еде? Еда должна быть в удовольствие, ибо другого удовольствия у нас нет. Надо хоть как-то поиграться.
В-третьих, но это моё личное предпочтение, я думаю, что души людей, напитанные страхом, куда сочнее. Не люблю пересушенные, люблю томлёные ужасом.
–Мардж, клянусь богом…
–Заткнись уже!
Мардж не выдерживает и даже швыряет попавшуюся под руку статуэтку в мужа. Статуэтка пролетает мимо его лица, ударяется о стену, весело брызжет осколками. Я смеюсь – а мне что? меня всё равно не видно. Долтон вздрагивает. Мардж оседает на пол. Всё, сейчас будет истерика! Она пыталась, она крепилась, но теперь она безнадёжно опоздала на работу, а этого ей никак нельзя – всё-таки первая неделя в новой компании, и Долтон её раздражал всё это время, а до него ещё и я очень старался.
А я и правда старался и стараюсь. Кто, по-вашему, перевернёт всё помойное ведро ночью? Собака? А если у вас её нет? А кто испачкает занавески, переложит предметы так, чтобы вы их искали до одури? Кто, в конце концов, запрячет далеко и надолго вашу любимую блузку или вашу сумку, в которой вы собирались пойти накануне? Кто выбьет вам свет в доме? Кто расплавит кофемолку, когда вы торопитесь? Кто развалит кружку с тем же кофе у вас в руках, когда вы уже оделись, чтобы испачкать всю вашу одежду и ошпарить вам ноги? Кто устроит вам тысячу и одну неприятность от мелкой и бытовой, вроде внезапно заевшего замочка на ботинке, когда вы так торопитесь выйти из дома; до чего-то пугающего – вроде странного ночного звонка в квартиру с последующим молчанием или кошмарного сна, к которым вы сроду не были расположены?
Я зарабатываю свой обед из душ. Я томлю душу, изматываю её неприятностями, пугаю её, ослабляю, чтобы потом съесть заслуженное.
У Мардж накопилось, потому она рыдает. За эту неделю, что я живу в этом доме и медленно готовлю свой обед, у них сломался кран и они подтопили соседей внизу (разборки с нервными и финансовыми потерями); в ничто обратился электрический чайник (моя работа, признаю, я методично и решительно водрузил его на плиту); постоянно пропадают вещи (моя светлость их перекладывает с места на место); и так, по мелочи.
–Мардж, это просто какая-то тёмная полоса! – Долтон утешает её, хотя и сам устал. Мардж понимает, кивает, ищет у него защиты.
И тут я делаю то, что давно хотел: я подкрадываюсь, хотя мне не нужно и меня не видят, но так азартнее и осторожно вкладываю ключи в карман брюк Долтона. На свою беду Долтон сам лезет в карман, почувствовав его утяжеление, достаёт ключи…
На лицо Мардж приятно посмотреть. Ненависть, гнев, недоверие, бешенство – о, я уже люблю эту женщину! Сейчас она задаст!
–Мардж…– растерянно молвит Долтон, он и сам ничего не понимает.
–То есть всё это время?..– у Мардж срывается голос, но она собирается с силами и обрушивается на него: – то есть всё это время, что я искала ключи, ты просто держал их в кармане?
Долтон пытается что-то ей возразить, но он не может. Мардж же несёт. Она вспоминает все грехи Долтона и большая их часть приходится на последнюю неделю: по её мнению, это именно Долтон плохо закрыл кран и его сорвало; это он из-за своей вечной невнимательности и рассеянности, граничащей с идиотством, поставил электрический чайник на плиту, и это из-за него она ничего в этом доме не может найти и это из-за него она опоздала на работу и теперь непонятно что ещё будет.
–А что ты на меня орёшь? – Долтон возмущён до глубины души. – Я что, виноват? Я не знал, что эти ключи у меня! Я проверял карманы!
–Ах, ты проверял…
–Да! Проверял! При тебе же! При тебе! Помнишь? И я тебе тысячу раз говорил, что я выключаю воду всегда! И это не я поставил чайник на плиту!
–А кто же? – ехидно спрашивает Мардж. – Полтергейст?
А теперь уже мне обидно. Если их ругань для меня что музыка, то вот сравнение с тупоголовым, лишённым фантазии полтергейстом, это оскорбление. Я уже хотел отпустить Мардж с миром, но сейчас…
На полочке очень удачно стоит их совместная фотография. День свадьбы. День, когда они думали, что всё их будущее будет безоблачно и счастливо. Ха-ха. Сколько этой фотографии? Полгода? Получай, Мардж, будешь знать, как называть меня полтергейстом!
Мардж вздрагивает и затихает на полуслове, когда за её спиной с полочки срывается рамка с их совместной фотографией и падает сама собой. Грохот кажется ей очень громким, а осколки, брызнувшие по сторонам – осколками их семьи.
Мардж дрожит. Гнев проходит. Вместо него непонимание и тревога.
–Всё хорошо, всё хорошо, – Долтон спохватывается и принимается собираться осколки и, конечно, режется.
Тут уже приходит в себя и Мардж.
–Подожди, я принесу антисептик.
–Да не надо, – Долтон слабо улыбается, хотя палец порезал он неслабо и кровь не думает останавливаться.
–Надо, – возражает Мардж и идёт в ванную. Она твёрдо знает, что в белом шкафчике у зеркала, на второй полочке есть три вида антисептика, пластыри, бинты.
Но она не знает, что я уже неделю брожу по их дому и развлекаю себя всем подряд. Антисептики и бинты – это совсем не то, что приходится использовать каждый день в этой семье. Поэтому поищи-ка, милая, поищи-ка их!
–Что за чёрт? – Мардж замирает перед шкафчиком. На второй полочке, издевательски поблескивая, лежат одноразовые бритвы Долтона, стоит его крем для бритья.
Мардж морщится. Переводит взгляд на первую полочку – но и там нет антисептика и пластырей. Там вообще их и быть не должно, там она держит бальзамы для губ и мелкую уходовую косметику. Так было всегда, и так было этим утром. Но пока она пила кофе, я вежливо поменял и перенёс все её бальзамы и тюбики в соседний шкафчик, а на этот переложил запас мыла.
Мардж смотрит на нижнюю полочку – там обычно хранятся витамины, обезболивающее и постоянно нужные лекарства. Но не сегодня. Сегодня там лежат прищепки для сушилки, таблетки для стиральной машины и крем для обуви (я просто не знал, что бы ещё туда закинуть подосадливее).
Мардж открывает второй шкафчик. Она едва ли помнит, что вообще искала. Она просто хочет увидеть масштаб трагедии. Ну правильно – её нижнее бельё лежит внезапно на полочке, предназначенной прежде для её косметички; её расчески лежат там, где прежде стояли лаки для ногтей. А вот последнюю полочку – с пробниками и кремами я оставил нетронутой – мне нравится как пахнут эти упаковочки.
–Мардж, я всё выбросил, дай мне антисептик! – Долтон уже повеселел. Он не видит лица Мардж, и не знает, как она скрежещет зубами от того, что происходит в её жизни. – Куплю сегодня новую рамочку, не переживай.  Мардж?
Долтон заходит в ванную. Видит и Мардж, и содержимое полок. Замирает в изумлении:
–Ты что, всё переложила? А что, неплохо!
Мардж смотрит на него с бешенством, но ничего не говорит, лучшее, что она может сделать – это просто поехать на работу. Опоздала так опоздала, может быт, не всё ещё потеряно в её жалкой и ничтожной жизни!
Она не отвечает Долтону и выходит в коридор, молча одевается, затем покидает ставший чужим дом.
***
Долтон хочет порадовать её. Долтон готовит полдня на кухне, и если честно, он справился бы быстрее, но ведь в его жилище и я! и пока Долтон готовит ужин для замученной бытовыми несчастьями Мардж, я усиленно мешаюсь у него под ногами: я путаю сахар с солью, в мельницу с чёрным перцем щедро сыплю корицу, два раза вытаскиваю шнур духовки из розетки, три раза ошпариваю Долтона…
Он только ругается сквозь зубы, но не отступает. Ну ладно, получишь ты у меня! Мардж возвращается домой с чувством вины и усталостью: она плохо спит с тех самых пор, как я повадился звонить по ночам в дверной звонок. В первые два раза они подрывались, в испуге, путаясь в простынях и пижамах, плелись к дверям, но – сюрприз – дверной глазок показывал им пустоту.
На третий раз Долтон вызвал полицию, но та только взяла с них письменное заявление и ничего не смогла сделать. Дальше – они оба не реагировали. Долтон, правда, привык, а вот Мардж лежала без сна, ожидая этот звонок с ужасом, её сердце глухо колотилось. Я же был издевательски пунктуален: за двенадцать минут до двенадцати (в этот раз мне понравилось это время) я звонил один раз и противная трель раздавалась по квартире, подхваченная ночной тишиной. Только после этого Мардж могла уснуть – я выдрессировал её за неделю, и это означало, что в эту ночь, которую я  определил для них как последнюю, последнюю для их душ, я не позвоню. Я не позволю ей уснуть. Она будет лежать без сна, будет ждать, когда я позвоню за двенадцать минут до двенадцати, но я буду молчалив. Я не позвоню не за двенадцать минут, не за пять, ни в двенадцать, ни в двенадцать с четвертью…
Я позвоню тогда, когда она забудется последним тревожным сном, и разбужу её. Она откроет глаза и только