Благодарность

Они стояли на высоком утёсе, нависшем над морем, как клюв гигантской сказочной птицы.
Был шторм. Серо-зелёные мутные волны с неистовой силой обрушивались на могучее древнее тело утёса, пытаясь дотянуться до его вершины, разбивались с грохотом о гранит и, рыча, отступали, чтобы всё повторилось вновь.
Двое молчали. Их обдувал мощный ветер. На них оседала морская пена и холодные солёные брызги. Они стояли лицом к лицу и смотрели друг другу в глаза. Кто кого...
День ещё угасал. Над их головами бродили тяжёлые, чёрные с алыми бликами тучи, грозившие заполнить собой всё пространство до самого горизонта. Давно ли эти двое были друзьями: неделю, день, час назад?
Что уничтожило дружбу, сделав двух молодых людей непримиримыми врагами? Страсть к одной и той же женщине. Можно ли назвать любовью то, что несёт разрушение?
Они покинули небольшую молодёжную турбазу, - десяток фанерных домиков на берегу моря, - пренебрегли тёплой весёлой компанией и отправились сюда, на гранитный утёс, в самый разгар шторма.
Ибо каждому из этих двоих одинаково хотелось быть возле той, в чьих глазах сияло синее безоблачное небо, чьи волосы словно излучали солнечный свет и чей смех звучал звонче колокольчика.
Сколько времени они уже так стояли, никто из них не мог бы сказать.
В их жилах бурлила горячая молодая кровь. Трудно сдержать её напор, когда ты юн и потерял голову.
А в лагере продрлжали веселиться их друзья. Шутили, пели песни, смеялись над штормом, грозившем снести весь их фанерный мирок.
Чёрные, непроницаемые глубокие глаза Павла - напротив небесно-синих, наивно-мечтательных глаз Алексея.
Каждый смотрел прямо в душу другому и оценивал её достоинства.
Алексей знал Пашку давно. Настолько давно, чтобы не удивиться ненависти, застывшей в его глазах. Он всегда принимал друга таким, какой он есть. И он знал, что в Пашке над жившей в нём агрессией всегда берёт верх добродушие, порядочность и честность. И за это он всегда уважал Павла.
Но теперь он его не узнавал. И понимал одновременно. Светловолосая девушка предпочла Алексея, и именно это пробудило в душе Павла зверя.
Алексей понимал друга, как никто другой. Он откровенно сопереживал ему, но отступать не собирался.
Видимо, этот сочувствующий взгляд подействовал на Павла, словно удар хлыстом. Не по телу, нет, - по голому сердцу. В его чёрных, как ночь, глазах, появился свирепый огонь. Он весь затрясся от напряжения, кулаки разжались и с силой сжались вновь.
В глазах Алексея Павел видел прямоту и благородство. И он не мог более выносить этого открытого взгляда, полного сочувствия и любви.
Рука Павла потянулась к худому плечу Алексея прежде, чем он успел овладеть собой. Напряглись рельефные бицепсы. Сильный толчок...
И вот на утёсе уже не два, а один человек - замерший силуэт, сгорбившийся под тяжестью чёрных, набрякших, сочащихся влагой туч.
Он долго смотрел на свою руку, словно на отдельное, чуждое ему, чудовищное существо. Этот человек не чувствовал ничего, кроме пожирающей его изнутри пустоты и своей беспомощности и ничтожности перед бушующей вокруг стихией.
Единственная мысль, блуждающая среди тьмы, не вызывающая никаких эмоций, кроме приступов дикого одиночества: "Он не умеет плавать. Лёшка не умеет плавать. Не умеет..."
Грохот, раздавшийся с небес, заставил Павла вздрогнуть. Он повернулся к морю спиной и, не чувствуя обрушившихся на него холодных струй, побрёл к лагерю.
Где-то там впереди во тьме слышались голоса. Алексея и Павла звали по именам. Искали. И громче всех звучал голос Той самой, ради которой...
Павел с силой тряхнул головой, словно желая свернуть себе шею. Нет. Разве виновата Она в том, что его рука?..
Он шёл, его безжалостно хлестали упругие струи дождя, но ещё безжалостнее с каждым ударом сердца, словно раненая птица, билась мысль: "Он не умеет плавать. Не умеет. Не умел..."
Он вошёл в свой фанерный домик, не включая света, запер дверь. Он боялся. Боялся взглянуть на пустую Лёшкину кровать. Осторожно присел на свою, и она протяжно скрипнула всеми своими пружинами.
В дверь настойчиво постучали, и в этом стуке было столько отчаяния, что Павел открыл немедленно... И столкнулся лицом к лицу с Ней.
- Мы искали вас, - Ася вошла, оттесняя его вглубь комнаты.
Вспышки молний освещали её перепуганное лицо. Она пошарила рукой по стене, ища выключатель, и вскоре зажёгся мутный неяркий свет.
- Мы искали вас, - повторила она, оглядывая комнату, - где он?
Павел молчал.
- Где он?
Голос Аси прозвучал настойчивее, брови сомкнулись на переносье, глаза, потемневшие, словно штормящее море, готовы были утопить его в своей глубине.
- Где он?!.
Она трясла Павла за плечи. Наконец он смог разомкнуть свои онемевшие, белые, бесчувственные губы.
- Я...я не знаю. Мы...мы разминулись с ним.
Павел испугался собственного голоса. Чужого, хриплого.
Ася резко отпустила его, и он бессильно осел на табурет. Она молча вышла из домика, и вновь сквозь бурю, удаляясь, зазвучал её голос, зовущий во тьме Алексея.
Павел долго сидел на табурете, не в силах подняться. Отсутствие мыслей, желаний и чувств превратило его в нечто неодушевлённое. Он смотрел в одну точку - на маленький рисунок Лёшки, висевший на облезлой стене.
Он казался банальным и трогательным одновременно: белый кораблик с обвисшим парусом при полном штиле. Море - спокойное, прозрачное, сливающееся у горизонта с небом.
Лёшка всегда был мастером акварели. Он очень любил море. Но плавать не умел...
Едва слышно скрипнула дверь.
Павел вскочил и попятился. Уронил табурет, наткнулся на стол и застыл, как каменное изваяние.
На пороге стоял Алексей. Губы его были синими, его била дрожь, ладони судорожно сжались в кулаки так, что побелели костяшки пальцев.
"Господи!.. Он же не умеет плавать! Не умеет плавать! Никогда не умел!"
У ног Алексея образовалась обширная лужа. Вода стекала с волос, с одежды, с лица, и глаза его были полны водой, а в них были нечеловеческая усталось и искренняя благодарность.
- Спасибо.
Мутный кусок зеркала за спиной Алексея отражал круглые Пашкины глаза.
- Я долго боролся с волнами. Они швыряли меня на утёс... Спасибо. Благодаря... благодаря тебе я научился плавать... в шторм.