Покой на двоих

— А мой мелкий приезжает из Москвы уже завтра, — сказала Арина, отставив чашку с чаем. — Сессию сдал отлично. Два месяца будем с ним тусить.
— Он ведь уже четвёртый закончил, да? — поинтересовалась её подруга Лера.
— Четвёртый...
Мелким Эдика, с его ростом почти сто девяносто сантиметров, вряд ли можно было назвать, но Арине так нравилось (наряду с "бельчонком" и "лапусей"), а Эдик не сопротивлялся. Её он тоже не был. Достался ей пятнадцатилетним, сломленным, раздавленным, почти пустым. Арина вытаскивала его, как могла. Первое время он сжимался в комок, стоило ей зайти к нему в комнату, отвечал односложно, толком не ел и с головой ушёл в учёбу, как будто этим можно было спастись. Когда-то всё было иначе — он хохотал у неё на руках, она покупала ему мороженое, водила в кино, иногда забирала из школы и сидела с ним, если его родители были слишком заняты на работе. Ей это было только в радость. Мать Эдика была старше Арины на несколько лет и приходилась ей двоюродной сестрой, но они выросли вместе и очень дружили.
Арина до мелочей запомнила тот день, когда ей позвонили. Как она выронила телефон, как не могла сбросить звонок, потому что от потных пальцев залипли кнопки и всё зависло. Как приехала и увидела Эдика — он весь трясся, у него стучали зубы и текли слёзы, и он ничего не замечал, только быстро смаргивал, уставившись в одну точку. Она его обняла.
Арина была убеждённой старой девой и жила одна в "корабле", в двушке, доставшейся ей по наследству. Через неделю после того, как всё случилось (какой-то пьяный урод вылетел на встречку), она решилась задать Эдику вопрос: "Ты хочешь жить со мной?" Он кивнул. Первое время ей было страшно, что он может что-нибудь с собой сделать, но он только читал целыми днями, по учёбе и просто так (его освободили на месяц от школы).
Кажется, через полгода он пришёл в её комнату, лёг рядом и попросил разрешения смотреть сериал вместе с ней. Им было интересно друг с другом, и Арина с удивлением обнаружила, что они во многом одинаково воспринимают мир, их обоих интересовали музыка и литература, потом она стала учить Эдика рисовать (у него внезапно обнаружились способности, а сама Арина преподавала графику в институте). Она не пыталась заменить ему мать, это было невозможно по многим причинам, но она точно знала, что у них получится стать лучшими друзьями и семьёй.
Школу Эдик окончил с золотой медалью (она помогала ему в этом, как могла), но проводить выпускной с одноклассниками отказался, и они посидели вдвоём в ресторанчике. Арина знала, о чём он думает, но за вечер ни слова не сказала об его родителях; они и так поняли друг друга...
Он поступил в Москву на филологию, и они каждый день перед длительной разлукой старались проводить вместе. Арина тогда впервые за последние годы услышала его тихий смех и постаралась не заплакать. Но всё-таки заплакала, когда Эдик уехал, а она вернулась в свою квартиру, такую пустую и гулкую без него; странно было
думать, что раньше она хорошо жила здесь одна. Он вернулся на праздники, немножко другой, повзрослевший, но всё равно очень юный (впоследствии ему удалось надолго сохранить эту юность), привёз Арине сувениров из Москвы, с радостью ходил с ней выбирать подарки и новые ёлочные игрушки, взахлёб рассказывал о своей жизни, хотя они и так созванивались ежедневно, ездил к её родителям, которые очень его любили, смотрел по вечерам с ней кино. Она не без тревоги отмечала, что он, кажется, в порядке, насколько это возможно. Перемена обстановки пошла ему на пользу.
Он называл её Аришей, как привык ещё в детстве, когда спрашивал у матери: "Когда Ариша снова придёт к нам?" Эдик был одним из немногих людей, кому она в своей одинокой жизни была очень дорога. И вот теперь он закончил четвёртый курс, а ей исполнилось тридцать семь. Скоро у него будет совсем другая жизнь; может быть, он решит остаться в Москве, встретит кого-нибудь, ведь он такой красивый и замечательный, осядет там, и постепенно они отдалятся друг от друга. Это естественно. Ей было больно об этом думать, но она хотела, чтобы он наконец был счастлив. А ей останется завести кота — или сразу несколько, как принято у старых дев. Арина слабо улыбнулась этой мысли.
Она встретила его на вокзале, он стал говорить, что очень соскучился, а в поезде составил план на лето: какие выставки им необходимо посетить, где погулять, что посмотреть, надо бы съездить в Петергоф и в Кронштадт, а то они давно там не были. Он всё тараторил, взгляд у него светился, он сам на свету казался полупрозрачным, хрупкий и ломкий, невзирая на рост. Потом он переключился на рассказы о подработке и частных учениках. Она пообещала себе, что не позволит ничему омрачить эти каникулы.
— Что мне не нравится, Ариша, — говорил он важно, щурясь от солнца, когда они прохлаждались в Царскосельском парке (её страшно забавляла такая его манера), — это попытка превратить творчество в ремесло, будто писать может научиться каждый. Подумаешь, рифмовать строчки, что в этом сложного! Составить прозу — и того проще! Они думают, достаточно разобраться в том, как устроен чужой текст, чтобы создать свой. А эти чудовищные верлибры, эта проза, уложенная в строфы, словесные потоки бессмысленной трухи...
Арине нравилось его слушать. Просто радоваться, что он есть, такой близкий и далёкий.
— Уже присмотрел себе кого-нибудь, бельчонок? — спросила она, когда после его монолога они зашли перекусить.
Эдик вдруг очень смутился.
— Меня сейчас интересуют несколько другие вещи.
Она решила, что он просто пока не хочет об этом говорить, однако целые дни напролёт, когда они болтались по музеям, гуляли или валялись дома, он вообще не притрагивался к телефону. Тревожный зверёк у неё внутри, холодеющий при мысли, что однажды она будет совсем не нужна Эдику, успокоенно заснул.
Он ничего не говорил о переезде. Даже когда защищал диплом. Потом вернулся, сказал, что остаётся дома, пойдёт в Питере в аспирантуру, нашёл работу. Просто поставил перед фактом, затащил вещи обратно к себе, поспал пару часов — и вышел помочь ей с ужином так, будто и мысли не могло быть о том, чтобы он жил в другом месте. У неё сердце зашлось от счастья, что в соседней комнате снова обитает её владелец.
Через пару месяцев Эдик вдруг принёс домой ежа, непонятно каким образом оказавшегося на газоне у их подъезда.
— Хозяева, наверное, выбросили, — сказал он с горечью. Ёж печально озирался своими глазами-пуговками и совершенно его не боялся. — Я подумал, давай его приютим. Ты же меня приютила...
Он неловко замолчал. Она проглотила комок в горле, аккуратно взяла ежа, чтобы обмыть его и перевязать повреждённую лапку. Завтра надо было идти к ветеринару. Потом, когда ёж уже заснул, она мыла посуду. Эдик подошёл к ней сзади, обнял — и остался так стоять, прижавшись губами к её затылку. Она зажмурилась. И всё поняла. Некоторые вещи совсем не обязательно озвучивать. Она впервые ощутила всё сразу — покой, радость, умиротворение. И, улыбаясь, стала ополаскивать тарелки.