Окаменелые сердца, или Медуза Горгона, ч. 2, гл. 17

и ты все это должен терпеть и быть ей рабом верным, чтобы не потерять свое сокровище, свою любовь, и довольствоваться самым малым в жизни, но самым большим для тебя: хотя бы только ее жизнью рядом с тобой. Никогда не ограничивай ее свободу: сделай все возможное, чтобы ей было хорошо с тобой, и в этом будет залог какой-то ее преданности тебе, верности: все мужики эгоисты – вот женщины и ищут удовольствий на стороне.
  Ошеломленный, Андрей сидел перед Анатолием и молчал, не зная, что сказать, а его товарищ понял одно, что сделал свое черное дело и может умыть руки, как Понтий Пилат.
  День, два терпел Андрей, а на третий ушел и неделю не возвращался. Появился вместе с Эльвирой, смеющейся и довольной, и объявил, что они решили пожениться по взаимной любви. Анатолий усмехнулся и поздравил их с «мудрым» решением. Нет, не сможет Эльвира надеть на себя цепи в браке с нелюбимым человеком, как бы ей не хотелось покоя и семьи: характер не тот - свадьбы не будет.
  - Ты действительно теперь ей все прощаешь, действительно смог обуздать себя? – спросил он как-то Андрея.
  - Спасибо тебе, чувак: вовремя ты мне тогда подсказал простить ее, иначе не видать мне бы ее как своих ушей.
  - Всегда рад помочь другу, - улыбнулся Анатолий и добавил про себя: и все-таки не видать тебе ее как своих ушей: с такими, как она, так обращаться нельзя. Но пострадай, как я: нельзя мне одному страдать – это не по-человечески, не по-божески, тем более, что причина будет не во мне, а в твоем незнании жизни и женщин, что есть одно и то же.
  - Я твой должник на всю жизнь: проси чего хочешь – все исполню.
  - Ну, положим, все исполнить, чего я захочу, не сможешь, а вот на свадьбу ты меня пригласи, чтобы я вдоволь мог налюбоваться на приятельское счастье.
  - Конечно, обязательно приходи: ты у меня теперь самый близкий и желанный гость, мой дорогой друг, - он обнял Анатолия от всей души.
  Хоть на миг, но Анатолий ощутил себя самой последней гадиной на свете, но сдержал себя, сохраняя дьявольскую милую улыбку и высвобождаясь из объятий Андрея.
  С тех пор Анатолий Андрея редко видел: тот спускал, видимо, все свои сбережения на любимую невесту: она не знала ни в чем отказа и стала одеваться как куколка. Она уже не советовалась, не просила, а приказывала Андрею купить то и то, и он молчаливо исполнял ее волю. Она наглела еще больше и даже покрикивала на жениха, все меньше обращая внимание на него, все больше ощущая, что он теперь целиком и полностью в ее власти.
  Пришел день бракосочетания и свадьбы. Братва подарила невесте шикарный букет цветов со свадебным набором для новобрачных, а Андрею - морской кортик как будущему мужу и защитнику домашнего очага. Эльвира уговорила его пристегнуть кортик к ремню брюк и сказала, что это славное оружие очень идет к нему, его мужественному виду.
  Андрей и Эльвира в полном параде шли в загс, их сопровождали толпа гостей, Анатолий, свидетель со стороны жениха, и Марина, подруга Эльвиры, свидетель со стороны невесты. Почти все были радостны, оживлены, а Эльвира взволнована так, что не могла ни идти, ни стоять спокойно: часто оглядывалась, останавливалась, будто что-то высматривала то вблизи, то вдали.
  Пройдя несколько домов по улице, она вдруг обратилась к Андрею:
  - Любимый мой, у меня к тебе большая просьба, не откажи, пожалуйста! – и отвела его в сторону. – Последний, последний раз позволь проститься… проститься навсегда… с моим старым другом…. Молю, родной, не откажи мне: я ему все объясню, иначе век буду жить как предательница, а ведь он столько для меня делал и делает.
  Анатолий слов не слышал, но заметил, как Андрея всего передернуло от слов невесты, и поспешил на помощь.
  - Ну пожалуйста, Андрюшечка: десять – пятнадцать минут, и я вернусь!
  Анатолий видел, как его друга корчило в нервных конвульсиях, с каким огромным трудом старался вытащить из себя этот мучительный и опасный ответ. Он с интересом наблюдал: что победит в нем: вымученное смирение перед Эльвирой, приведшее их к свадьбе, или опасный, но свободный запрет, кладущий между ним и его будущей женой бетонную стену, предвестие будущего развода, хотя конец для них обоих видел только в нем.
  - Иди,- наконец коротко пробасил он, и его невеста улетела, как птичка, в приоткрытую дверь подъезда.
  Долго стояли два свидетеля и жених у подъезда, куда исчезла Эльвира, пока Андрей решительно не вошел и позвонил в первую попавшую квартиру. Ему открыли, а он, не зная, что сказать, нерешительно замялся перед молодой и красивой девушкой, стоявшей в дверях перед ним.
  - Анзор Серадзе здесь проживает, - спросила подошедшая Марина.
  - Нет, на девятом. А вы кто такие ему будете?
  - В какой квартире?
  - В сто сорок пятой, месяца два как снимает ее.
  Андрей, Марина и Анатолий вышли и поднялись на лифте. Когда они вышли на площадку девятого этажа, неожиданным грохотом поразила захлопнувшаяся за ними дверь лифта. Навстречу Андрею и Марине медленно открылась 145 квартира, и вышла вся в слезах, приодетая и приобутая Андреем Эльвира. Увидев своего жениха, Анатолия и Марину, просияла и повисла у Андрея на шее:
  - Прости, прости меня, миленький, что задержалась: разговор был серьезный, насилу уговорила его простить меня, сказав, что я по настоящей любви выхожу замуж, а его дружбу никогда не забуду….  И вы меня простите, что заставила ждать, уважаемые свидетели, простите….  Ну, пошли в загс?...
  - Нет, подожди, - сказал Андрей и повернулся к квартире 145.
Повернул ручку – дверь была не заперта, и быстро прошел внутрь. Анатолий ринулся за ним и увидел, как он вошел в комнату напротив. Не закрывая двери, он подошел к молодому человеку, лежащему перед ним совершенно голому, – тот вскочил, но Андрей сильным ударом кулака уложил его обратно, в то же положение, но теперь уже надолго. Потом повернулся назад, с силой оттолкнул Анатолия и очутился перед своей невестой. Разодрал лифчик и опустил платье до пояса. Начинающий синеть вздутый красный засос победно и обвинительно красовался под ее левой грудью.
  - Ты говоришь, что кортик мне братва не зря подарила – да, ты права! – он вынул нож и с силой всадил его в этот засос, в грудь своей любви, в самое ее сердце.
    …И всюду страсти роковые,
    И от судеб защиты нет… -
нет защиты ни в творчестве, ни в любви. Но зато есть само творчество и сама любовь, какой бы горечи они не были исполнены, а это уже немало.