Детдомовские

раздеться позагорать, но он только отрицательно мотал головою и зябко как-то ёжился в ответ.
И про шрамы я узнал от Ан Ванны.
Родился Гриша у очень молодых родителей, было им по 16 лет. Ребёнка не хотели они. Так уж получилось. Жили в бараке, в отдельной комнате. А Гришу держали на цепи. Молодой папа даже для этого кольцо сварное, крепкое в стенку в прихожей ввернул. Когда приходили гости к любившим праздники молодым родителям, те прятали его в шкаф. И ребёнок сидел тихо, уже грудным понимал, что мешать взрослым, когда они заняты, нельзя. И небезопасно.
Когда юный Гришин папа приходил с работы выпившим, он дёргал сына за ошейник и заставлял лаять, ну нравилось ему так вот проявлять своё мужское начало. Однажды ребёнок не достаточно громко залаял, или что-то ещё не понравилось хмельному родителю. Он взял сына за ноги и поднёс к варочной столешнице плиты, топившейся дровами.  Пьяная рука дрогнула, и двухлетний ребёнок упал на раскалённую поверхность. Мальчик так закричал, что прибежали соседи. Тут они и узнали, что в семье есть сын. Дальше всё – по накатанной: суд, детский дом. И шрамы. По всему телу. На всю жизнь. И на всю жизнь недоверие. Ко всем, кроме Валеры. Потому и не сомневался даже, идти или нет, когда Валера позвал его «есть компот»…
Рабочие на кухне вытащили из подвала несколько ящиков с вздувшимися крышками на банках болгарского компота «Ассорти». Вытащили и оставили возле дверей, чтобы машина, когда приедет выгребать мусор, прихватила и их. Вот те банки Валера и обнаружил. И повёл к добыче несколько человек детдомовских. Гриша тоже пошёл.
Наелись. От души. И разбежались, испугавшись возмездия, по всему лагерю.
Те, что постарше, когда стало тошнить, сами пришли сдаваться в медпункт, где наша суровая врачиха стала отпаивать их водой с марганцовкой и вызывать искусственную рвоту.
А Гриши с Валерой всё не было. Убежали и спрятались.
Мы все бегали по лесу вокруг лагеря. Медсестра наша едва поспевала за нами, периодически поглядывала на часы и говорила: «Вот, сейчас у них должны коченеть уже ноги…». Страшнее мне не было никогда в жизни.
Звали, кричали, уговаривали.
И возле самого корпуса седьмого детдомовского, под моховой ёлкой, опустившей ветви до самой земли и создавшей такой вот шатёр для двух маленьких мальчишек, слышу вдруг тоненький писк: «Мы здеся…». Вытащили. Обоих. А у них уже и губы запеклись, и глаза мутные. А тут ещё врачиха причитает: «Всё, не вытащим…»
Побежали к медпункту, стали поить марганцовкой прямо из трёхлитровой банки. А они, оба, пить не могут, спазмы душат.
Тогда схватил я Валерку прямо за мордашку, оттянул вниз челюсть и насильно стал вливать в него воду. Он плачет, орёт: «Не могу больше!.. Ненавижу тебя своими глазами, ненавижу!..». Я соображаю: «Если орёт, значит,- выживет». А он кусает меня за пальцы, которые я ему в рот сую. И вырвало его, наконец. Много, обильно. Прямо на меня.
Господи! Какое счастье!!.
Бросаюсь к Грише. Хочу и с ним проделать ту же процедуру. Он стоит, таращит на меня глазёнки:
- Не надо, дяденька! Я всё уже…
- Что всё?
- Сам всё сделал. У меня получилось, я же большой. Это Валера маленький.
Грише тогда было четырнадцать лет.
Он был, оказывается, одним из самых старших в отряде. Саша был ему ровесником.


               Саша

Ах, какой же Саша был красивый! Удивительно тонкое азиатское лицо, огромные вытянутые миндалевидные глаза, светившиеся влажным таким… ммм… пламенем. Нарисованные брови. Изящная очень фигура. Даже кривоватые ноги как-то ужасно ему шли. Только вот когда начинал улыбаться, появлялось лёгкое разочарование: зубы – мелкие, тёмные и кривые.
Анна Ивановна рассказала, что Саша, скорее всего калмык. Нашли его в степи, когда ему было полгода примерно. Рядом был кусок истлевшей кошмы, которой бросившие его родители прикрыли ребёнка, чтобы защитить от пронзительного ветра. Чтобы умирал легче.  Был ещё высохший кусок домашней лепёшки, которую ребёнок скоблил беззубыми  дёснами, и разбитый глиняный черепок, где воду оставили, но уже высохла она.
Когда нашли Санечку, он не плакал. И вообще никогда не плакал. И рученьки к людям тянул, потому что верил, что помогут ему. Обязательно. Люди ведь потому и люди, что хорошие. И добрые.
Вот от этого недокорма в детстве ещё и рахит у него. И зубы плохие. Всё никак не пройдёт.
Но Санюшка – защитник. Если кто обидит, то бегут обиженные к нему. А он идёт не раздумывая, идёт защищать. Но дерётся редко. Всё разговаривает больше. Не уйдёт, пока не добьётся, чтобы обидчик помирился и пожалел обиженного.
Анна Ивановна говорит, что только один раз видела Сашу рассвирепевшим.
Сын у неё погиб. Погиб под колёсами пьяного водителя. Когда после похорон сына вышла снова на работу, все в детдоме , конечно, знали о её горе. Вечером осталась дежурить. Саша подошёл и сказал:
- Давайте, я дождусь, когда он из тюрьмы выйдет, и убью его, как он вашего Сашу.
Сына её тоже Сашей звали.
Никто не смел  повышать голоса на Сашу, даже педагоги. Только Юрка, иногда, кричал на Сашу, и тот терпел, потому что Юрка был – атаман.
               Атаман Юрка

Ходили по лагерю детдомовские, как… как детдомовские: одежда у всех была одинаковая. У мальчишек одинаковые рубашки и штаны (иногда шорты). У Наташек – одинаковые платья. Даже купальники и плавки у всех были одинаковые. Вот потому вечерами, на танцах, внимательно разглядывали они «домашних» и завистливо обсуждали их наряды (ведь на танцы-то надевали все всё самое лучшее).
Как-то утром пришла ко мне директриса соседнего лагеря. Находился он в полукилометре от нашего. Отношения у нас с нею были добрые, соседские. Не раз проводили всяческие совместные мероприятия. Пришла, поздоровалась, села напротив:
- Ну, что делать будем?
- С чем? Что случилось?
- Твои детдомовские ночью, наверное, часа в три, пришли в наш лагерь, прошлись по корпусам и со спинок кроватей поснимали всю одежду, которую ребятишки побросали, вернувшись после танцев вечером. А что детдомовские – точно говорю. Их видели наши ребята молодые с кухни, когда они уже в кусты побежали. И узнали этого твоего… капитана футбольного.
- Юрку?
- Юрку, да.
- Клавдия Феоктистовна, а ошибки быть не может? Ночь, всё-таки была.
- Не может быть ошибки, не может. Я, прежде чем к тебе идти, провела дознание, уж ты мне поверь. Я умею.
Я поверил, потому что знал точно: она – умеет:
- Хорошо. Всё вернём. Только прошу вас, пока ничего не предпринимайте.
На том мы с соседкой и расстались.
Иду к корпусу детдомовских. И понятия не имею, что буду делать, как буду с ними разговаривать. Надеюсь только на то, что они мне сами подскажут – как…
Конечно, они. Понял сразу, как только вошёл на веранду: глаза прячут, вежливые такие, здороваются всякий раз, когда мимо проходят. Юрке сказал, чтобы собрал всех на веранде. Пришли, быстро, все. Сидят. Тихие такие, благостные: мёд с сахаром и сиропом – кислятина в сравнении с выражением их общего лица.
Идиотский мой вопрос «что будем делать» утонул в сладости этого всеобщего лица.
- Так. Через пятнадцать минут чтобы вся одежда лежала в куче вот здесь, в центре веранды.
Стоят, мнутся, искоса поглядывают на Юрку-атамана. Девчонки начинают всхлипывать. Врут. На жалость давят. С разных сторон негромкое:
- А чо сразу мы…
- Вечно так…
- Может это домашние…
Понимаю, что нужен какой-то очччень сильный с их точки зрения аргумент. Но в голову ничего не приходит. И тут – Борька, мой замечательный Борька! Нет, не Борька, а Борис Борисович, мой коллега:
- Олег Борисович, а давайте мы с вами скинемся и заплатим комаровским (соседи наши назывались пионерским лагерем им. Комарова). Что мы ребят-то пытаем. Я им верю, не станут они нам с вами лгать.
И всё. Юрка кивнул, разошлись. Все. Через десять минут  вещи лежали в куче перед нами. Я петь готов был от гордости за ребят и за Борю моего.
Юрка просто добил:
- Мы сами всё унесём. Отдадим. Вам же стыдно за нас будет…


               ***
… Когда уехал последний автобус, увозивший ребят, нырнул как в омут в зелёные ещё арки деревьев, Борис подошёл ко мне и, не глядя на меня, а всё ещё провожая глазами уже невидимые автобусы, сказал:
- Знаете, что мне Юрка уже из автобуса сказал? За руку меня держал, высунувшись в окно, и сказал:
- Вы, Борис Борисыч, как мой папка. И даже лучше…

- Точно, папка,- подумал я,- и разница в возрасте подходящая, ведь Боря-то его лет на пять старше будет…