У меня сосед есть – Серёжа. Мы с ним друг другу доверяем. Наверное, потому, что мне почти шестьдесят, а ему – десять, тоже – почти. И разговаривать нам друг с другом не страшно. Это ведь как с другим измерением беседы откровенные вести. Понимаешь, что твои собратья по разуму тебя не слышат, а потому говорить можно всё, как самому себе. И даже размышлять вслух, делая большие паузы и не глядя на собеседника. «Параллельное измерение» не перебьёт и не воспротивится, потому что всё равно ничего не понимает.
Серёжу я слушать люблю, особенно когда он мне про свою жизнь рассказывает. У него это всегда получается как «повествование с элементами рассуждения».
Дело в том, что его мать, Роза Григорьевна, женщина крупная, шумная и пьющая. И живут они с сыном в квартире напротив. Потому-то, когда мать приходит домой «не свежа и не хороша собою», Серёжа временно эмигрирует к нам. С тем чтобы, когда мамаша побушует и угнездится спать, ему прибыть «на историческую родину» и спокойно забраться к себе под одеяло.
Бушует «тайфун Роза» обычно часа полтора. Бушует странно: начинает обычно генеральную уборку в квартире и стирку параллельно. Да! При этом она ещё и поёт. А так как Господь наградил Розу Григорьевну лёгкими недюжинными, то, сидя у нас на кухне, мы с Серёжей слышим, насколько близок финал. Если Роза Григорьевна начала «Из-за острова на стрежень…» и загудел пылесос, то это значит, что до финиша уже рукой подать: ещё минут тридцать, и можно возвращаться «под крышу дома своего». Эту песню, кстати, она тоже поёт, только в самом начале, когда пожар буйства только разгорается.
Если Серёжа в этот момент останется дома, то мать начинает его укорять. За всё. В неблагодарности, в нечуткости, в похожести на «батю родного, проходимца, прости господи», обвиняет. А Серёжа в свои почти десять мужчина гордый и терпеть обиды у него не получается. Он начинает резонно возражать матери, отчего она окончательно приходит в ярость и может даже, не закончив уборку, хлестануть его мокрой тряпкой, а потом зареветь и уйти к себе в комнату. А Серёжа, как настоящий мужчина, женских слёз не переносит и начинает заниматься самоедством, в котором доходит почти до исступления и вынужден тогда идти ко мне, чтобы поговорить. Так вот однажды мы с ним решили, что можно сразу пропускать несколько этапов и сразу отправляться в квартиру напротив.
Здесь, если дверь ему открывает жена, то, без лишних вопросов, кричит мне:
- Сергей! К тебе сосед пришёл…
А потом уже, обращаясь к Серёже, говорит ему:
- Проходи сразу на кухню, твой друг сейчас выйдет. А я там как раз булочек напекла…
И, не дожидаясь Серёжиных комментариев на тему, что «и не из-за булочек же» он пришёл, а потому что жизнь у него тяжёлая, договаривает:
- Знаю, знаю, что поговорить. Но при разговоре булочки будут не лишними…
Да! Я же забыл вам сказать, что меня тоже зовут Сергей, а это – ещё одна точка соприкосновения нашего с соседом.
Я вхожу на кухню, когда Серёжа уже сидит за столом, сцепив пальцы в замок и положив их перед собою на стол. Мы молча жмём друг другу руки, и я тоже сажусь. И молчу. Чтобы приободрить соседа, шумно вздыхаю. Потом беру блюдо с булочками и ставлю перед ним. Он так погружен в собственные переживания, что замечает это не сразу. А только когда перед его носом появляется чайная чашка и в ней благоухает чай. С лимоном. Вкусы соседа я изучил, а потому лишних вопросов не задаю.
И постепенно лента повествования начинает раскручиваться. Мне остаётся только слушать.
Сегодня Серёжа, почему-то, пропустил всегдашнюю преамбулу про то, как же трудно жить с женщинами, а начал сразу защищать свою маму, словно перед этим я пытался убедить его в том, что хуже его матери нет никого не только на белом свете, но и на том. На том свете – тоже нет.
- Я, знаешь, дядь Серёж, вообще-то, конечно, гад законченный! Маме почти не помогаю, учусь в школе так себе. А ещё я часто дерусь. В школе. Знаешь, вот иду утром на занятия и слово себе даю, что не стану сегодня драться, чтобы вечером мама не расстраивалась. А не получается. Сегодня вот, например. Этот Спиридонов две перемены подряд выпрашивал. Ну и выпросил. На третьей.
Я знаю, что перебивать солнечное проистекание его мысли нельзя, а потому только вопросительно поднимаю брови. Серёжа продолжает:
- А что, скажешь, ты бы стал терпеть, если он при девчонках прям матерится?!.
Я делаю такое лицо, чтобы у соседа ни минуты не оставалось сомнений в том, что я – тоже бы не стал. Серёжа благодарен мне за понимание, а потому съедает первую булку.
Потом мой юный собеседник рассказывает мне про своего друга Адика. Это, кажется, Адольф Шушуньков из дома напротив. Так вот Адику живётся ещё хуже, чем Серёже, потому что отец у него хоть и есть, но он пьющий, а это ещё хуже, чем вообще без отца, как, например, сам Серёжа. А хуже Адику потому, что отец, когда пьяный, то может даже побить Адика. И Серёжа предложил другу, чтобы в следующий раз, когда отец драться полезет, Адик его звал. А Серёжа придёт, заберёт его и приведёт к своему соседу, который «мужик хороший, всё понимает». Я с благодарностью осознаю, что эта лестная характеристика прозвучала в мой адрес. Принимаю и согласно киваю головой, давая понять, что против появления Адика в нашей с соседом дружбе я не возражаю.
Потом Сергей рассказывает мне подробно, что они с Адиком всё же нашли, куда Найда, дворовая любимица-дворняжка, прячет своих щенков. Она под гаражами сделала подкоп и там их родила. Серёжа совал в нору палец, и один из щенков начал палец сосать.
В это время Роза Григорьевна сообщала всему подъезду, что княжну Стенька уже утопил…
Мы посидели ещё. Серёжа спросил, как продвигается моя книга и о чём она будет. Я отвечал коротко и в общих чертах, потому что во время беседы с ним вдруг понял, что пишу совершенно не о том, о чём нужно. Нужно о жизни и о её радостях, а не о рассуждениях о ней.
Уже минут двадцать Роза молчала. Сергей засобирался домой. Прощаясь в прихожей и пожимая друг другу руки, мы как-то особенно благодарны были один другому за сегодняшний вечер. И напоследок Серёжа сказал:
- Знаешь, сосед, когда я чувствую себя до конца счастливым? Когда рано-рано утром, пока я ещё сплю, мама подходит ко мне, садится на кровать рядом, целует меня осторожно и говорит: «Счастье ты моё. Если бы не ты, незачем жить было бы…»
… Я смотрю ему вслед. Смотрю и понимаю Розу Григорьевну…
|