кимчи
1
Ночь, пахнущая любовью… Волнительные, жеманные звёзды млечной светящейся лужей над стрижеными затылками курсантов, мечущихся меж заборами и фанзами; ловкие корейские юноши, бьющие кольями – против вооружённых заточенными, залитыми свинцом ременными бляхами будущих морских капитанов.
Хрясть! ой! хха! Драка.
— А мы нарочно, не бойся! – друзья идут через дневной, словно вымерший корейский посёлок, прозванный в народе «Кимчеградом», идут в сопку, где, усевшись в густой траве, раскладывают на газете закуску, стаканы и бутылки с вином. Через тридцать лет они забудут имена, но будут помнить клички: «ну, Мойшик, поехали!»
Тот, кого так зовут в роте, разливает, но через некоторое время, как самый нестойкий, падает на траву навзничь, раскинув руки, пьяно смеясь и щуря на яичницу из солнца и тучек синие глаза. И Кот и другой, без клички, пьют, говорят о девушках, о танцах в клубе и о предстоящей судовой практике. А Мойшик – улыбается, удивляясь их неспособности прочувствовать и этот вкусно пахнущий островной ветер, и зелёные волны разнотравья пологих склонов, и присутствие моря, в каком неизвестно куда плывёт красной рыбиной Сахалин. Потом они пытаются поднять его, сопротивляющегося, с земли, потом они, пьяные, не думая о последствиях, равнодушно оставляют его так, одного.
Медленны, расслаблены семидесятые… Всё в них для тебя, в том числе и эта согбенная бременем быта кореянка, семенящая по каменистой дорожке. Выпитый днём на склоне сопки портвейн творит чудо: поздним вечером она кажется ему восточной принцессой! Курсант, трогая смуглые пальчики, не замечает ни её чесночного запаха, ни отсутствия, по причине пожилого возраста, передних зубов… А из-за забора – пока что предупреждение: вам сюда нельзя!
Как нельзя? Непонятно! И, чтобы было понятно, ему разбивают голову, — кровь заливает лицо, и с таким лицом, перепрыгнув двухметровую штыковую ограду училища, он врывается в ротное помещение.
— Рота, подъём!
Это сейчас, в новом веке, никому нет дела до твоей крови, до твоего измазанного обидой лица; а тогда: Полундра! И выпрыгивает из казармы полуодетая, возмущённая толпа, ещё не зараженная конформизмом, и – в сопку!
2
— Вам сюда нельзя!
Преграды – в стороны! за бамбуковыми занавесями растревоженная матрона загораживает от него покрытую блестящей тканью невесту.
– Вам сюда нельзя!
Он и сам понимает – нельзя! но отодвигает мамку и приоткрывает покров невинности.
— Слушай, ты, случайно, не Ким, — из моего города? – спрашивает он невесту, усаживаясь к ней на кровать. – Ты, милая моя, – там мастером в парикмахерской, на улице Советской, правда?
Она кивает головой, и он, радуясь встрече, обнимает её.
Занавеси с треском разлетаются – в эту, специально предназначенную для молодых комнату, врываются друзья жениха.
— Ребята, она…- улыбается гость, — ну чего вы… не надо толкаться!
Его впихивают в зал, где под руки проносят мимо многочисленных родственников и накрытых низких столов, терпко пахнущих праздничной снедью, к выходу. Любопытствующего, бесцеремонного морячка не бьют, но говорят ему по-русски обидные слова, и тем обиднее ему, что слышит он их от корейцев – не граждан России, а массово проживающих в портовом городе колонистов. Тем не менее, смутное чувство самосохранения не позволяет ему указать чесночным охранителям на то, кто есть в доме хозяин; когда же за ним захлопывается дверь, он, икая и паясничая, кланяется этой двери в пояс, приговаривая:
— Да у вас, желтозадые, даже хлеба нет! и вилок нет, и стульев нет!
В самом деле, ему сегодня пришлось несладко! Морячка спаивали, всякий раз наливая полный стакан, и всякий раз, он, задыхаясь от змеиной, больших градусов водки, без особого успеха пытался ухватить палочками закуску; даже если ему удавалось сделать это – глаза заливались слезами от неимоверного количества жгущих горло специй! Он видел направленное на него множество узких глаз, блестящих весельем и превосходством; смех, раздававшийся тут и там, он также принимал на свой счёт. Наконец, над гостем сжалились, когда моряк был уже непочтительно пьян, — принесли ему хлеб и вилку.
Погрузка целлюлозы на рейде Поронайска. корейской бригадой; крупная зыбь сильно раскачивает плашкоут с докерами, но они работают, и работают ловко, споро. Большие, тяжкие тюки укладываются в сеть, поднимаются судовыми стрелами и исчезают в трюме парохода. Обедают докеры на борту морского гиганта, здесь и происходит случайная встреча морячка со знакомым корейцем.
— Эй, постой, а я тебя знаю, — говорит он докеру, — ещё по Холмску!
Узкие глаза загораются красным огнём, но на лице, испещрённым шрамами, появляется приветливая белозубая улыбка:
— И я тебя помню, парень!
Он бы мог и соврать, – драка давняя, ночная, – но знакомство признал. Мужчины пожали руки, хотя пять лет назад месили кулаками друг дружку. В каюте у штурмана они немного посидели, поговорили, не касаясь, впрочем, общего прошлого, – было между ними нечто странное тогда, как для бойни, потому и запомнилось…
В рычащей толпе, в топоте и свисте, вдруг, после обмена ударами, застыли минутой эти двое, схватив один одного за горло… Кореец мог бы дотянуться ножом или головой, а курсант, умеючи, изловчиться в джиу-джитсу, но они так и не сделали ничего, и когда включились в дело милицейские мигалки, кореец просто разжал пальцы, а курсант просто оттолкнул его…
— Вот, возьми, — сказал теперь хозяин, протягивая рубашку. — Она новая, с люрексом, вот ещё блок мохера есть, бери, дарю. Хочешь – журналы с бабами, — смотри какие – Швеция!
В следующий приход судна кореец пригласил морячка на свою свадьбу, на которой тот увидел в невесте знакомую ему женщину.
Через несколько лет кореец убил неверную, узнав, что она жила с морячком – когда тот был курсантом, тайно встречалась с ним и потом, уже замужней.
3
«Я возвращаюсь в СССР» – это гремят гитары в морском клубе, играют ребята качественно, и сдаётся Саше, что виртуозней у ансамбля умение, чем у самих битлов.
Иришка танцует самозабвенно, истово, – её большая грудь прыгает в танце как бы отдельно от тела, – вольготно, чувственно. Сама же она двигается автоматически, как, впрочем, и в жизни. Взять её работу: в ателье она модельный мастер, зарабатывает неплохо, но все деньги уходят на Сашеньку! Уж бы и рада бросить юношу, но как-то жаль прилежной привычки, – и живёт с ним, себя не жалея: ни жениться тот не хочет, ни детей иметь! Потому и делает от него аборт за абортом, а он всё: погоди, мол, вот закончу мореходку… Иришка мучается, но, кажется, любит… Достаточно, правда, его отплытия в моря на практику, и она с удовольствием изменяет ему – вольготно и чувственно.
Саша заказывает костюмы в ателье, вместо занятий сидит вечерами в ресторане «Утёс», любит икру и коньяк с лимончиком на похмелье, а Иришка ни в чём не в силах отказать ему: тут и цепочка, и часы с позолотой…
Роту отправляют на материк – служить офицерское звание на краснознамённой базе флота. Там, на эсминце, он попадает в историю с пьянками и прочим лихим и неуставным, но выкручивается, а в результате передряг возвращается на Остров раньше времени и застаёт добрую подругу с новым любовником.
Ему бы понять и принять! Нет, он избивает её даже не за измену и не за то, что она впервые назвала его «альфонсом», а за обидные ему слова:
— У меня с ним было всё по-другому! – Стоит на коленях, будто в чём-то виновата; по лицу ручьём текут слёзы, – не лучше, а именно по-другому! - Я не могу без тебя, не уходи, милый!
Она умоляюще смотрит на него снизу вверх, облизывая припухшие губы, и он знает, что произойдёт сейчас и что будет далее. Примирение, любовь, подарки, новые аборты….
На выпускной вечер будущий капитан её не приглашает и уезжает по распределению в Дальневосточное морское пароходство, один. Она едет за ним во Владивосток – как бы с целью поступления в техникум, и узнаёт, что у него тут уже есть невеста, дочь зама по плавсоставу.
В первый раз её забирают в психиатрическую лечебницу прямо с подоконника открытого окна учебного корпуса; остригшая себя наголо, размахивающая руками… она охрипло и жалко выкрикивает его имя.
Время, конечно, лечит, но только не тихое помешательство. Ей даже удаётся устроиться в своём городе на прежнее место, хотя клиенток теперь становится гораздо меньше. Иришка выходит замуж, рожает дочь, живёт в себе и усердно работает; на неё даже не показывают пальцем, привыкнув к её редким странностям… Иногда, всё-таки, ей покажется на пороге ателье знакомый силуэт, – и тогда она, бросив работу, и в чём была, идёт за «ним» следом… и снова попадает на лечение.
Проходит много лет, и он появляется в действительности: зачем-то ему, офицеру торгового судна, понадобилось проститься с ней, сказать ей единственный раз «прости» – хоть и запоздалое, но искреннее… Они идут в сопку, в убогую фанзу уборщицы салона, и пьют там, и ложатся в кровать, и любят друг друга. Они пьют и поминают былое, и он признаётся ей в том, что решил стать невозвращенцем. Александр Моисеевич долго объясняет ей – почему, но она слышит из всего потока его быстрых слов только те, что означают «навсегда».
Ночью, пахнущей любовью и разлукой, под звёздно-молочной лужей разлитых без конца и края небес, они спускаются к порту, взявшись за руки. Глухие, опасные и теперь закоулки кажутся им светло-памятными, звенящими битловской «Я возвращаюсь в СССР» танцплощадками…Уже почти на выходе из посёлка их догоняют несколько белесых невысоких фигур, выглядящих под серебряным светом призраками. Она не кричит, когда на её глазах моряка с размаху бьют по голове кольями и затем, упавшего, топчут ногами – до смерти, только тихо чему-то улыбается,
| Помогли сайту Реклама Праздники |
При цитировании ссылка на сайт обязательна. Exsodius 2008 - 2024
18+