Валерику говорили, и много раз, что мать оставила его в роддоме от безвыходности. Молодая она была, всего пятнадцать, когда родила от взрослого двадцатилетнего парня. Тот, кажется, предлагал даже жениться на ней, но тут вмешалась Валерикова бабушка, мамина мать. Начала кипуче действовать. В результате так и не состоявшегося отца и мужа посадили. За растление малолетней. Как и положено, по закону. Вот Алька, мама Валеркина, то есть, и подписала все бумаги.
Так и началось его детство в государственном учреждении под названием «Детский дом общего профиля для детей-сирот и отказников». Да там же и закончилось.
Всякое было с Валеркой за эти годы: и старшие избивали, и пьяные дежурные воспитатели глумились над ним ночами, и в карцер без еды на сутки не один раз сажали, не помнит уже, за какие провинности.
Но он жил дальше и выжил. Только потому, что слово дал себе, что маму свою разыщет, ещё когда в первый класс пошёл и увидел, как «домашних» детей в школу мамы провожали: поправляли на них одежду, причёсывали, целовали….
А их, четверых, привела к школе Нина Пална, завхоз, потому что она одна в детдоме была в этот час свободна. Поставила их рядом с табличкой «1-Б», а сама отошла в сторонку и «Беломор» курить начала.
А закончила, когда они после школы вышли. И она же их встретила, и она же в детский дом обратно отвела. А по дороге говорила, чтобы они дорогу запоминали, потому что завтра уже сами пойдут, ей с ними «проклажаться» некогда – своя семья дома ждёт.
Рос, рос Валерка, но времени зря не тратил: всё пытался про маму свою разузнать.
Один раз, ночью, с фонариком, залез в кабинет директора детдома. Там, в канцелярии, личные дела всех воспитанников хранились. Нашёл своё. Всё и прочитал.
Алла Николаевна Шеина – так маму его красиво звали. И год и дату рождения её запомнил. И где проживает – тоже.
И жить с тех пор стало легче. Днём – жизнь детдомовская: серая, плоская, пошлая. С криком и мордобоем, враньём и воровством.
А вот нооочью…
А ночью он маму свою, красавицу, жалеть начинал. Что она – красавица, он не сомневался. Разве женщина с такими именем, отчеством и фамилией может не быть невероятной красавицей?.. А жалел потому, что она, конечно, ищет Валерку. Но, возможно, даже не знает, что сына её так зовут. Ведь имя ему врачи в роддоме дали в честь акушера, который роды у его матери принимал. С согласия этого врача-добряка и записали Валерку полностью «по-акушерски»: Валерий Ильич Синебрюхов.
Так вот, значит, мама Валерку уже много лет ищет. И в поисках ей папа, которого она из тюрьмы дождалась, обязательно помогает. За все эти годы они даже совсем не постарели. И новых детей себе не завели, потому что дали друг другу клятву не рожать больше детей до тех пор, пока Валерочку, любимого сына своего, не найдут. А родительское слово как гранит крепкое: дали его и держат. И ищут, упорно. Ведь им же даже не говорят, в детский дом какого города его из того роддома увезли. А может даже, и обманывают: говоря, что его уже давно усыновили. А тайна усыновления в нашей стране – это святыня…
И Валерка прятался всегда, если в детдом «гости» приезжали. Ну, те, что, как в кошачьем питомнике, бродили среди мяукающих котят, осторожненько отодвигали ногами тех, кто пройти мешал, и высматривали себе поглазастее да попушистее. Чтобы под розовый, скажем, бантик, который они для будущего любимца уже купили, подходил.
Валерка прятался и на показ свои огромные синие глазища не выставлял. А когда однажды его воспитательница, маленького ещё, из-под лестницы выволокла и в игровую за руку привела, где очередные «смотрины» шли, он всё время глаза закрывал и рожи страшные корчил. Вот его и не выбрали. И потом не выбирали, потому что он другие фокусы придумывал: то сопли из носа специально пустит, то рот приоткроет так, чтобы слюни с уголков губ капали, и он на дурачка становился похож, то тихо, но так, чтобы «гости» слышали, начинал матом ругаться, когда они мимо проходили. И чистенькие «гости» шарахались от него, как от зачумлённого.
А вот учился Валерка хорошо. Можно даже сказать – отменно! И читал всегда много и с удовольствием. И это тоже из-за мамы. Не мог же сын Аллы Николаевны Шеиной хоть в чём-то опозорить её. А когда уже в десятом классе прочитал «Гранатовый браслет», то оказалось, что там, на страницах этого дивного, хрустального романа, живёт княгиня Вера Николаевна Шеина … Валерка в совпадения не верил, а в судьбу – да.
С тех пор он стал думать о своей маме как о страдающей княгине, несущей в душе страшную тайну, связанную с рождением её сына. И Валерик должен был тяжесть эту с маминой души снять.
Когда его выпустили из детдома, он сразу в тот город, где мама жила, не поехал. Потому что не хотел, чтобы она видела его таким вот, детдомовским, которых за версту, как ему казалось, видно было. Он устроился на работу. И год работал, словно проклятый: обустраивал свою полученную от государства квартиру, потому что знал точно, что мама сразу же захочет посмотреть, как живёт её сын, и приедет к нему. Или даже – переедет! А ещё… он копил маме на подарок.
Что может быть подарком, достойным княгини? Конечно, золотой перстень с красным камнем, который своим сиянием сделает маму ещё прекрасней.
Через год Валерик купил себе серый костюм с металлическим блеском, серый же галстук к нему, белую рубашку и нестерпимо сверкавшие на солнце узконосые серые туфли. Коробочка с маминым перстнем лежала в нагрудном кармане. Когда уже ехал на вокзал, то вдруг со всею ясностью понял, что серый галстук – ужасен. Нужен непременно красный, чтобы по цвету соответствовал маминому перстню. И купил. Роскошный. Прямо в одном из вокзальных киосков…
… Через двое суток Валерик стоял, пламенея галстуком, у калитки дома, где, теперь он точно знал, живёт его мама-княгиня. Дом напоминал скорее не княжеский особняк, а его развалины… Точнее, - развали сарая княжеского особняка. На лавочке возле сидела согбенная старуха, которую Валерка и решил спросить, не ошибся ли он адресом.
Когда до неё оставалась лишь пара шагов, она брызнула на него светом таких же нестерпимо-синих, как у Валерика, глаз, выставила ладонью вперёд скрюченную подагрой руку и прошелестела беззубым ртом:
- Валерка?.. Не подходи. Туберкулёз у меня… Глазами-то синими я тебя наградила. И, видно, судьбою… Хоть умереть за нас двоих оставь мне одной…
|
