Ситцевое лето.

Я, студент, девятнадцати лет, художественно – промышленного училища, кое - как сдавшего годовую сессию, переведён на третий курс с условием, осенью сдать пейзажи под зачёт.

На семейном совете, под председательством отца, и молчаливым согласием мамы, было решено, на лето отправить меня на дачу, к бабушке, что бы разлучить меня с городской богемной тусовкой.  – Хвосты подтянешь, да и бабушке надо помочь.  Ехать не хотелось до ужаса. Рушились планы безбашенного  существования урбанистического андеграунда, с товарищами,  с граффити на стенах, пляжем, кино с девчонками, ночными гонками на папиных тачках, в общем,  всё шло прахом.  Прослушав лекцию о своём бездарном существовании, и что меня более не собираются кормить, пришлось отступить.  – Па, ну ключи то от машины дашь? – Вот ещё, хватит, он мне колёса жжёт, я их только успеваю менять, ничего на электричке доберёшься, и соблазна свинтить не будет, сказал отец. – Я дорогу на электричке не помню, с надеждой  на милость заканючил. – Ничего, среди людей живёшь, спросишь.

Утром, покидав шмотки в спортивную сумку, перекинув этюдник через плечо, не позавтракав, что бы им побольней было, не попрощавшись, отправился на станцию Беговую.

Утренняя, полупустая электричка встретила меня прохладой деревянных скамей, и понесла в безнадёжную скуку моего заточения. Вот уже промелькнуло Одинцово.  Следующая моя – Перхушково. Выхожу, нарочно название не придумаешь, – Перхушково!  Аж в горле запершило.  Электричка, хлопнув дверьми стремительно набирая ход, растворилась в утренней мгле. Тишина, после шумного города, давила своей глухотой. Было одиноко, накатила обида, на отца, себя, и вообще жизнь. Доехав на старом жёлтом автобусе до Сослово, иду аллеей вдоль старых академдачь, вот уже и Старо Дарьино показалось. – Вот, ведь не дал тачку, нормально бы добрался, без этих путешествий по просторам необъятной. 

Стучу в калитку. – Кто там? Раздался бабушкин  голос. – Ба, я это, в ссылку к тебе явился. – Ой, батюшки ты мой, запричитала она, гремя засовом. – Милый мой, Лёшинка приехал. С бабушкой у нас  тёплые отношения, я обмяк от встречи с ней. Та, сразу же засуетилась на кухне, - Голодный, наверное? – Да, вспомнил я, ещё не завтракал. – Что же они такие, ребёнка голодного отправляют? - Ребёнка, ухмыльнулся я, знала бы она, что я уже курю, и весь учебный год, с такими же балбесами, между лекциями, в соседнюю кафешку бегал, портвейн лакать, но забота была приятной. Готовя на кухне, о чём - то рассказывала, иногда доносился смех, радость от моего приезда, здорово её оживила. Я ходил по комнатам и рассматривал знакомые вещи, часы с боем, рояль старый, буфет Хельга от куда я ещё не так давно таскал конфеты.

С вечера запланировал делать по работе и может даже по две, и дней так через восемь, десять, поминай как меня звали, я опять вольная птица. Успокоив себя такими планами, оживился, цель поставлена, перспективы обозначены. Вечером приходили бабушкины подруги по даче, у них образовался некий клуб, играли в карты, лото, вели неспешные беседы, хвастались наливками собственного изготовления. Но в тот вечер, бабушка их отправила, заявив с радостью, что внучёк приехал. Те, с пониманием отправились в другое место.

Утро. Выспавшись на славу, потянулся до сладкого изнеможения. Из кухни доносилось шипение и аромат печёных блинов. Нежиться в постели, уже не хотелось, молодой организм, хотел блинов. – Ааа, проснулся милый, садись кушать, вот и Дуся – молошница, уже парного принесла. Позавтракали. Надев резиновые сапоги, накинув куртку, пошёл в то место, которое давно заприметил. Прямо, как у Шишкина, «Рожь», ещё тогда подумал, только вместо сосен, дуб одинокий стоит, а так всё, и дорога и поле. Тянуло прохладой, стояло марево голубого тумана, дуб еле проглядывался. Ну, ничего, подумал, туман дело скоротечное, поднимется Солнышко, развеется, подожду. Прилёг на край скошенного стожка, кусая соломинку, обдумываю композицию, кутаюсь в тепло байковой куртки. Поблизости пасётся корова, позвякивая глухим стуком ботала. Вспомнилась однокурсница, красивая девушка. Странно, что это я её вспомнил, увидев корову. Ухмыльнулся. Стали  всплывать эпизоды, разухабистой городской жизни, вечеринки, гонки на тачках, красивые девчонки. Работать не хотелось, хотелось просто лежать и думать о всякой чепухе.

Вернулся на дачу ни с чем. Бабушка, добрейший человек, увидев меня в не расположении духа, сопереживательно спросила, - Что, не пишется? Не переживай, всему надо своё время, это тебе не дрова колоть, тут вдохновение надо. – Точно, Ба, вдохновение. А где его взять то? – Ты вот, что отдохни, погуляй, подумай. – Тут, вот на нашей улице, дачу снимают, внучка со своей бабушкой, ну красавица, прямо писаная! – Кто, бабка, что ли? С иронией произнёс я. Заметив мой скепсис, улыбнулась, - Ну, ладненько отдыхай, мне в магазин надо сходить. Вот ведь, приехал, работать думал буду, досадовал на себя. Пошёл, лёг, смотрю в потолок. В дверь постучали. Я встал, пошёл посмотреть, кого мимо забора пронесло. В дверях стояло прелестное создание, лет семнадцати, лёгкое, ситцевое платье облегало прекрасно сложенное молодое тело, светло русые локоны волос спадали с плеч, слегка обдуваемые лёгким ветерком прилипли к очаровательным губам. От неожиданности увиденного, я слегка обомлел. – У вас там открыто было, я стучала, а Мария Ивановна дома? – Кто? Растерялся я. – А Вы, Алёша? – Я, да. Неожиданно сдавленным голосом произнёс. – Передайте ей банку, только сейчас заметил протянутую мне трёхлитровку. Глаза её полные синего неба ласково улыбались. Повернувшись, спорхнула с крыльца. Исчезнув за проёмом калитки, она ещё стояла у меня перед глазами, и её голосок, - А Вы, Алёша? Это было так необычно, так только бабушка меня называла. Я идиотски стоял с банкой в руках, не в силах осознать, что это за ангел сейчас был. Приходящее сознание упрекнуло меня, почему имя не спросил, почему не задержал, почему вообще, по - дурацки всё так со мной произошло? Вернулась бабушка, мне не терпелось всё ей рассказать, спросить, узнать. – Тебе тут девчонка какая - то, банку принесла. – Какая девчонка? Озорно взглянула на меня.  И тут меня осенило, - Так это ты, всё подстроила? – А я тебе, что говорила, красавица же, ни то, что ваши лахудры, рассмеялась она.

Этим вечером, у бабушки собрались подруги. Я лежал у себя, укутавшись в шерстяной плед. Думалось о той девчонке. – Алёшинка, внучек, иди к нам, позвала бабушка, - чего лежишь то? Да, и действительно, пойду к ним, развеюсь. Сидели до последнего, играли, слушал их беседы. Разошлись лишь под утро. – Ты, вот что, выспись хорошенько, да вечерком, сходи к Даше с бабушкой, пригласи их к нам в гости, я Евдокии Семёновне, рецепт варения из райских яблочек обещала. – Ну, решено. Ба, обрадовался я. Приглашение было принято. Вечером сидели на нашей веранде, пили чай. Дашенька, чистой воды существо смущалась, трогая себя за ушко. Я, тоже стеснялся откровенно её разглядывать, был неловок, отвечал скомкано, путаясь в словах и движениях. Бабушка, ведя разговор с Евдокией Семёновной, поглядывала на нас. Её непревзойдённая прозорливость, спасла ситуацию, - Вот, что детки, пойдите ка погуляйте во двор, на качели, Алёша, покажи Даше наш сад. Вышли во двор. Стал расспрашивать, узнал, что нынче окончила школу, но поступать пока не торопится, живёт с бабушкой вдвоём, хочет учиться на химбио, и, набравшись опыта лаборантом, на следующий год обязательно поступит. – А, про Вас я всё знаю, Ваша бабушка была у нас, знаете, как она Вас любит. – Эх, Даша, знала бы ты всё про меня, красивое, юное очарование, думал я.

Темнело, пошли провожать. Возвращаемся, знойный день сменила бодрая прохлада, пахнет разнотравьем, стрекочут кузнечики. – Алёшинка, а ведь ты, поди, влюбился, и бесенята заиграли в глазах бабушки. Я приобнял её, - Просто, Ба, хорошо.

Уже как неделю, мы с Дашей не расстаёмся.  Облазили всю округу, были у обелиска  погибших воинов, защищавших последний рубеж Столицы, она из полевых цветов сплела веночек, трогательно положив его на обелиск, ходили на речку, валялись на пляже, я всё время старался рассмешить её разными смешными историями, что бы лишний раз услышать её чудный смех. Или рассказывал страшную историю, заглядывая в её океан испуганных глаз. А потом долго стояли у её ворот, держа друг друга за руки, пока её не окликнут домой. А на следующий день я с нетерпением ждал нашей встречи, завидев её цветастое, ситцевое платьишко, сердце начинало учащённо биться. И вспоминается один вечер, где нас потянуло  друг к другу. Инстинктивно, не осознанно  мы губами приблизились на расстоянии поцелуя, ощутив её тёплое дыхание цветов и полыни, я  поплыл, но в тот же миг понял, что Даша тоже обмякла, мы еле стояли на ногах. Провожая её, шли, молча, уже подходя к её дому, она попросила, - Можно, ещё? Закрыв глаза, обняла меня за шею. Испытать ещё раз такое, не было сил отказываться. Сняв с себя поясок от платья, повязала мне его на шее.

На следующий день, приехал отец. – Всё отрок, собирайся, вам лоботрясам, незачёт заменили на практику, будешь руками  работать, раз голова не соображает. – Да, я тут портрет ещё не закончил, показываю в сторону этюдника. Отец подошёл, стал оценивающе разглядывать портрет Даши. – Мать! Крикнул, - Смотри, а ведь может, когда захочет. Почесав подбородок, резюмировал, - Красивая девушка. – Ну, всё давай на сборы тебе, полчаса.  Вступилась бабушка, ну чего пристал, к спеху, что ли? Завтра сам и приедет. – Да я, пока на машине то, и отвёз бы. – Ничего пап, я на электричке, не привыкать. – Что - то я тебя не пойму, то ехать не хотел, то обратно ни как. – Ну, как знаете, а мне не когда. Уехал. Мы с бабушкой как заговорщики обрадовались такому исходу. Вечером, в назначенное время и час я ждал Дашу, подбирал слова расставания, и с надеждой встречи.  Прошло достаточно времени, я забеспокоился, и пошёл на встречу, на мой стук ни кто не реагировал, зашёл к соседям и узнал, что ночью  Евдокии Семёновне, стало плохо, и они уехали со скорой в город.

Утром меня провожала бабушка, через заднюю калитку, так мне было ближе. Милая, маленькая, моя бабушка, вытирала слёзы платочком. Я целовал её сморщенные мокрые щёчки, сил не было смотреть на её переживания, сердце рвалось на куски.  Быстро пошёл, ушёл уже далеко. Она всё стояла и махала мне рукой. Комок подступил к горлу, хотелось всё бросить и бежать к ней, и к той, что стала тоже уже родной, Даше из Дарьино.