на приобретение жилья? Хотелось бы знать и как складывается жизнь сына Максима. Не оставляем без внимания и жизнь вашего сына, его польской подружки. Порадовало возможное увеличение семьи дочки вашей, но мы, по суеверным соображениям, сдерживаемся от эмоциональных славословий по поводу этого события».
Вот и совсем темно. А, впрочем, нет, еще мельтешат в раме окна чёрные кляксы придорожных кустов да размытые пятна проносящихся фонарей... но вот, вдруг разбрелись по серой привокзальной площади, ярко вспыхнули, и один из них нагло заглянул в окно.
А помнишь, как в голодные послевоенные годы получили мы вдруг от него из Совгавани посылку с копченой скумбрией? В жизни вкуснее ты больше ничего не ела... А помнишь, как на его стареньком «Москвиче» ехала с ним, Валей и четырехлетним племянником из Карачева до Питера через Смоленск, Даугавпилс?.. А как полгода назад прислал он тебе диск с его и твоим любимым хором из оперы «Набукко» Верди*? Как в последние годы под Рождество присылал тебе и Виктору по тысячи?.. и, значит, деньги, которые ты получила от него с неделю назад, пригодились вот на эту поездку.
«Наша с Валей жизнь: основное положение – старость, а у всех старых людей главная тема разговоров – обсуждение болячек и борьба с ними. Но тему своего здоровья, а вернее, его отсутствия, я постараюсь не затрагивать, чтобы не подражать тем, у кого это переходит в манию и для них посещение врачей становится основным занятием и развлечением. А способствует этому то, что наши городские правители приняли законы, по которым все люди города военных времен (без разбору) получили звания участников войны с бесплатным лекарственным обеспечением, и настоящие фронтовики смешались со всеми, в том числе с детьми блокадного Ленинграда, полностью потеряв свои преимущества. Ведь все старое население города стало осаждать поликлиники, врачей и приобретать неимоверное количество лекарств, тем самым создавая большие очереди, после чего лекарства и пропали. По этой причине я вынужден отказаться от врачебных услуг, т.к. если их добиваться, то можно и окончательно потерять здоровье».
Когда в последний раз виделась я с Николаем?.. Ну да, полтора года назад, когда он приезжал к нам. И как же заговаривал меня! Особенно, когда начинал рассказывать о своих изобретениях, и не о тех, за которые получил авторские свидетельства, а о тех, которые применял на своей даче. Вот и тогда всё преследовал меня траншеекопателем для посадки картошки и я, наконец, взмолилась: «Николай, ты, конечно, молодец. И твой траншеекопатель – чудо. Но скажи, зачем мне знать подробности его устройства? Ведь я же не стану его собирать… даже из готовых деталей?» Выслушал, согласился, и - опять…
«А так дела наши и жизнь - в норме. Нашей стихией остается дача и огород: посадка, прополка, борьба с вредителями, урожай, его сохранение. И таким образом неплохо преуспевая на земле, мы утверждаем свою гордость, одаривая потом детей, внуков и друзей консервами, вином и настойками. А в последние два года я успешно освоил самогоноварение – изготовление гарантированного качественного спирта, на котором делаю настойки из разных ягод. Пришел к заключению, что ягодное вино более вредное, чем настойки, т.к. в вине (в результате его брожения) образуются сивушные масла, а настойки свободны от них и, следовательно, менее вредны. Валя почти систематически употребляет их, правда, микроскопическими дозами, а мне, к великому сожалению, противопоказано и то и другое».
Нет, уже не буду смотреть в окно, там тянется лишь тёмная полоса, изредка рассекаемая желтыми всплесками придорожных фонарей… Вот ведь как бывает: у Вали - больное сердце и она давно «сидит» на нитроглицерине», а Николай никогда не жаловался на здоровье и только в последние два года… Племянник вчера сказал: «Положили папу в больницу для очередного профилактического осмотра сердца, стали там делать какие-то процедуры, а он и умер». Легкая смерть.
Как долго стоит поезд!.. Нет, лучше пусть идет, стучит и стучит на стыках… В Петербург я приеду в половине шестого утра. Плохо. Надо будет ждать, когда заработает метро, когда хотя бы немного посереет, ведь идти-то по темным кварталам… да и дома их не знаю, только адрес, - недавно получил всё же Николай однокомнатную квартиру, и они разъехались с сыном, но, знаю, что живут рядом.
«Теперь – о детях. Сын и невестка много работают, много получают и тратят бездумно, не оставляя на черный день. Так, например, купили для себя и сыновей акваланги для подводного плавания и, естественно, тут же полетели в Египет на Красное море. Или: приобрели современные лыжи, для которых нужны специальные горы и которых нет в окрестностях Петербурга, поэтому опять же - поездки в Финляндию и Польшу с большими расходами и опасностями. Всего этого мы, естественно, не одобряем, правда, молча, т.к. всей своей жизнью приучены экономить и всего бояться».
Да уж… То же самое крепко сидит и в нас с Борисом. Но, наверное, в Николае страха было больше, - в шестнадцать лет попасть на войну!.. Никогда не слышала, чтобы о ней рассказывал. Почему? Наверное, не хотел будить в душе тот, самый последний страх, не хотел заражать им нас? Но осталось о «его» войне то, что рассказала мама:
«Он же в войну сразу на передовую попал, при самом фронте части их стояли. А как раз тогда изобрели чертовину какую-то, что б огнём немцев жечь. Повесють эту оружию солдату на плечи и теперь должен он с ней подобраться к окопу немецкому и поджечь его... Как-будто там тараканы какие сидели! Да немец и высунуться им не давал из окопов этих! Как высунулся какой, так тюк!.. и готов. Вот и лежали солдатики зимой в них по неделе голодные и холодные. «Мы как вылезли из них, - рассказывал, - так нас даже узнать нельзя было!» Из их отряда только несколько человек в живых и осталося, кто погиб, кто замерз в окопах этих... Свернулся, должно, калачиком и замерз. Вы хоть в хате сидели, кое-как да накормлены были, а уж Коля мой бедный так настрадался, что и не приведи Господь!»
Да, война брата для нас - тайна, которую унёс с собой.
«В поле нашего постоянного внимания находятся внуки и особенно Вася. Старший как-то рано проявил упорную самостоятельность и у него сейчас хорошая двухкомнатная квартира, в которой он, кстати, поселил своего друга. Кроме работы, Саша еще продолжает учиться в институте, стремясь получить звание магистра. Ведут они с другом слишком свободный образ жизни, но, слава богу, не очень разгульный, имеют машины, никаких денег им не хватает, и поэтому мы на их жизнь смотрим с опаской, но изменений делать не пытаемся, да уж и не можем. А с маленьким внуком встречаемся часто. Голова у Васьки хорошая, и он, глядя на Сашу, тоже делает попытки к самостоятельности. Часто в беседах с ним затрагиваю тему наркомании, что, мол, принимая зелье, можно в кайфе прожить три года, а если не принимать, то более восьмидесяти. При этом стараюсь, чтобы аргументы «против» или «за» выбирал он сам, и это удается». Мелькают, проносятся вспышки привокзальных огней. Но сейчас они замедлят свой полет, повиснут у вагона, а потом снова поползут влево, замелькают, исчезая за рамкой вагонного окна... Забавно, настанет день и эти огоньки исчезнут сами по себе, а вот мы, – тоже огоньки, вспышки, - исчезнем, когда наступит ночь для каждого из нас... Что-то я намудрила. И всё же, как мало знала я брата! Не могу и предположить: а приходили ли ему в голову подобные мысли?
«Ты, Галя, пишешь, что мало, мол, наше правительство уделяет внимания сельскому хозяйству. Это верно и, думаю, даже хорошо, т.к. нарыву вначале надо дать созреть, чтобы потом легче было его врачевать. А вообще в политическом плане мы голосуем не столько за личности, сколько за стабильность, при которой поднятая человеческая муть имеет возможность когда-то, наконец, осесть, тогда жизнь непременно станет светлее и хотелось бы, конечно, дожить до того времени, но сие от нас не зависит».
P. S.
Эти записки я сделала после возвращения из Питера, и не могу не дополнить их строчками из трёх его писем, написанных в «роковые девяностые»:
«Мы с Валей всё работаем и работаем на даче и, думаю, больше того, чем необходимо для выживания. А мотивы такого поведения - страх перед голодом. Первый приступ его мы испытали, когда начинались реформы Гайдара*, - думали, что всё рухнет и голод неизбежен, - но получилось даже лучше: уже спустя два месяца после их начала, в Питере открылась масса торговых будок, где можно купить всё, что при коммунизме видели только в иностранных фильмах и почти на каждом шагу ананасы, бананы, шампанское, а барахла и того больше. Правда, цены вызывают нервный смех и, естественно, купить что-то просто невозможно».
«В настоящее время испытываем второй приступ страха: боимся, что коммуняки вернутся к власти, а, вернувшись, ничего хорошего не сделают и снова начнётся смута. Сейчас-то правительство живет только поддержкой Ельцина, но он не вечен, а если снова победят коммунисты, то всё полетит в тартарары: деньги пропадут, за ними - продукты и вещи, а далее последует кошмар, очень похожий на гражданскую войну, и никаких пенсий мы получать уже не будем. Во всяком случае, к такому варианту надо готовиться».
«Наша чернь вполне может выбрать в Президенты Зюганова*. К сожалению, в России недалёких и сломленных людей в несколько раз больше, чем умных и свободных. Но утешает в какой-то мере одно: эта смута будет недолгой, и в конце её произойдет окончательное крушение коммуняк, а образованные люди навсегда придут к власти».
Вот такие грустные строки… вернее, моменты жизни брата. А что же осталось в моей памяти от того, последнего дня прощания с ним?
Предрассветные, пустынные улицы с тёмными домами. Пустой двор, подъезд… Я – Вале: «А где же Николай?» «Там, - вялый взмах руки. - Мы его не привозили домой».
Потом - долгая, долгая дорога к больнице, к крематорию. Все – на передних сиденьях, спиной к Николаю, я – над гробом. Что тебе сказать, брат? Прости, если было что-то не так… Потом, в небольшом зальце крематория, при отпевании – тёплые, понятные слова священника, - неожиданно! - и гвоздики, много разноцветных, смеющихся гвоздик - на Николае… медленно опускающемся в проём.
Вот и всё. Прощай, брат!
И на поминках - искренние, тихие слова друзей, молчащая Валя и я:
- Помню такое: Николай приехал домой с фронта на побывку, а за столом я почему-то вдруг расплакалась, да так, что не могли унять. Тогда он посадил меня на колени, поднёс к моим глазам бутылку, словно собирая в неё слезы, а потом приподнял и сказал: «Посмотри, сколько ты наплакала. Во как много! Может, хватит?» И я, поверив ему, сразу успокоилась. И еще. Вот строки из его письма: «Жизнь непременно станет светлее и хотелось бы, конечно, дожить до того времени, но сие от нас не зависит». Да, не зависит. И мы не совсем уверены, существует ли душа, есть ли Бог? Но всё же, Николай, если ты видишь нас сейчас или хотя бы слышишь, то знай: тебя уже нет с нами, но ты остаешься в каждом из нас».
*Афганская война - период присутствия
