Стакан безысходности

¬–Стакан безысходности, пожалуйста, – голос Смерти как всегда тих, но от этого голоса ещё никому не удалось скрыться. И горе тому, кто хотя бы попытался.
Бармен кивает – заказ ему привычен, да и Смерть – клиент постоянный, но уточнение всегда необходимо:
–Вам со льдом?
–Нет. В чистом виде, – Смерть не тревожится этим постоянным вопросом.
–Будет сделано, – Бармен откланивается, а Смерть продолжает, обращаясь ко всем и ни к кому:
–Безысходность со льдом пьют только дилетанты. Профессионалы предпочитают пить её чистоганом.
Бармену знакомо и это рассуждение, он привычно на него не реагирует, а торопится выполнить заказ Смерти. Одно мгновение и его рука уже выбрала людскую жизнь. Непримечательную, совершенно обыденную, недавно собранную из осколков разочарования прошлого.
У Бармена нет жалости и нет сочувствия. Жизней в его распоряжении много, не станет же он жалеть каждую?
Встряхнуть жизнь, словно бутылку, положить в ведро с неприятностями, для охлаждения напитка (подавать безысходность тёплой? Увольте! На это способен такой же дилетант, который пьёт безысходность со льдом).
У людской жизни тем временем неприятности.  Примерно к моменту охлаждения её до десяти-двенадцати градусов этого человека подставили на крупную сумму денег, обанкротили его бизнес, и бросили друзья.
Бармен достаёт людскую жизнь из ведра с неприятностями, аккуратно надрезает её, вселяя новые капли к безысходности – выбранной людской жизни изменяет любимый человек. Бармен наливает людскую жизнь в высокий стакан, напротив, чуть-чуть подогретый выше комнатной температуры – и у выбранной людской жизни заболевают родители. Страшно заболевают, неотвратимо.
Бармен присыпает безысходность тленом и у выбранной человеческой жизни горит квартира, а следом, без всякого предупреждения угоняют машину.
Бармен ставит почти готовый напиток на кружевную салфеточку (во всём должен быть порядок) и у выбранной людской жизни кончаются всякие силы – где-то в огромном неприветливом мире эта очередная жизнь сидит на бортике ванной в дешёвом гостиничном номере (на что хватило денег), смотрит на весело бьющую чуть ржавую, но ледяную воду…
–Ваш стакан безысходности, – Бармен ставит напиток перед Смертью.
–Благодарю, – Смерть берёт стакан, отпивает, решая судьбу выбранной для напитка незначащей людской жизни.
–А я люблю коктейли! – весело отзывается Голод. Он пришёл раньше, чем Смерть, и уже успел опрокинуть пару коктейлей.
Смерть смотрит на Голод равнодушно. Голоду становится не по себе, и он торопится переключить внимание:
–Вот в моём сейчас две трети разочарования, восемь капель предательства и ещё чуток одиночества.
Бармен кивает, подтверждая. Он сам выбирал жизни для этого коктейля, как и для прочих. Выбирал жизни, встряхивал их как бутылки, разбавлял изменой и тоской, разоблачал, подкидывал льда, перчил истерикой…
–Не люблю коктейли, – отзывается Смерть очень тихо и поворачивает голову к тихо молчащей Чуме, которая пришла первой. – А ты?
–Я пью всё! – весело отвечает она. Она младше всех и старается ни с кем не портить отношения, уверенная в единстве их сил. – Вот!
В её стакане ядовито-зелёная жидкость.
–Это тоска и боль, – отвечает Бармен на непрозвучавший ещё вопрос Голода.
Для этого напитка Бармен сначала подсластил выбранную жизнь, затем отравил ядом, вытряс все сердечные муки, затем наделил плоть язвами и страданиями. Можно было бы разделить этот урон на две-три жизни, и тогда ничего бы не было отвратительного в жизни одной единственной, но Бармен искренне верил в то, что если есть возможность, то пусть лучше будет одна загубленная полностью жизнь, чем две или три несчастные.
–А вкусно? – хищно облизывается Голод.
–Обойдёшься! – смеётся Чума и прячет стакан ближе к себе. С Голода станется и выпить чужое.
–Жадина! – обижается Голод и обращается к Бармену, – эй, гарсон!
–Выпейте этот, – холодно возражает Бармен. – Прежде его, иначе другого вам не видать.
Смерть смеётся. Голод пристыженно сопит, Чума прячет глаза.
–Вы чего сидите здесь так, словно уже поругались? – весёлый голос, задорный и обманчивый этой задорностью вмешивается в тихое распитие. Это Война.
Она отходила, и лишь теперь вернулась.
–Не отнимайте мою работу, братья и сёстры! – шутливо укоряет Война.
–Что будете пить? – спрашивает Бармен.
–Я…– Война задумывается, оглядывает, кто и что пьёт. Выбор Смерти ей не кажется удивителен – у Смерти всегда один заказ – безысходность.
–Коктейли сегодня чудо, – Голод отвлекается от своей обиды.
–Да? Что ж, – Война подмигивает Бармену, – удивите меня?
Бармен кивает. Он оборачивается к стойке – ровные ряды – сотни и тысячи рядов, с аккуратно составленными жизнями. Что выбрать? Чем угодить Войне, и чем не посрамить своего мастерства?!
Бармен решается.
Он выбирает очередную жизнь – инфантилизм высшего порядка. Бармен вытрясает его до капли, оставляя оболочку от того, что когда-то было человеком, пусть и совершенно беспомощным, эгоистичным, но живым. Напиток ярко-розовый. Смерть морщится и пригубливает свою безысходность.
Но Бармен не останавливается на этом. Он берёт следующую жизнь – потеря. Он творит её для этой жизни и добавляет две трети образованного в ярко-розовую жидкость. Напиток становится серым.
–Интересно…– замечает Голод, залпом допивая своё.
Бармен берёт третью жизнь, и добавляет в спокойное и стабильное её существование неприятности, затем цедит в стакан пару капель горя. Напиток чуть светлеет.
Наконец – четвёртый ингредиент. Бармен выбирает несчастную изломанную совсем неблагополучную жизнь, явленную из нищеты, проведённую в недоедании и даёт немного надежды…
А затем, пока не успевает жизнь расправиться, разбивает данную надежду, отправляя выбранную жизнь во мрак разочарования и боли в особенной ярости и безнадёжности.
–Готово.
Война оценивающе оглядывает ставший кровавым напиток и пробует.
–Потрясающе! – оценивает она.
–А почему ей столько вкусного? – возмущается Голод. – Я тоже хочу.
–Война всего дороже, – смеётся Чума, – а тебе, Голод, по счёту хватит?
Голод обижается снова. Уже второй раз Чума тыкает его в болезненные места. Гадина! Известный факт, что Голод всегда всех беднее – его призывают редко, и выгоды с него почти никакой. Разве что при осаде или изморе, а так – он даже своими соратниками ненавидим.
–Не ссорьтесь! – лениво призывает Война, – я всем нужна. Что плохого?
–Поделилась бы…– цедит Голод. Бармен молча наполняет пустой стакан Голода плачем и голодными болями. Где-то умерло от голода и желудочных болей какое-то живое существо, Голод получил свой коктейль. Самый дешёвый.
–Обойдёшься! – смеётся Война. Она подкармливает Чуму – это известный факт, и, наверное, по этой причине Чума всегда на её стороне, и сразу же вступается:
–Ты слишком много о себе думаешь!
Война живёт самообманом. Она обеспеченная и дорогая, но не самая богатая. Богаче всех Смерть. Но всегда живёт в скромности.
–Рассуди? – обращается Война, глядя на Смерть. – Рассуди же!
–Мы не для этого здесь, – напоминает Смерть тихо и равнодушно. И все споры стихают. Бармен подливает Смерти в стакан безысходности.
–Это лишнее! – напоминает Смерть. – Я всегда беру один стакан.
–Это за счёт заведения, – возражает Бармен.
–Благодарю, – кивает Смерть.
Это справедливо. Без Смерти нет жизни. Но по лицу Голода ясно – он поспорил бы, если бы не большой страх перед Смертью.
***
Их четверо и они похожи друг на друга чем-то неуловимым. Есть что-то общее в их чертах лица – что-то хищное и беспощадное. И неважно, что глаза Смерти черны, а кожа бледна; что Голод сер и одновременно жёлт, а его глаза прозрачны; что Война больше всего походящая на людей отличается от них кроваво-красными глазами; а Чума – с зеленоватой кожей, с тонкими белыми губами и жёлтыми глазами – неважно! Есть нечто большее, объединяющее их. Они существуют друг подле друга, ненавидя друг друга и не имея возможности избавиться.
Даже в одеждах их есть отражения соратников. В сером костюме Голода есть полоска-итог – Смерть; кровавые капли Войны и язвы Чумы. Точно также есть и в костюме Войны чернота Смерти, вязкая слизь от Чумы и полоски от Голода. И Ровно так в костюме Чумы есть след кровавой ладошки от кого-то, кто бежал от Войны, но напрасно! – и черная полоска –итог Смерти, и линия Голода…
Ну хорошо – почти есть отражения. В костюме Смерти нет ничего. На чёрном плаще нет ни язв, ни капель крови, ни полос голода. В черноте тонет всё.
–Поступил заказ, – вещает Смерть, попивая безысходность, выданную за счёт заведения, – и нам надлежит решить, как мы поступим. Вводную прочли все?
Общий кивок. Прочтёшь тут, как иначе? Иного дела нет.
–А чего думать? – удивляется Война. – По старой схеме: сначала Чума, она скосит часть. Потом пойду я, параллельно мне – Голод, а ты, Смерть…
Она осекается. Смерть сопровождает их всех, и только высшая сила может предположить, что за усталость на плечах Смерти.
Но высшая сила не отвечает Голоду, Чуме или Войне. Высшая сила не для того существует, чтобы снисходить к ним – к рабам, сильным, могучим, страшным, но рабам.
–Опять я? – возмущается Чума. – Знаете, сколько я уже потеряла?
Она снимает со своего уродливого лица морок. Её лицо и плоть точат одновременно все болезни, вызывая гниль, разложение, дурной запах, язвы и коросты…
Чума прячется обратно под морок, и её лицо становится просто уродливым. Болезни стихают.
–И потом, это уже сложнее. У них этот…иммунитет, – замечает Чума. – Я не пойду первой. Я одна огребаю за всех в первые дни. А помнит потом меня кто? Да никогда!
Чума обиженно прячется в стакан со своим напитком.
–Я могу пойти первым, – замечает Голод. – Я могу вызвать засуху и одновременное затопление. Они останутся без пищи и тогда вопрос войны и смерти…
Смерть качает головой, Война, взглянув на Смерть, повторяет движение. Война не знает причины отказа, но Смерть прекрасно знает её: Голод очень жаден, его каждый раз приходится общими усилиями загонять в темницу. Он сжирает на пути и плоть, и души, и землю, и зерно… он не может насытиться, и поглощает, и поглощает.
В последний раз Смерти пришлось грозить ему уничтожением, чтобы усмирить, и то Голод умудрился схватить последнюю горсть людских душ и запихнуть в ненасытный желудок.
–Нет, – молвит Смерть и не желает пускаться в объяснения. Значит спрашивать нет смысла. Слова Смерти что догматы.
–Тогда…я? – неуверенно предполагает война. Война труслива. Она храбра когда надо идти во втором или в третьем эшелоне, когда надо бить по зачумленным или по голодным, когда надо резать и кромсать уже ослабленных, но когда нужно идти первой…
Более трусливого существа не сыщешь!
–Не дури, – говорит Смерть, но обращается не к Войне, а к Чуме. – Есть долг.
Чума ёжится. Ей давно некомфортно на своём посту, но она не знает, куда с него деться. Чтобы оттянуть ответ, Чума делает заказ:
–Мне, пожалуйста, бессмысленности и отчаяния.
–В какой пропорции? – Бармен никогда не вмешивается в их разговоры, но он всегда рядом, чтобы принять заказ.
–Пятьдесят на пятьдесят.
Бармен кивает, выбирает жизни, одну наделяет бесконечным круговоротом