Анамнезис2

экспериментов по теме, которую они решили разрабатывать и заявили. Сэм нашел финансирование для этого, хотя Патрик и предлагал соавторство, но Моника мягко отказалась. На все это Сэм пошел потому, что она проявила чрезвычайную настойчивость. В работе с Патриком она осталась такой же активной, ведь тема, которую они разрабатывали они, принадлежала Сэму, и Моника не могла себе позволить разбрасываться его идеями.
    Макс частенько раздумывал над тем, как расходятся внешний вид и внутреннее содержание, не в силах связать в своем сознании Монику в таких разных проявлениях. Ведь даже беременная она вызывала в нем неукротимую животную страсть, он постоянно боролся теперь с этим: какие-то неведомые женские флюиды будили в нем подспудные пласты животности, так что начинало иногда сдавливать виски от напряжения. И поэтому  ему трудно, почти невозможно было представить, что она занимается научной работой, размышляет над чем-то упорно, рождает свои идеи. Конечно, головой он все это понимал. Но понимание это было как бы абстрактным: как только она появлялась в поле его зрения, понимание это начинало искривляться, трансформироваться, расплываться, и сознание его выхватывало только запах ее волос, вид в декольте платья ее груди, нежную округлость живота, чистые линии шеи. Возбуждение перекрывало кислород его мыслям о ней, кроме тех, которые были связаны с желанием.
    Между тем стало ясно, что Моника родит со дня на день. Рано утром она открыла глаза и сказала:
-Наверное, начинается.
    Приехал Фред, хотя Монику препоручили ведущему специалисту по родовспоможению и двум лучшим акушеркам. Макс, волнуясь, ходил из угла в угол в кабинете Фреда, а Сэм сидел бледный, как полотно. Что-то тревожило его, какое-то предчувствие, но он боялся даже думать об этом, а только старался выглядеть спокойным. Фред предложил им выпить, но Сэм отказался наотрез, а Макс выпил, но все равно метался как зверь в клетке, и Фред пытался их обоих хоть как-то успокоить. Шесть часов ожиданий прошли, как в камере пыток, и Сэм уже ничего не слышал и не видел вокруг. Макс уезжал по делам, потом вернулся, а у Моники все еще продолжались схватки. В восемь вечера им сообщили, что родился мальчик, совершенно здоровый и крупный, почти четыре килограмма. То, что должен родиться мальчик, они знали уже давно, но все равно это оказалось неожиданным.
    Макс, оглушенный, смотрел вокруг и не понимал, почему у всех такие встревоженные лица и почему побелел Сэм, слушая Фреда. Медики суетливо бегали возле родовой палаты. Все это было как в тумане. Он слышал только одно слово "осложнение" и переводил взгляд с одного медика на другого. Сэм что-то сказал, все куда-то быстро пошли, и Макс пошел за ними следом. Он делал все как во сне, словно автомат, совершенно не ощущая тела, не имея ни одной мысли в голове, будто кто-то откачал все из его мозгов до вакуума. Прямо на него вдруг выкатили из родовой палаты каталку, и он увидел лицо Моники – глаза ее были закрыты. В первый момент он не узнал ее: лицо выглядело чужим, как у манекена – оно сразу осунулось, он никогда ее такой не видел. Щечки у Моники всегда нежно цвели, а сейчас лицо ее напоминало маску. Макса оттолкнули, а ее покатили дальше. Он остался в растерянности, не зная, что ему делать, только проводил глазами спешащих людей, кативших каталку с Моникой и оттолкнувших его. Постояв несколько мгновений, он поймал кого-то в белом халате, схватил за грудки и прорычал:
-Что с ней?!
    Молодой мальчик, попавшийся ему, пытался вырваться, но Макс держал его крепко. Мальчишка быстро лепетал, из чего Макс понял, что Монике угрожает опасность и нужна донорская кровь. Макс бросил паренька, и тот упал как куль с мукой. "Донорская кровь?"- удивился Макс, ведь у Фреда должны иметься запасы ее в холодильниках. Ничего не соображая, он рванул за каталкой и краем глаза заметил, что Сэма куда-то увели, туда же покатили каталку с Моникой. Максу казалось, что все мешают ему специально, попадаясь под ноги: здесь было слишком много людей и какой-то нестерпимый приглушенный шум, как в улье с пчелами. Этот шум назойливо предвещал опасность, как и пчелиные жала, способные впиться при первой возможности в мякоть тела. Он тут же представил мягкое, нежное тело Моники, которое так любил, и содрогнулся – этому телу грозила опасность. К нему навстречу спешил Фред, который, взяв Макса за плечи, что-то ему говорил, но Макс видел только, как шевелятся его губы, совершенно не улавливая слов. Напрягая свой мозг, Макс все-таки смог сосредоточиться и услышал слова Фреда:
-…сейчас они начнут прямое переливание. У него та же группа крови, ведь он…ее отец. Все будет хорошо, все будет хорошо, обещаю тебе!...
    Сэм видел лицо Моники на соседней кушетке. Глаза ее были закрыты, черты заострились, весь вид ее рвал ему сердце на части как раскаленными щипцами. Он ощущал эту невыносимую боль и твердил в уме молитву, которую помнил с детства – еще бабушка научила его ей. Его принципиальный атеизм отступил в этот миг, он словно забыл все, что знал в своей жизни: теперь он казался себе маленьким мальчиком, стоящим с бабушкой в деревенской церкви и шепчущим странные слова. Прекрасные и грустные Глаза смотрели на него отовсюду с красивых картин на стенах и с алтаря. Эти Глаза обещали ему исполнение всех просьб, которые он вымаливал своими детскими губами. Тогда он свято верил, что если правильно, без единой ошибки, произнести молитву, то все, что ни попросишь, дастся тебе, только нужно очистить сердце от зависти, злобы, ревности… Слезы застилали ему глаза, и лицо Моники плыло в каком-то нездешнем пространстве, иногда пропадая там. Он слышал отрывочно разговор персонала, Фред пришел к нему и что-то говорил, Сэм увидел за стеклом безумное лицо Макса, но все снова сконцентрировалось на лице Моники. В какой-то момент ему показалось, что оно изменилось. Он постарался проморгаться, так как слезы застилали ему глаза, и вдруг увидел, что Моника смотрит на него. Взгляд ее остановился на нем и застыл. Он впился взглядом в ее глаза и, напрягая силы, старался влить в нее свою энергию, все, что осталось в нем. Глаза ее моргнули, потом снова. Сердце его радостно заколотилось, словно он пробежал стометровку, а Моника тихо сказала:
-Ты здесь, слава богу. Как малыш?
-Все хорошо,- пересохшими губами прошептал он,- все хорошо, моя драгоценная.
    Дора, приехав, что-то пыталась говорить Максу, но он смотрел на нее, бессмысленно кивая, и она видела, что он не понимает ни слова. Ему дали что-то выпить, провели к Монике, где рядом на второй кушетке лежал Сэм. Макс взглянул на него, но тут же перевел взгляд на Монику. Макс стоял несколько секунд, не в силах пошевелиться, потом нагнулся и прикоснулся к ней деревянными губами. Тут же он почувствовал тепло – знакомое, родное, хотя ее окружал запах медикаментов, чужеродно лезший ему в ноздри; Макс морщился и пытался от него избавиться, бессознательно задерживая дыхание.
-Ты видел его?- спросила Моника. Макс в первый момент не понял, о ком она спрашивает, ее вопрос показался ему странным, ведь главным было то, что она такая теплая, смотрит на него…
-Да, видел. Он так орет,- растерянно ответил он и пожал плечами. Дора и Сэм засмеялись, Моника улыбнулась, а Макс подумал секунду и сказал серьезно:
-Он, наверное, теперь никому не даст спать.
    Прилетевшая через три дня Хелен, встретив их, заглянула в кружевной конверт с младенцем, некоторое время смотрела, потом натянуто улыбнулась и произнесла:
-Слава богу, все хорошо завершилось.
    Моника улыбалась ей вежливо, но холодно, а Сэм ревниво оглядел Хелен и сразу унес малыша наверх, в детскую. Дора суетилась по дому, давала распоряжения Монике и Максу, Хелен же стояла некоторое время, пока все они кружились – кто с чем. Наконец Дора позвала всех к столу. Макс все возмущался, что ему не показали до сих пор сына во всей красе, но Сэм сказал, что малыш спит, и он не позволит его будить. Хелен молча ела и пила, глядя на их веселые возбужденные лица. Она иногда ловила взгляд Сэма, но тот совершенно ничего не выражал, был равнодушен и скользил мимо нее.
    Когда малыш заплакал, и потребовалось его перепеленать, все они пошли посмотреть, как это делает Сэм. Моника села кормить, а остальные тихо уселись рядом, перешептываясь и нежно глядя на нее и малыша. Одна Хелен стояла и поглядывала на эту странную идиллическую картинку со смешанным чувством,– ребенок не вызвал в ней совершенно никаких эмоций.
    Через три дня она улетела, и ее отъезд сразу снял напряжение, незримо висевшее в доме, хотя все они старались не показывать этого. Сэм никого не подпускал к мальчику, которого назвали Павлик, и сам его пеленал, сам занимался им, давая Монике только кормить ребенка. Он даже спал теперь в детской, а Монику настойчиво подталкивал готовиться к годовому экзамену, хотя первое время она бодрствовала урывками между кормлениями.
    Но уже через месяц Моника села за учебники плотно и стала готовиться основательно. Макс и Сэм тем временем готовили все семейство к переезду в летний дом. Яхта в этом году осталась на приколе,– главным теперь был маленький Павлик. Как удивлял он Макса – эдакий толстый, белый, орущий, прожорливый детеныш, возле которого кружился Сэм, никого не подпускавший к нему. Беря ребенка на руки, Макс прислушивался к себе, но пока не ощущал особых родительских чувств. Главное, его Моника теперь спала с ним, а ребенок был как бы сам по себе, да и вообще он принадлежал Сэму. Это положение вещей всех абсолютно устраивало, словно по-другому и быть не могло.
    Моника расцвела невероятно: золотистый румянец покрывал ее щеки, а глаза синели как два озера. Сэм, часто беседовал с ней по-старому, только теперь с ним все время был мальчик. Сэм так привык ощущать его в своих руках, что испытывал физические мучения, оставляя того в кроватке спать. Детский запах, исходящий от ребенка, для Сэма затмевал все другие удовольствия жизни, Сэм готов был вдыхать его ежесекундно, наслаждаясь. Счастье наконец-то спокойно поселилось в его душе – теперь он никогда не будет одинок, ведь у него есть продолжение…

    Славным выдалось лето, и, погостив у друга на побережье, порадовавшись за него, увидев его неподдельное счастье, Стенли вернулся от Сэма в Сан-Франциско. Он ожидал в гости дочь, но Алекс видно не собирался приезжать с женой, а одну ее никогда бы не отпустил. И сама Эмми, к великому сожалению отца, не слишком стремилась домой. Да и то сказать, разве мог Алекс сейчас оставить фирму, ведь Кирилл все еще не вернулся, а находился вместе с женой в Германии. Стенли намекнули на проблемы в плане здоровья у Алины. Он был уверен, что это просто усталость, а возможно и обычные женские капризы, однако оставалось лишь ждать ее возвращения к работе, ведь, несмотря ни на что, основные их разработки в области искусственного интеллекта приостановились в ее отсутствие. Стенли очень надеялся на благоразумие и невероятную работоспособность Алекса, способного поддерживать компанию на плаву в отсутствие партнера, и тот в общении с ним по телефону подтверждал это своей уверенностью и спокойствием. Конечно, Стенли желал бы иметь его у себя под боком, как и раньше,