Анамнезис2

деликатно, без нажима, думал он и успокаивался, правда, при этом казался самому себе не таким уверенным как всегда.
    Почему-то он злился сейчас на Адель, а ведь совсем недавно она привлекала его своей внешностью и изощренным умом. Утонченная игра между ними длилась уже несколько месяцев, и он с интересом ждал, каким образом Адель потянет его в постель, а что потянет, не сомневался. Она старалась не спешить, но явно нервничала. В ее активе до этого, видно, не имелось поражений.
    Когда Адель появилась у них на кафедре, многие взволновались, а доктор, будучи порядочным бабником и знатоком женщин, тут же предрек Ферсману роман с ней. Эта женщина выглядела изысканной даже без косметики, а Ферсмана всегда смешила любая "боевая" женская раскраска, впрочем, он признавал, что умелый макияж способен творить чудеса, и даже порой расслаблялся с какой-нибудь накрашенной куклой, в пьяном угаре представляя ту своим оппонентом на очередной защите. В подтверждении своей победы он повергал "соперника" ниц и торжествовал с радостным кличем, но потом всегда отрыгивал эту пьяную иллюзию, хотя тошнотворные волны после таких ночей настигали его не один день.
      Он стал чаще посещать лабораторные занятия своих студентов, которые проводила Адель, и она окончательно "запала" на него, а ему вдруг стало нестерпимо скучно. Впрочем, следовало отдать ей должное – внешне она ничем не выдавала своих подергиваний, лишь некоторые нюансы ей не удавалось скрыть. Иногда он даже проникался к ней жалостью, но сочувствие быстро уступало место тоскливому равнодушию, так что Адели предстояла кропотливая работа.
    Однако Ферсману вдруг захотелось от нее избавиться и грубо оборвать игру, в которую он сам ее втянул, но было как-то нечестно с его стороны вот так все бросить на полпути. Поэтому он злился на нее, а вернее на себя, и тем не менее упорно сваливал все на бабские козни, глупую гонку самки за самцом и брачные животные игры, ведущие только в постель. Его снова посетил страх получить блевотное похмелье, хотя Адель не была бездушной разрисованной куклой. Пусть думает и решает сама! Черт возьми всех этих баб, почему он должен кого-то из них жалеть?!
    Через три дня он был приглашен к ней на день рождения – вместе с другими коллегами из деканата – и знал, что Адель наверняка сделает решительное движение в его сторону именно там. Но его это уже не интересовало. Ферсман напряженно думал о Баттерфляй и боролся со смутными неоформленными чувствами, которые наваливались на него аморфной массой. Он ощущал, как из глубин его души пытается подняться нечто, подобное серой туче – такое же тягостное и беспросветное. И вдруг молнией проскальзывала мысль: мне все позволительно, а вот мною ничто не должно обладать. Я освобожу желание от каких-либо преград, ведь оно есть не что иное, как способ познания – в этом свобода, и обрести ее, значит выйти за пределы своей одномерности и соединиться с родственным тебе существом.
    "Баттерфляй, ты пишешь, что боишься зависимости. И если твой разум протестует против ограничений личностной свободы, лишь в твоей власти выйти победительницей в этой внутренней борьбе. К самоограничению каждый приходит через подростковый период, подавив в себе свободу ребенка – условностями и запретами, существующими в обществе. Но не отрицай благотворной инстинктивной составляющей. Разница между ней и разумом по Спенсеру чисто количественная: невозможно провести границу, где кончается одна и начинается другой. Не бойся своей женской сущности, ведь чувственность во всей своей порабощающей силе мощный двигатель любого творчества. А ты подсознательно пытаешься отказаться от своей гендерной роли, хотя и в этом есть смысл: интеллект не имеет пола.
    Какой волшебный алгоритм ты прислала мне, и создавать подобное тебе помогает твоя женская природа, в полной мере владеющая перцептивной интуицией – ты мыслишь своим сладким телом и его ощущениями, поэтому я порой не улавливаю логики в твоих решениях – ее попросту нет. Но как прекрасна твоя антилогика! И с таким полетом фантазии о каком порабощении ты пишешь? Конечно, биологические примитивы в какой-то мере руководят нами, но что такого уж необычного может дать тебе мужчина? Самые изысканные наслаждения человек приносит себе только сам: весь секс в голове, так что не переоценивай влияние кого бы то ни было на себя и не казнись понапрасну, как и не пытайся рефлектировать по любому поводу: личностное становление в принципе непознаваемо. Быть здоровым, счастливым и удовлетворенным в любви – не "эгоизм", а первейшая необходимость, жажда жизни, воля стать сильнее и сделаться более жизнеспособным. Все твои мучения происходят от самой общей ошибки – воспринимать все в терминах, в словах, которые формируют фундаментальные иллюзии, делая нас пленниками языка, ибо вербализация ввергает нас в стихию абстрактного смысла и уводят в сторону от истинных проблем нашего сознания. Эти иллюзии коренятся в глубине интеллекта и не могут быть рассеяны, а лишь подавлены усилием воли. И только интеллектуальная интуиция способна ложные проблемы заменить подлинными и эффективно их разрешить.
    Но ты права – поиски истины не могут не зависеть от перспективы взгляда: у каждого своя точка видения. Где кончается твой эгоизм и начинается чужой, в чем порочность, и когда благочестие и пуританство стали постыдными? Все давно перемешалось, остался лишь один верный ориентир: не лгут только чувства, рожденные истинными желаниями, мы сами вносим в них ложь. Интеллект случаен даже у самого мудрого человека, но существует и непреходящая ценность: инстинктивный разум – самая важная составляющая в научном познании. И, лишь доверяясь ему полностью, соединяя различные состояния сознания, объединяя в себе прошлое и настоящее, интеллект способен на нечто, сходное с внезапным структурированием целого, когда нащупывающее воображение заменяется чувством связности, необходимости и завершенности системы – замкнутой в самой себе и в то же время способной к бесконечному расширению".
    Она потеряла бдительность, и он моментально взломал ее пакет, встроился туда своей прогой-ищейкой за доли секунды и почувствовал нечто подозрительно напоминавшее удовлетворение от секса. Хакерствовал Ферсман много лет и знал, что развращен любовью к компьютеру, но никогда не смешивал это с телесными ощущениями, сейчас же он растерянно метался в поисках понимания – что происходит. Нет, это невозможно, ты сошел с ума, ведь ты даже не хочешь ее увидеть, чтобы не исчез хрупкий прекрасный образ Баттерфляй в твоей голове. Глупец! Все было прекрасно: ты наслаждался ее появлением и заботился о ней как о тамагочи. Правы японцы, создавшие это существо – человеку требуется реализовать свой инстинкт заботы; порой люди из-за него готовы соединяться с кем попало, так уж лучше электронная игрушка или виртуальный образ! ...

***21

    Конечно, Седой замечал перемены в Ферсмане: тот стал чрезвычайно молчалив и задумчив. Даже взгляд его перестал с уничтожающим презрением обращаться к той или иной смазливой студенточке-пустышке. В преподавательской Ферсман появлялся лишь на несколько минут, а от разговоров со своим старшим другом уклонялся. Доктор был уверен, что причиной являлась женщина: иные проблемы его молодой друг не стал бы от него скрывать.
    В этот период Журнал готовил подборку материалов по психологии мужчин, которые представлял в популярной форме именно Конников. Я очень интересовался данной проблемой, к тому же, мне пришлось обратиться к нему за профессиональной помощью, ведь нас очень тревожило состояние Ромы: все последнее время он приходил к Сергею и рыдал, уткнувшись другу в колени, но при этом упорно молчал. На людях они с Ксений выглядели веселой и дружной парой, хотя было ясно, что Рома страдает именно из-за их отношений. Впрочем, и у меня самого на фоне абсолютно счастливой жизни с Даной имелись почти непреодолимые проблемы.
    С момента ее отъезда прошло всего три дня, но как ни сопротивлялось во мне сознание взрослого мужчины, разум четко подтверждал, что мое теперешнее состояние по всем параметрам можно причислить лишь к состояниям ребенка, подверженного неуправляемым эмоциям и не способного руководить своей волей. Только в отличие от детства его обуславливала нестерпимая, грызущая внутренности тоска, совершенно неадекватная объективным условиям моей физической жизни. Они изменились незначительно, а в сравнении с недавним прошлым так и вовсе вернулись к исходному состоянию, но понимание этого нисколько не влияло на происходящее в моей душе. Мне помогали привычки: я следовал им автоматически и занимался делами лишь одной частью мозга, которая словно автономное от меня устройство была запрограммирована на самостоятельную работу. Три четверти моего внимания витало где-то в отвлеченном пространстве как в лабиринте, сплетая и расплетая привносимые впечатлениями в некие спирали, но ничто не помогало освободиться от стискивающих сердце клещей, как бы я ни бился, как бы ни исхитрялся.
    Вечером после звонка Даны я напился в ресторане. Олег приехал и увез меня домой, крайне пораженный моим видом, но как было объяснить ему, что причиной всему лишь краткосрочный отъезд Даны. Да и кто понял бы меня?! Проспавшись, я ощутил боль еще более сильную, чем накануне. Спиртное нисколько не помогло. Однако натура не позволяла мне распускаться; природный оптимизм концентрировал силы в борьбе с болью, а привычка к методичности и обстоятельности помогала составить план сопротивления. Теперь дома я появлялся только чтобы упасть мертвецки усталым и заснуть. Рано утром я совершал пробежку по набережной, потом принимал душ и ехал в редакцию, где проводил весь день, чтобы вечером снова бежать трусцой по набережной. После такой нагрузки следовало ожидать зверского аппетита, но напротив, я потерял его окончательно и засыпал без ужина. Входя в кухню, я как ударом тока получал порцию нестерпимой боли по непонятной причине, ведь следов Даны в ней присутствовало не более чем в ванной или спальне. Но именно кухня явилась территорией, где рождалась моя боль, так что в целях самосохранения я закрыл ее, исключив даже походы за водой, для чего приобрел упаковку минеральной.
    Лишь поздний обед в ресторане временно сглаживал мое состояние: вид людей отвлекал от постоянно сверлящей фоновой мысли. Она не была четко оформленной, а объединяла сложный клубок самых сокровенных желаний, нити которых сейчас были болезненно натянуты. Сознание мое, потеряв эластичность, отзывалось на любой маломальский нюанс окружающего лишь усилением симптомов тоски, так что я старался концентрироваться на самых простых вещах: тарелке с едой, чистой салфетке, тонком вкусе вина. Окружающие люди воспринимались мною как инертная безликая масса, и я благодарил бога, что мне почти не встречались светловолосые женщины. А те из них, что все же имели светлые волосы, оказывались либо полными, либо слишком высокими, либо коротко стриженными, в отличие от Даны, волосы которой имели среднюю длину и ни с чем не сравнимый