Павел звонил, посещал и другие церкви, беседовал и с другими священниками – все говорили одно и то же, как отцы Борис и Антоний, правда, третий советовал ему обратиться еще к психиатру, но взять его под свою опеку и вести в этом трудном и опасном деле никто не думал и не решался.
Однажды Ира предложила Павлу посетить святые места в Раифе. Павел помнил, что посещение святых мест полезно будет при его болезни, и, хотя желания у Павла особенного не было, рано утром они поехали на автобусе в Раифский монастырь.
Был июль, и огромное летнее солнце заслоняло весь мир, утверждая свое господство невыносимой жарой и пеклом, от которого можно спастись было только в тени. Автобус в пригород, как всегда, ходил плохо, и Павел с Ирой долго его ждали, выкраивая для себя маленький уголок под навесом остановки. Подошел большой «Икарус» и понес их среди лесов и полей, где таяли в жаре бескрайние серые поля, где только леса с нависшими над дорогой большими, ветвистыми деревьями казались единственно реальными: там чувствовалась некоторая прохлада, они были четко видны из окон автобуса. Салон постепенно пустел, и в него все больше, объемнее входил рев, вой дизельного двигателя. Он казался одушевленным, но Павел сначала смутно, а потом все отчетливее различал в этом реве и вое слова своего демона, это было жутковато: бес гнал его с дороги, грозил уничтожить. Интересно, уже не раз Павел замечал, что вообще машинные шумы и звуки, столь постоянные и характерные для современного города, сливаются с голосом этого беса, обретают в нем враждебную человеку силу.
- Я уничтожу тебя, ты скоро умрешь, завтра умрешь… - завывал и ревел двигатель, проговаривая эти жуткие слова.
Павлу было не по себе, и он старался перевести внимание на мелькающие за окном пейзажи, на вьющуюся перед ним лесную дорогу.
- Я убью тебя! – ревел в иступлении бес, - ты меня не слушаешь и поплатишься, крепко поплатишься…
И лес все темнел и темнел вокруг, и только взрывы яркого, прорвавшегося сквозь ветви деревьев по ходу автобуса света говорили, что день все еще жив, что солнце по-прежнему светит и греет.
Но вот, наконец, показались купола церкви и вход под высокой башней-колоколом в центральные ворота церковного двора.
Солнце было все тоже, облаков не было, но почему-то не было и жары. Здесь, перед большой аркой, местные художники выставили на продажу свои полотна. Павел подошел к ним и увидел мастерски написанные, но ничего не говорящие сердцу картины природы, очевидно, местной. Порой они поражали яркостью красок или откровенной аляповатостью, которая в последнее время была весьма модна, как и абстракция. Но были и жизненные, достоверные пейзажи, написанные просто, от чистого сердца, но таким имелось не так много. Художники с надеждой смотрели на Павла, особенно дорого их картины не стоили, но купить их не хотелось, хотя большая часть стены в доме Павла и Иры требовала на себя повесить какое-нибудь изображение.
Ира и Павел прошли через длинную арку под колоколом на подворье Раифского монастыря и сразу очутились в царстве белоснежных храмов, которые стояли близко друг от друга. Солнце сияло здесь мягко, его лучи сливались с белой, возвышенной чистотой церквей: направо стоял собор в честь иконы Грузинской Божьей Матери, где слышалось пение и шла служба. Перекрестившись, Павел и Ира вошли в церковь.
Народу было много, люди стояли, как обычно, в два ряда, освободив проход посредине, вдали, перед алтарем, горели свечи, и голоса певчих вместе с мерцающими огоньками свечей возносились к большой, во всю стену, иконе Спасителя, стоявшей в глубине алтаря. Образ Господа, в белом, ниспадающем хитоне, приветливо смотрел на Павла и, казалось, был рад его приходу. Чудный, таинственный, незримый свет исходил от Него и струился на священника, читающего молитву, на двух молодых монахинь, одна из которых была изумительно прекрасна, и на всех стоявших перед Ним верующих и туристов, пришедших поклониться Ему и Его храму. Павел чувствовал это, прошел час, а он все посматривал на образ Господень, и ему казалось, что Господь не просто рад его приходу, а зовет его к себе, хочет быть с ним. «Иди ко Мне, не пора ли тебе прийти ко мне? – мысленно воспроизводил Павел Его слова и зов. – Иди ко мне: я давно жду тебя…».
После окончания службы Павел с Ирой смотрели православные образа, выполненные в грузинском стиле, и подошли к знаменитой иконе Грузинской Божьей Матери, которая была возвращена из Казани в 1991 году. Встали в небольшую очередь.
В золотом окладе, на золотом фоне икона медленно приближалась к ним. Павел поднялся к ней по нескольким ступеням и взглянул на Ее образ. Лик Пресвятой Богородицы на древней иконе был темен, но глаза Ее настолько живо и пронзительно смотрели на Павла, что ему стало не по себе. Казалось, Она видела и знала его насквозь, всю его душу, казалось, Она предупреждала его своим взглядом, обнажая всю низость его сердца, взглядом, в котором чувствовалась необыкновенная сила, нездешняя, могучая, но добрая. Павел прочитал молитву «Богородице Дево, радуйся…» и попросил у Ней избавить его от демона мучителя, от грехов, простить его, защитить. А Она все так же смотрела на него нездешним взглядом, как бы прожигая душу его насквозь, рождая в ней чувство вины и сознание своей ничтожности. Ненарисованные золотые цепочки, жемчуг и белые православные кресты окружали Ее образ.
Павел спустился с подиума задумчивый, погрустневший от нового осознания самого себя, своей души. Потом долго ходил по залу, рассматривая другие образы, которые четко сохраняли черты грузинской национальности. Нет, все это было лля Павла не то: чужое, хотя и православное. Горечи прибавилось. Потом они с Ирой вышли из храма и пошли к Раифскому озеру.
Голубая вода рябила, небо на горизонте тоже было покрыто рябью мелких серых и белых тучек, а на противоположном берегу озеро окружал густой, темный лес. Но солнце сияло по-прежнему ярко, жары не было, к тому же здесь, у воды, часто пробегал небольшой ветерок. Горечь и тоска подступали к самому горлу, Павел закурил и подошел к воде. Стоя на краю деревянного настила, укрепленного над водой, он почему-то стал вглядываться в нее, в рыбок, снующих под ним. Вдруг мощный луч солнечного света пронизал рябь, и Павел увидел отражение… какого-то странного существа, с огромным лбом и головой, но тщедушным, едва различимым телом, колеблющимся в разные стороны на рябящейся частью воды. Вглядываясь все пристальнее, Павел узнал себя, но, как в «Комнате смеха», голова, лицо его изменялись, части их разъезжались в разные стороны, а глаза, огромные, темные, почему-то оставались на месте, в них стояла мутная, темная, как тоска, вода, не освещаемая солнцем. Двигались веки с большими ресницами, но глаза не менялись, они ничего не видели и не могли видеть.
- А, это ты, козел! – проснулся бес. – Узнаешь себя?
Павел вздрогнул и вышел из оцепенения.
- Ты ведь дальше носа своего все равно ничего не видишь. Тебя насилует Бог, от тебя уже почти ничего не осталось: ни тела, ни глаз, ни души твоей поганой. Ты давно слепой: вон, жена твоя стоит, поговорить с тобой хочет, а ты все молчишь, изредка перекидываясь с ней малозначащими фразами. Ты весь в себе, тебе на нее наплевать. Богом прикрываешься, а сам только собой и занят. Поэтому ты давно слепой, козел, смотришь – и не видишь, не уразумеешь, но крепко поплатишься за это в свое время. Так что зря ты сюда приехал: Бог тебе не поможет.
Павел быстро отошел от края помоста и закурил следующую свою сигарету. Ира стояла перед ним, и глаза ее были такими светло-голубыми, она так искренне радовалась солнышку, небу, всей этой святой тишине, стоявшей вокруг этого святого места, в котором и лягушки боялись квакать, хотя и водились тут, что Павел залюбовался ею. Потом нежно взял ее за руку, обнял, такую нежную, свежую, молодую, совсем, совсем не зная, что совсем скоро навек потеряет ее и в страданиях, муках на склоне своих лет начнет новый путь жизни, полный новых страданий и мук. «Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю», - говорил Господь , но Павел всего этого еще не знал, лишь иногда к нему приходила смутная догадка, что он один из немногих избранников, которых Бог желал видеть рядом с собой, несмотря на все ничтожество их души и тела.
