Диесе сиете

Теперь, на исходе судьбы вспоминая иной раз былые моменты разудалой, а то и забубенной жизни,  с удивлением замечал себе Оглоблин: вот, ведь -   – дурак дураком, а как что-то героическое на гора выдавал, так уж выдавал!  Такое, что вспоминается теперь с законной гордостью, хоть  и с некоторым  сомнением: «А это точно я так смог?.. А это и вправду было?».

Самому не верилось уже.

Да, было это, было! Хоть и не верится подчас, что два, всего, десятка лет назад запросто работал в Лас-Пальмасе залихватским маэстро- шабашником по всем строительным делам – в отрыве от несения вахт на забытом Богом судне с потрёпанным триколором на кормовом флагштоке.  Успевал на обветшалой посудине только во время редких приездов  деньги отстёгивать - капитану, и тем матросам, кто за Оглоблина  вахты нёс. И не только по городу обормот  шастал - чуть не по всему острову Гран-Канария зажигал, который изучил тогда намного лучше  своей области. Был в тех заморских городах и весях уже, как рыба в воде.  Только  что,  рыба молчит, а шельма в испанском насобачился почти как в родном – матерном.

Вот – не нашу мамашу! – и угораздило гонимого напоследок попасть на операционный стол в цивильной канарской клинике. Не полицейская пуля вдогонку безнаказанно уходящему «иллегало» (нелегалу), и не нож латинского коварства  в спину причиной стали – гак (крюк) выстрелил. На своём судне. В день воскресный после полудня. Сорвался с ячеи распутываемого горемыками невода и со всей силы саданул незадачливого по ладони: порядочно мякоть рассёк. . За три, аккурат, дня до вылета Оглоблина домой.

И дернул же черт сердобольного в этот воскресный день  товарищам, что оставались еще в этой тунцеловной безнадёге, помогать! Спал бы, или  даже пил в своей каюте тихо - мирно. Нет – попёрся вместе с корешем – боцманом и дружбаном – матросом  полу истлевший невод лебёдкой для подъема рабочего катера по палубе растягивать: никому, кроме старпома, не нужная дрвная работенка.

Лебёдка та была и близко не предназначена для подобных работ. Рабочий катер ( которого давно уж в помине не было) из воды на верхнюю палубу поднять – вот её предел и задача. Но, это был теперь единственно уцелевший в окрестностях промысловой палубы  рабочий  механизм.  И находилось, кстати, подъёмное устройство палубой выше. И тянулся трос под опасным углом – вот и выстрелил: долго, видать, целился! Хорошо, хоть не в бестолковку Оглоблина!..

-  Лёха, бляха медная!  – Кривил страдальчески физиономию  матрос. – Как же ты так?!. А если бы по голове!

Да, вот так – перебирался на другую сторону невода ( голову, кстати, инстинктивно рукой защищая) и тут шлепок сильнейший по перчатке… И ладонь вмиг занемела.

- Ты только, если что, знай: я команды на эту работу не давал, - осторожно, когда проводили Оглоблина до каюты и наспех рассеченную ладонь в умывальнике промыли, да перевязали, как смогли,  повёл речь старший механик.

Он бы лучше скорую вызвал!

Но, скорая на Канарских островах , как и отдых – дело дорогостоящее. Потому, ограничились тем, что сбегал сердобольный седенький старичок – второй штурман, на какое-то соседнее судно отчесественное, и привёл с собой судового доктора – дородную женщину в возрасте.

- Все равно придётся ехать в госпиталь. Рана очень большая – надо зашивать. И сухожилие, судя по всему, перебито – тоже сшивать необходимо.

- А может, без него я уже обойдусь? – предвкушая такую операцию, проблеял Оглоблин.

- Нет – зачем вам, чтобы пальцы не гнулись? Вы еще молодой совсем!

Да уж – умирать еще точно было рановато. Тем более, что ждал моряка контракт на иностранном судне с достойной оплатой:  может, жить наконец  по-человечески начнёт! Потому-то домой  засобирался - заспешил. И вот – на тебе!..

Но, не поехали уже нынче в госпиталь – воскресный день выходной клонился к вечеру, беспокоить испанского агента неудобно как-то…

Назавтра не с самого раннего утра – часам уж к десяти, -  уместились Оглоблин с тем самым вторым штурманом в  красном пикапе местного агента – пожилого сухощавого мужчины в очках с умным и грустным взглядом человека, смертельно  уставшего от жизни и от сотрудничества с бойкими и беспокойными, непутёвыми русскими.

В  поликлинике дежурная сестра – явно эмигрантка из Восточной Европы, либо Балкан, сходу накинулась на тщедушного штурмана: сколько часов прошло?.. Восемнадцать, подсказывал Оглоблин. Почему сразу не обратились? Думали, так пройдёт.

Появившийся усатенький врач в очках наскоро осмотрел рану и констатировал – надо уже везти в госпиталь, на операцию. Теперь надо не только зашивать, но прежде чистить рану. После чего злая сестрица – то ли славянка, то ли албанка - всучила на посошок таблеток и, думая, что так её поймут лучше, на каком-то впервые Оглоблиным слышимом диалекте пророкотала тарабарщину,  как  следует пилюли принимать.

Понятны были её гражданские чувства – понаедут тут всякие!..

«Всякие» поехали дальше – на три, или четыре квартала в глубь города . Где в сплошной череде зданий и входов и находилась поликлиника. Но, почему так короток был путь!.. Хоть правду говорят – перед смертью не надышишься. И те несколько минут, что сидел Оглоблин  еще в холле перед  регистратурой среди пожилых, в основной массе, ожидающих приёма канарцев, дела не выручили . Скоренько его  пригласили . Обаятельная, как все канарки, медсестра средних лет, возникшая в проёме разъехавшихся стеклянных  непрозрачных дверей, с ободряющей  улыбкой мановением руки предложила следовать за собой.

Послушно ковыляя следом, Оглоблин разглядел разноцветный бубончик – резиновый, с виду -  игриво венчавший хвост её каштановых волос.

И была операция. Проводимая двумя хирургами - одного, примерно, с Оглоблиным возраста. Оперировал хирург в очках с золоченой оправой. Возможно, именно благодаря ей выглядел он солидней и представительней исправно ассистировавшего коллеги - тоже очкарика, но в очках с обычной, пластмассовой оправой. Тут же была и медсестра, а в самом начале – обозреть рану и дать своё добро и вовсе пожаловал, надо полагать, если не главный хирург клиники, то уж метр её заслуженный. Пришел прямо в клетчатом, ладно сидящем пиджаке, глянул и, поцокав языком, кивнул своим ученикам: приступайте, выбирайтесь, мол – да помогут вам все святые Канарского архипелага!

Минут сорок эскулапы над  ладонью Оглоблина колдовали. Надо сказать, что уровень медицины на острове Гран-Канариа достаточно высок, и тон с недавних пор задавали кубинские врачи, что были безусловно и заслуженно уважаемы и востребованы в любой области медицины в любом уголке архипелага. Немало их училось еще в Советском Союзе, а те, что были моложе, образование получили на родном своём Острове Свободы. На котором, в условиях экономической блокады и повального дефицита, на медицину находились такие средства, что вывели её в число самых передовых в мире – это факт.  Но, так как самой свободы всё-таки на острове молодым повесам казалось мало, они и перекочевывали на острова Канарские.

Молодцы, кубинцы! И канарцы тоже – не промах: зашили-таки Оглоблину ладонь, залатали, печально покачали  головами, на судно отправляя. И  тут старший хирург вдруг вспомнил и встрепенулся  вслед уходящему больному :

- И но трабахо!.. Но трабаха!

Да, компрендэ, компрендэ!.. Какая там работа!

Вот так сквозь золотые свои очки хирург ситуацию видел! Что лишь переступит перевязанный Оглоблин трап судна своего,  как тотчас цербер -  капитан, или его помощник, потащат за шиворот и ткнут носом в новую работёнку: «А то мы уж тебя заждались!».

Да, в общем, от правды-то недалече – как бы грустно не было признавать…

Правда, ни на какую работу припахивать калеку теперь никто не решился -  дай бог бы, шума не поднял через считанные дни по приезду домой: но, это уже капитана со старпомом видение жизни.

Так что,  тихо – мирно  прошел Оглоблин  в свою каюту, оклеенную сверху до низу испанскими словами , выражениями, спряжениями и склонениями, и печально улёгся в койку.

Абсолютно не нужны  были теперь Оглоблину вся эта испанская грамота, все шпаргалки, что без устали писал , и клеил он по переборкам, рундуку,  и даже на подволок– живого места не было. Так электромеханик, зашедший однажды в гости, и сказал: «Куда не посмотришь – всё на какое-то слово наткнёшься!». А как же – наглядное пособие. «Sin prisa,  pero sin paosa» - не спеша, но без остановки, каждый день взор невольно падает, бестолковка чего-то да и запоминает.

И все по уму располагалось!  Скажем, сбоку от выключателя света в каюте: «Ensender la luz» - выключить свет.  Ну, и тут же – с той же странички словаря, потому до кучи и записал, да и по звучанию понравилось , как луч света в тёмном царстве -  «Lucha»- луча: борьба.  И, как тут опять к свету, в свете борьбы-то, не вернуться, вспомнив перуанских повстанцев  из организации «Луминосо»: «освещающий путь»… И, дальше – как такое слово не отметить – не запомнить: «Luho» (лухо) - сокровище.

В общем, с пятого, на десятое, счастье в борьбе, да горе луковое… Кстати, числительные  Оглоблин расписал и поклеил совсем недавно – всё как-то руки до них не доходили. А то только и знал: «трэнта» - тридцать, да «куарента» - сорок – подённый свой заработок в евро.

Но теперь следовало подтягивать английский – для того контракта, на который так Оглоблин  спешил, он был желателен. Хоть, в первую голову требовался вовсе не безупречный язык «англицкий» Оглоблина, а  его крепкий хребет и верные, натруженные руки трюмного матроса… И  как же теперь быть  - когда одна рука рабочая повреждена и бог весть, сколько будет теперь заживать?!.

«Но, - лёжа на спине, бродил рассеянным взором по расписным своим обоям Оглоблин, - ты же не  пацан сопливый! Надо приложить все усилия к тому, чтоб рана заживала скорей.  И сейчас надо спокойно уснуть. В том сейчас твоя работа, твой профессионализм. Пусть рука заживает – на нём, ведь, всё, как на собаке.  Всё будет хорошо – где наша не пропадала! Не должен какой-то нелепый случай несчастный одним махом перечеркнуть, вот так разом опрокинуть  все планы, и закрыть все дороги, что на взлёт: не бывать тому: сильно жирно злому року будет! Прорвёмся!».

И повернувшись на правый бок, Оглоблин как паинька заснул.

На вторничную перевязку  собрался весь вчерашний консилиум.  Милая медсестра быстро и ловко  освободила ладонь от бинтов,  представив на обозрение трёх хирургов с тревожно – напряженными лицами  что-то, видимо, совершенно ужасное. Во всяком случае, склонились они так, словно из зашитой раны, как из рассохшейся трещины на выжженной солнцем почве,  должен был вылезти мохнатый тарантул , жалящий наповал никудышных лекарей.

Однако, ничего подобного не случилось.  На какой-то долгий миг воцарилось полное молчание, после чего оперировавший вчера хирург, не веря своим глазам, удивлённо воскликнул:

- Муи бьен!

Очень, то есть, хорошо…

Помнится, в детстве Оглоблин допытывался у родителей: почему про самочувствие приземлившихся на Землю космонавтов, что провели долгие месяцы на орбитальных станциях, говорят: «Самочувствие нормальное». « А почему не хорошее, или даже отличное?» - не понимал мальчонка.  «Потому что, хорошим самочувствие быть не может – когда они столько месяцев на