Если долго, очень долго стоять на опушке осеннего леса и смотреть в его глубину, в самую чащу, в недра прямо, то казаться начинает, что это розовая труба, инкрустированная по всей внутренней поверхности чудной какой-то мозаикой. И каждый кусочек этой мозаики совсем не розовый. Золотистый, медовый, медный с почти красным отливом, буро-коричневый, но точно – не розовый. А всё вместе вдруг розовым кажется.
И звуки странные вокруг. И не понятно, откуда исходят: сверху ли, снизу или откуда-нибудь со стороны. Они словно бы отражаются от стенок этой трубы-воронки по нескольку раз кряду и до слуха доходят уже эхом, причудливым и раскрашенным, многоголосым и таинственным. Шелест, становящийся вдруг шорохом. Возглас птицы, похожий на предсмертный крик тонущего в болоте человека. Тяжёлый вздох чьей-то, идущей от самого сердца кручины. И даже тишина в промежутках между звуками этими не пустая, не безмолвная, а насыщенная жизнью, словно густой патокой.
В минуты такого великолепия, даже если ты стар и немощен, и тебе уже давно кажется, что ничего нового жизнь тебе не подарит, так хочется, чтобы твой последний вздох, смешавшись с тишиной вокруг, был как можно более не скоро.
Елизавета Андреевна именно так себя сейчас чувствовала. Именно об этом в такие моменты думала. Хотя жить ей, казалось, уже было не для кого.
Дочь давно умерла. Рак сомкнул челюсти свои смертоносные у неё на горле, когда внучке Наденьке едва исполнилось двенадцать. Зять вновь женился через два года, оставил внучку на бабкиных руках, а сам с новой женой уехал куда-то за Урал, чтобы всё начать с чистого листа. Деньги, правда, присылал регулярно. Им обеим вполне хватало.
А потом внучка выросла и уехала учиться в область. Там после института и осталась, удачно выйдя замуж. У неё вскоре тоже дочка родилась. Это уже правнучка Елизаветы Андреевны. Любой назвали. Но отношения у старухи с новым зятем сразу как-то не заладились. И спустя какое-то время, когда бабушка решила навестить их и предварительно уведомила внучку об этом телефонным звонком, та сказала, что приезжать не надо, «потому что Боря этого не хочет». А на лето Любочку к ней в тихий районный городишко тоже они не привезут, «потому что девочке с её слабыми лёгкими полезен морской воздух, а не сырой лесной».
Вот уже три года прабабушка правнучку не видела. Девочке исполнилось уже семь, осенью в школу пошла. Вот и решила старуха, вопреки запретам зятя, пока ещё не грянули осенние холода, повидаться с девочкой, возможно уже в последний раз в жизни – сердце что-то пошаливать стало с недавних пор. А иногда замирало так надолго, что Елизавета Андреевна думала и не дождётся его следующего удара. Нет, ехать нужно было обязательно.
Вот и встала она утром пораньше, чтобы успеть на первый автобус до станции, дабы в город приехать ещё засветло. Постояла, полюбовалась на лес осенний, такой нарядный и такой родной, словно бы прощаясь с ним навсегда, и отправилась. В гости. К внучке с правнучкой. Ну, и к зятю Бореньке, конечно.
Везла с собой гостинцы домашние. Варенья-соленья самодельные. Для Бореньки бутылочку смородиновой настойки, которую тоже сама приготовила. А для правнучки – крючком связанное платье с розочками на груди. Всё лето старалась, трудилась, чтобы к Первому сентября успеть.
Ехала, сначала автобусом, потом электричкой, и всю дорогу думала, как же ей быть-то. Как вести себя с зятем, который всякий раз, когда она раньше приезжала, недовольно крутил носом, брал газету и уходил в другую комнату.
Внучке за мужа было неловко. И самой Елизавете Андреевне тоже. А потому она даже переночевать у них не оставалась, а, посидев с Надей и Любочкой на кухне, вновь отправлялась на вокзал, а оттуда уже, глубокой ночью, возвращалась к себе домой.
В этот раз старуха решила поступить так же. Потому так рано и двинулась в путь.
Когда она поднималась на третий этаж дома, где жили дорогие ей люди, время было уже вечернее. Немного отдышавшись перед тем, как нажать кнопку дверного звонка, Елизавета Андреевна позвонила. За дверями послышались шаги, шёпот, кажется, потом на мгновение всё затихло. А ещё через минуту раздался голос правнучки Любочки:
- Кто там?
- Я это, Любонька, детонька, бабушка твоя. В гости приехала.
- Баба Лиза! Здравствуй… - растерянно заговорила за дверью девочка.- А я не могу тебе открыть. Папа с мамой ещё на работе и придут поздно. А меня они на ключ запирают.
- Так ты что, и в школу сегодня не ходила?
- Нет, в школе я была. Меня туда папа утром на машине отвёз, а после уроков забрал, домой привёз и на ключ запер. А я тут уроки с Мурзиком делаю.
- С Мурзиком? Это котёнок, которого я тебе подарила?
- Он уже не котёнок, бабушка, а кот взрослый. И пушистый. Он мой самый лучший друг, бабушка.
- А я тут вам гостинцы привезла. И про котика не забыла. Ему – сметанки нашей, вкусной.
- А мне, бабушка, мне ты что привезла?
- Тебе, Любушка, я платьице красивое-прекрасивое привезла. Розовое. Сама связала, крючочком.
- Я хочу на него посмотреть, бабушка! Погоди, я сейчас на кухню сбегаю, табуретку принесу. Встану на неё и посмотрю в глазок дверной, а ты мне его покажи. Ладно?
Елизавета Андреевна расправила перед глазком платьице, а девочка рассмотрела его в дверной глазок:
- Очень красивое, бабушка. Жалко, что я его не могу померить прямо сейчас.
- Ничего, Любочка, я вот здесь, на ступеньках присяду, дождусь твоих маму с папой. Тогда ты его и померишь.
- Хорошо, бабушка. Ты подожди. А я пока пойду уроки делать. Хорошо?
- Иди, милая, иди. Занимайся. Я посижу. Заодно и отдохну немножко с дороги.
Девочка ушла от дверей. А старуха присела на ступеньку, чуть прислонившись головой к стене и прикрыв глаза. Устала она в дороге. Да и сердце опять стало странно сжиматься в груди и стучать прерывисто.
Через два часа дверь в квартиру осторожно открылась, и на порог вышел зять Боренька. Он явно рассчитывал, что старуха, так и не дождавшись их с женой «возвращения с работы», убралась восвояси. Елизавета Андреевна всё так же сидела на ступеньке, прислонившись головой к стене.
- Надежда! Поди сюда!..- крикнул он в глубину квартиры.
На пороге показалась его жена. Она несколько мгновений смотрела на неподвижную спину старухи, потом осторожно тронула её за плечо:
- Бабушка… бабушка… проснись… Что же ты сидишь здесь, на холодном полу? Простудишься…
Тело старухи медленно повалилось на ступеньку…
|