нём гнев. Мы уже говорили о том, что правда – это не всегда благо, верно?
Всегда, видимо, равно «никогда». Правда никогда не благо. Человек, идущий к Ведане, обманывается. Даже если она скажет ему правду, она скажет ему так, что он может её и не понять. Калуда надеется ещё, что не будет такой же лживой, но понимает отчётливо – будет.
Иначе никак. Пока Калуда говорит дурную правду – её боятся. На неё смотрят с яростью, со страхом и бессильным гневом. Ей вслед раздаётся шёпот:
–Ведьма! Ведьма пошла!
Если Калуда говорит то, чего люди не хотят, Калуда им ненавистна. Если Калуда говорит хорошее – она им желанна.
Качется под ногами опора. Всё глубже проникают слова Веданы:
–Я лгу из сострадания. Я вижу правду, но зачем говорить о дурном? Оно не несёт счастья. Надо учиться объяснять почему не случилось хорошего, говорить непонятно, туманно и человек истолкует всё так, как ему нужно. Помнишь того человека, у которого умерла жена? Я сказала, что они будут вместе. Но не уточнила, что соединит их посмертие.
Запоминает Калуда, поддаётся. Рассыпается её мир окончательно. Она не выстояла против своих обещаний. А Ведана поучает:
–Не говори прямо, не говори открыто. К чему? Если не можешь, то лучше не смотри в дымок, заваривай простые травы, но никогда не забывай истинного мастерства, открываясь лишь тем, кто действительно ищет твоего слова.
–И также как ты? Вмешиваться? Сообщать, писать? – усмехается Калуда. Она изменилась, очень изменилась, теперь не задаёт вопросов так часто и так много как прежде. Кончилось время вопросов, пришло время договора с совестью.
–Это мой грех, – признаёт Ведана, – не могу устоять. Судьба свершится и без меня, я лишь вижу… но устоять не могу. Я такая, я таилась, я избегала долго вмешательств, но меня всегда тянуло. Это омут, это высшая власть, это такая же иллюзия, как та, за которой к тебе идут люди.
–К нам, – мстительно поправляет Калуда и Ведана роняет голову на грудь, пытаясь справиться с собою, с находящими слезами.
Могущество! Могущество видеть будущее. Насмешка – невозможность его изменит. Итог – ложь во имя милосердия. Ещё один итог – гордыня, насильственное родство с судьбой.
Вот и весь путь Веданы. Вот и всё, что оставляет она Калуде на память и жизнь. Долгую жизнь. Долгую агонию.
***
–Мне надо идти, – говорит Ведана.
Закат особенно ярок. Сегодня он напоминает Калуде кровь. Даже страшно. Было бы страшно, если бы внутри Калуды давно уже не выжгло бы всё равнодушие. Договор с совестью бывает разным. Ценой её договора стало равнодушие: к жизни, к смерти, к гостям, даже к прощанию с Веданой, вызволившей её из нищеты, приведшей её в почёт и уважение. Теперь Калуде не надо будет убивать свои холёные руки в тяжелом труде, у неё есть золото и будет ещё, а с ним и ткани, и пища, и всё, что попросит она.
Не будет только надежды на правильный путь. Она не продаётся, и её ей не купить.
–Иди, – пожимает плечами Калуда. Ей в глубине души жаль наставницу, но эта глубина скрывается подо льдом лжи из сострадания и из блага для просителей. В одном пока Калуда тверда – она не вмешивается в интриги, она не лезет в них, хотя чует, что и это близко. Это вед тоже власть, а ещё попытка почувствовать себя живым.
Хотя Ведана и советует Калуде не всякий раз пользоваться нужными средствами для того, чтобы видеть будущее, которое, скорее всего и не будет произнесено, Калуда её не слушает. Она тратит травы и воск, жжёт палочки и хвою, всё для того, чтобы было больно, больно где-то там, где ещё прячется душа, больно ото лжи.
И там же – радостно, если вдруг будущее было хорошим.
Это почти угасло, но ещё жило. Тлело, приучаясь к новой жизни и к новому существованию.
Ведана не знает: радоваться ей или грустить? Себя сожгла она в кипении интриг и попытке самой стать судьбою, а потом, идя из благородного побуждения по укреплению духа Калуды, и её туда же, за собою потащила! Видит Ведана в ней себя. Видит, и уже ничего не может сделать.
Накануне смотрела Ведана в будущее Калуды, тайком от неё, впервые. Видела, что закончит та ещё хуже, не мирно уйдёт, как Ведана, срок свой почуяв, а сгорит – далеко влезет, ища отголоски собственной души, и хоть какое-то тление жизни. Далеко влезет и вырваться не сможет.
Но не видят гадалки и провидцы о себе. На том спасибо великому дару и великому проклятия бессилия от знания о будущем.
–Я в твою жизнь смотрела, – говорит Ведана, глядя на равнодушное мраморное лицо своей ученицы. Что ж, она сама научила её лгать, сама сделала её такой, какая она есть, чему удивляться? Берегла-берегла и довела до черноты и равнодушия души. Для самой Веданы правда, хоть и дурная, была частью жизни, родником, где можно было править людьми, слать таинственные письма и шептаться до утра с тайными гостями. Для Калуды это другое. Это обуза и рана, это боль, которую она раз за разом принимает, не чувствуя уже ничего. Омертвела душа, скованная панцирем бессердечности.
Ведана оправдывала себя состраданием, Калуда не оправдывает себя никак. Она просто привыкла к такой жизни, к лжи и к редкой правде, если случай и впрямь счастливый. У Веданы ещё была идея, у Калуды её не стало. А следом за безыдейностью и ничего не стало.
–И что там? – у Калуды не интереса. Нет страха, нет чувства жизни. Она лжёт, она говорит туманно, редко говорит правду. Но уже не помнит почему так сложилось. Ей уже чуждо понимание этого уклада.
–Там…– Ведана колеблется. Ей хочется сказать правду, но она в последний раз, в самый последний, лжёт. Она видит ещё перед собой ту девочку-хромоножку, которая не понимала её лжи. Где эта девочка? Вот она, стоит перед нею, мрачная и равнодушная. Богатая и пустая при этом. – Там тебя ждут почёт и приветствия.
Издевательские, конечно. Их будут выдавать с привычной яростью и ловкостью шутов уличные мальчишки да бродячие поэты, пока Калуда, с перебитыми руками, в разорванном платье и с остриженными волосами будет ехать в открытой повозке к месту своей казни.
Ей будут кричать, что она ведьма, королева хромых и убогих, королева зла и приветствовать от лица чертей…
Но об этом Ведана не говорит.
Что-то меняется на мгновение в лице Калуды, на одно крошечное мгновение, но она снова сосредоточена и равнодушна – прошло.
–Спасибо, – отзывается Калуда. Поняла или нет? испугалась? Неважно, она уже всё скрыла в тюрьме своего спящего сердца.
–Будем прощаться, – Ведана касается пальцами её лба, прикрывает глаза, представляя, как её собственная сила зеленовато-серебристой дымкой переходит к Калуде. Кончики пальцев холодеют. Кончено.
–Будем, – соглашается Калуда, когда всё прекращается. Она разминает пальцы, затяжелевшие от внезапной силы, по-новому ощущает своё тело. Но не удивляется. Удивление это от жизни, а жизни в ней, хоть и живущей, и потребляющей мало. Потому что отдаёт она мало. А это важный закон жизни.
Ведана улыбается. Слабо, сил уже нет, но улыбнуться хочется. Закат наступает на неё, надвигается кровавым пятном, настигает кровавой страшной мутью, но Ведана не думает о том, что будет с нею, хотя и знает, что ничего хорошего её за всю ложь не ждёт.
Она думает о другом. И молит последние секунды: «пусть Калуда будет счастлива, пусть не проживёт так, как я её обрекла прожить. Это моя вина, но не тяни грехи мои на неё. Пусть я отвечу! Пусть…»
Пусто. Только что стояли они вдвоём: Ведана и Калуда, но уже нет Веданы. Калуда оглядывается по сторонам. Шуршит листва, задетая ветром, переговаривается о чём-то меж собой и травинками, низко к земле клонящимися. Калуда одна.
Она смотрит вокруг и в небо. И вдруг чувствует невозможную горечь на сердце и почему-то на языке. И страшно, в такт проснувшемуся встревоженному сердцу, звучит мысль:
–Веданы больше нет!
Не может выдержать этого Калуда. Пока Ведана стояла здесь, пока всегда была рядом, могла, но её не стало и разбивается теперь равнодушие, доходит жуткое: одиночество! Она же теперь совсем одна. И пусть делала прежде вид, что в мире лжи никто ей не нужен, всё же и это было обманкой. Нужен. Каждому кто-нибудь нужен.
Калуда рыдает, ползая по земле, руками чего-то ища, и не находя. Что на земле сырой найдёшь? Шелестит ветер, утешая её, склоняют полевые цветы мудрые головы…
Они не скажут никому, что видели плачущую Калуду, рыдающую, потерянную, разбитую, не скажут, нет. Это будет их секрет. Они только будут ждать, когда она успокоится, поднимется с земли и пойдёт, прихрамывая, в опустелый дом, совсем одинокая и совсем другая.
Они проводят её шелестом, шёпотом, который Калуда может и не услышит, не разберёт, но угадает сердцем:
–Ведана с тобою, храни её и может уйдёшь ещё от судьбы своей?
Знают травинки и листва, знает ветер, что не уходят от судьбы, что находит она и за печкою, и под кроватью, и в тёмном углу. Но лгут они, мол, ещё не всё! В утешение лгут, из сострадания.
