Предисловие: История из небольшого цикла "Клинические формы жизни". 
-- И вам доброго дня! И счастливого пути! И не попадать сюда больше, никогда-никогда! Телефон мой записали? Да я знаю, что звонить не будете, но уж так, на всякий случай… Прощайте, дорогой, прощайте… Не забудьте, за ужином, рюмочку за оставшихся, чтоб нам лежалось тут хорошо и побыстрее домой… помните? Ну, с Богом!
***
Удивительное возникает чувство, когда выписывается сопалатник. Вчера были во всем равны. Каша из одной кастрюли. Таблетки из одного шкафа. Лечащие врачи с одного курса. И вдруг – на тебе! Мы здесь, а он куда? Он туда, а мы здесь? Даже если, не Бог весть какой человечишка, все одно грустно. Ну, а если, хороший мужик, то губы с языком вот-вот ослушаются и огласят правду, которую и так все знают:
-- И куда ты собрался? Вот тоже придумал! Давай на недельку отложим? Турнир доиграем, я твою книжку дочитаю, ты нам расскажешь, как в Японию ездил! Ну, кто тебя дома так слушать будет? Кто тебе суточные щи сварит? То-то!
***
-- Так нет же – домой, домой! Вот вы давно в больнице лежали? Совсем не лежали? Интересная картина складывается, по материалам моего опроса. Тех, кто никогда не попадал на больничную койку много и даже очень. Почитай, вся Сибирь, Дальний Восток и Средняя Азия. Почему? Больниц нет? Есть. Но вот ехать к докторам далеко и страшно, -- отжал себе инициативу в беседе седой пациент. Спикер восседал на функциональной кровати, как на мешке овечьей шерсти. К кому он обращался – к бородатому крепышу с койки напротив, к лорду-протектору, к жителям палаты, к сэрам, пэрам, мэрам, или ко всему миру сразу. Цицерон был бы против подобной неопределенности, но все предпочитали Апулея.
-- С другой стороны, мы имеем огромадное число людей, попадающих сюда регулярно. Столичные жители и около того. Но крайне мало, даже почти нет в природе, тех, кто лечился на казенных харчах один раз. Не водится таких! Коли раз попал сюда, то придешь и второй, и третий, и сколько угодно еще.
Дядьку с рыжей бородой, с первого же дня, все называли «Боцман». Во-первых, он действительно служил в торговом флоте. Во-вторых, его лицо украшала аккуратно постриженная борода, от уха до уха, при совершенном отсутствии усов. Так носили британские шкиперы из детских книжек. Но слово «боцман» было привычнее, и на язык прибегало быстрее.
-- Да, ладно, тебе! Кофе будешь, Сим… Петрович? – морской волк пресек зарождающийся самодиспут.
-- Не хочется… вот ты мне скажи! Как…
-- И скажу! Настоящий кофе должен быть, как поцелуй любимой женщины – сладким, крепким и горячим, -- Боцман открыл банку с особо волшебным порошком, и аромат поплыл по палате, -- сколько ложек класть? Special for You – тут так и написано. Для тебя!
-- Полторы… нет две… да, две!
-- Молодые люди, вам не предлагаю, вас согреет и возбудит игра. Вероятно, вы и есть та самая молодежь, что охотно забывает балы для карт, предпочитая соблазны фараона обольщениям волокитства, -- скрыто задал вопрос Боцман, ухмыляясь в бороду.
-- Из Пиковой дамы!.. Вы уж посложнее, будьте добры!
Отозвался один из троих молодых парней, уж скоро, как час, сражающихся в преферанс, превратив обеденный стол в ломберный. Пуля расписывалась туго и бестолково. Каждый соучастник помнил лишь часть общих кондиций. Одна максима, зачастую, противоречила другой или многим другим. Игроки спорили, ругались, переделывали таблицу, обижались друг на друга и яростно ходили курить. Мирились и возобновляли мозговой штурм.
Общее неумение играть, с лихвой искупалось присказками и поговорками из диалекта шпильманов прошлого века:
-- Ага! Под игруза – с туза, а под вистака, да от семака!
-- Взятку сносить — без взятки оставаться.
-- Заказывая игру, считай, сколько отдашь, а не сколько возьмешь!
-- Нет повести печальней в мире, чем козыри четыре на четыре.
-- Кто играет шесть бубён, тот бывает…
Боцман думал продолжить литературную викторину, вспоминая загадку похитрее. Но в самый момент торжества над всезнающей молодежью, со стороны коридора прикатился мощный звук. Дневной курьерский бронепоезд с грохотом летел по перегону. Гром и стук колес нарастали безжалостно. К басовым паровозным нотам добавилось нежное бряканье, звяканье и тренькание. Подытожил сложный аккорд женский голос, мощно и очаровательно, орущий одно из самых любимых пациентами слов:
-- Абе-е-д! Абе-е-д! Абе-е-д! Хирургия! Абе-е-д! Абе-е-д! Абе-е-д!
Борьба противоположностей на время обеда прекратилась. Осталось только голодное единство. Через полчаса, его сменило единство сытое. Густой борщ со сметаной. Котлеты из мяса, с настоящей подливкой. Компот из сладких сухофруктов.
Н-да, интересные метаморфозы происходят. Особенно, в воскресный день, когда начальства не сыщешь днем с огнем, не только на отделении, но и во всей больнице.
Отобедав, игроки слегка осовели. Заставить себя играть дальше не смогли. Хотели, но не смогли. Гостей никто из них не ждал. Антон привычно депрессировал и не желал разрушать хрупкое состояние. Саша и Эдик приехали лечиться издалека, с Крайнего Юга, а посему, посещать их было некому. Питерскими друзьями и родственниками ребята еще не обзавелись.
— Вот что я вам скажу! – продолжил философствовать неутомимый Петрович, -- в каждом слове содержится некий тайный смысл, не тот, который знают все. Вот, к примеру, почему в больнице лежат, в тюрьме сидят, а на посту стоят?
-- Потому же, почему хлебный завод, а кондитерская – фабрика! Табачная фабрика и молокозавод. Функция, утратившая смысл, доживает свой век традицией, -- Антон рывком встал с высокой койки и чуть не закричал от боли в коленке. Петрович, с опаской, замолк на полуслове. Тоха оскалил зубы и зарычал, как цепной пес. Не испугал.
Петр Петрович оратор был, хоть куда, храбрый и упорный. Но, как человек, несвоевременный и несинхронизированный с ходом жизни. На госпитализацию пришел к пяти вечера. Взял с собой одну смену белья, и то потому, что она уже была на нем. Трусы он теперь стирал раз в сутки, майку – раз в двое суток. Ни книжек, ни журналов, ни газет не нашлись в его багаже, уложенном на скорую руку. Зато, в наличии, три пары очков – рабочие, читальные и запасные. Уму не растяжимо, что он собирался разглядывать через шесть линз? Рыжебородый Боцман, всей силой романтического очарования, тронул сердце суровой старшей сестры. Ирина Константиновна растаяла и разрешила взять несколько книжек из заветного шкафа в красном уголке.
Но и тут, в дело вкралась ошибка. Позабыв оптику в палате, Петрович отобрал себе несколько книг Юлиана Семенова. Война, шпионаж, контрразведка, Янтарная комната, похищение Муссолини, король диверсий Отто Скорцени, противостояние АБВЕРа и СМЕРШа.
Когда, он вернулся в палату, и надел очки, лицо его выражало… отражало… оно походило… нет, не могу, слова бессильны! Со страшным грохотом обрушился новенький воздушный замок.
Автором всех изданий оказался Жорж Сименон. Писатель Петру Петровичу абсолютно не знакомый, и не интересный. Герой парижских обывателей. Агент капитала на социалистическом Парнасе. Продажное перо. Бульварное чтиво.
Пойти к Ирине Константиновне и прямо, без обиняков, признаться в тщательно скрываемой деменции? Нет, уж, извините! У нас, идиотов, своя гордость. Даже, если она, насквозь идиотская! Выть со скуки, когда в тумбочке лежит пять томов детективов? Опять идиотизм! Сидеть на коридорном сквозняке и смотреть из-за плеча соседа в телевизор, утративший последний цвет и звук, еще в прошлой пятилетке?
Не надо про тотальный идиотизм, нам вполне хватает личного.
Петр Петрович решил, по крайней мере, не афишировать своего разочарования. Четыре книжки он спрятал в тумбочку, а пятую положил сверху, между стаканом для кефира и железной кружкой для кофе. Для правдоподобия, обложку украсили «читальные» очки. Сам Юлиан Семенов, великий и непостижимый, вряд ли заподозрил суть истинно-трагического положения вещей.
Ночь без сна кажется очень долгой. Ночь без сна в больнице кажется бесконечной. Петрович лежал, утонув в темной тишине, и осваивал незнакомое чувство. Переживания жениха, которому отказала в сватовстве невеста, притом, совершенно им нелюбимая и нежеланная. Разочарование и облегчение одновременно. Эмоции немного поговорили, заключили пакт о взаимном и безоговорочном уничтожении и тут же истребили друг друга. Смертная скука быстро заняла всю душу, не оставив шанса даже на самую робкую фрустрацию.
Кончается антракт – начинается контракт. Потратил все чувства – буди логику. Пусть объяснит все теперь. Спокойно и точно.
Тщательная сортировка событий выявила цепочку идиотских действий, ведущую к бесчувственной скуке. Забыл взять книгу, забыл одеть очки, забыл, что вранье унижает и лишает сил. Не просто последовательность, а настоящая эскалация тупости и вранья.
***
Поутру, в курилке, хмурый и помятый, Петр Петрович обсудил свой план восстановления гармонии личности и космоса с Леонидом, шестым жителем палаты. Студент юридического факультета, с последнего курса, представлялся ему человеком ученым и понимающим.
-- Взгляните на ситуацию, Леня! – будущий юрист хотел спать и есть, а не практиковать метафизику с утра пораньше, -- моя индивидуальность не вписывается в поток общей жизни. Ну никак! Чтобы не быть посмешищем, мне приходится скрывать свои неудачи, в одиночку бороться с обыденностью! Хватит! Сегодня же пойду, и поменяю чертова француза на что-нибудь другое! Как вы полагаете, последовательность ненужных поступков завершится?
-- Полагаю – нет! – угрюмо ответил правовед, -- чем активнее вы сопротивляетесь неизбежному, тем сильнее неизбежное стремится к реализации.
-- Неизбежное? – с сомнением переспросил Петр Петрович
-- Судьба. Рок. Фатум. Божья воля. Высшая сила. Называйте, как хотите, -- студент выдохнул сигаретный дым сразу изо рта и из носа, -- сделайте, как гений дзюдо. Не ищите победы, ищите совершенства. Некая разумная энергия, там, наверху, -- Леонид ткнул пальцем в закопченный потолок, -- желает совершенствовать ваш внутренний мир, поселив туда мудрого комиссара Жюля Жозефа Ансельма Мегрэ. Оставьте предубеждения и примите monsieur. Хотя бы, как гостя. Уверяю – с этим господином вам будет, о чем поговорить!
— Вот так, взять, и сдаться? – Петр Петрович был разочарован.
-- Не сдаться. Помириться. Прекратить боевые действия с обеих сторон. Конкуренцию исправить на сотрудничество. В итоге прожить жизнь в степени эн, где эн – показатель успеха.
Студент аккуратно погасил сигарету и собирался покинуть курилку.
-- И как мне теперь?.. То есть…
-- То есть, идите и читайте Сименона. С интересом!
***
Париж пятидесятых оказал сопротивление. Нешуточное сопротивление. Не пускал к себе, не открывал дверь, не здоровался, не угощал шампанским, не соблазнял витринами, кабаре, варьете. Столица выглядела неуютно, темно, грязно и обыденно. Петр Петрович хотел оставить вертеп, и не читать о наглых сутенерах, стареющих проститутках, аристократических морфинистах, гордых клошарах и усталых
|