Медуза

–И за это её надо наказать, – заканчивает  Зевс свой мрачный рассказ. – Как наказать – решай сама.
–Подожди! – Афина срывается со своего места, в нервности она даже обращается к Зевсу не как к громовержцу и верховному богу, а как к отцу – дерзость непозволительная, и никому другому Зевс бы её не простил, но Афина была его любимицей, поэтому он только хмурится. – Отец, но за что её? Она же не виновата!
Афина оборачивается к олимпийцам, ожидая если не протеста против слова Зевса, то, хотя бы, поддержки своим словам. Но боги молчат. Впрочем, по лицу Аполлона  видно, что он готов вмешаться, но Артемида незаметно сжимает его руку, напоминая – лезть не следует. Эти двое всегда выступали единым фронтом, поддерживали друг друга, и, если шли наперекор, то только вдвоём – брат с сестрой – Аполлон и Артемида – один высказывал мнение обоих. И Аполлон не вмешивается.
Афина смотрит на Геру. Геру Афина не то, чтобы боится, но старается с нею не связываться. Мрачная и горделивая, главная среди женщин, жена самого Зевса, она необычайно ревнива и холодна. Афине кажется, что Зевс порою нарочно провоцирует Геру своими изменами и шутками, надеется, что она вспылит, но гнев Геры достаётся раз за разом не Зевсу – его жёнам, его детям (причём – поди и докажи ещё, что это сделала Гера), служанкам, а чаще всего – олимпийской ночи – холодной и бездушной, терпеливо сносящей страдания. Кому угодно, кроме Громовержца!
Но и Гера хранит холодное молчание. Её лицо походит на мраморную маску – ни эмоции, ни проблеска какого-либо чувства, и даже  глаза неподвижно застыли, словно не видят даже перед собою.
Не будет заступничества Геры!
Гефест, может ты? Афина оглядывается на хромого бога, но тот уводит взор. Ему нет дела до смертных, ему хочется вернуться в свои кузни, а не участвовать в разбирательствах. 
Гермес? Он всегда тепло относился к Афине, но и к Посейдону, который стал сейчас камнем преткновения, стал причиной протеста Афины, тоже был приветлив. И не надо было быть мудрецом, чтобы понять, что между одной из дочерей Зевса и братом Зевса Гермес выберет сторону брата.
У Деметры красные глаза. Сдерживает рыдания. Но не о судьбе какой-то там смертной, печётся о судьбе своей дочери. Полюбил её дочь сам Аид, уже дважды отправлял сватов, и дважды получал отказ. Бледнеет Персефона, ноет материнское сердце Деметры – Аид не из тех, кто сдастся, и после третьего отказа жди беды. Зевс, конечно, обещал заступиться, если что, но что ей до слов Зевса – материнское сердце болит, и ни один громовержец не исцелит этой боли.
Но что же…соглашаться Персефоне на жизнь у Аида?
Деметра Аида видела лишь мельком. Внешне он производил очень приятное впечатление, но он властвовал над мёртвым миром, и всякий ужас обитался в нём. К тому же, как говорили, у Аида не было даже трона, ибо в своём царстве он был подвижен и постоянно чем-то занят. Говорили, что иногда он даже из лодки Харона трупы перетаскивает. Ну разве это муж прекрасной и нежной Персефоне?!
Деметре нет дела ни до кого больше.
Афина оглядывается на Афродиту. У них взаимная ненависть друг к другу, но сейчас, может быть, Афродита почувствует солидарность? Не каменная же она?
И точно! Афродита замечает:
–Не понимаю я!
–Чего? – улыбается Зевс. Весёлая, лёгкая Афродита нравится ему беззаботностью. И Афродита была бы ему любимой дочерью вместо Афины, имей она чуть больше такта и ума. Но Афина побеждает пока, забирает себе эту позицию.
–Ну что она отбивалась-то?! – возмущается Афродита и Афина прикрывает глаза, чтобы не разразиться неподходящей её положению бранью.
А ситуация проста. Жила на свете смертная девушка по имени Медуза. Имела какие-то свои тихие мечты, вела скромную жизнь, любила двух своих сестёр, и даже красотою особенно не славилась – лицо её было привлекательным, но по молодости лет. А вот настоящее сокровище было. Имела эта самая Медуза роскошную копну чёрных волос до самой талии. Мягкие волосы, точно шёлк, здоровые и блестящие…
Вот этими волосами она и прославилась. Засылали в дом уже сватов, и выбирали Медузе достойного мужа, когда она, устав от приёма гостей, выпросила себе минутку на то, чтобы погулять по берегу, подышать свободным воздухом, да подумать.
Тут-то всё и случилось. То ли ветра морские нашептали Посейдону, то ли он сам в злой час был не в духе, да только увидел Посейдон девицу, понравилась она ему, и шёлком волос, и испугом…
Медуза вскочила, когда увидела Посейдона, что-то принялась лопотать и о чём-то молить, да только толку-то? Посейдон прежде порядочнее брата своего Зевса был, да только кровь у них одна – бешеная, яростная, не посчитался Посейдон с невинностью и страхом девушки, с замужеством её скорым – ни с чем не посчитался.
Медуза бросилась, не помня себя, прочь от берега, искала защиту, и, в испуге добежала до храма самой Афины, вбежала внутрь, и…
Тут Посейдон её и нагнал. Рыдала Медуза, отпихивала его, да только куда ей справиться?
Вернулась домой в слезах, ответа родным никакого не дала, лишь в гневе расцарапала себе ногтями лицо, чтоб никогда уже не быть красивой, да волосы срезала почти наполовину – срезала бы и больше, да сёстры ворвались. Боролись с нею, насилу отняли нож, насилу уложили в постель.
Понемногу отошла бы Медуза, забыла бы своё горе, прожила бы тихо, замолила бы свой гнев, да только всё знают боги. И по мнению Олимпа Медуза оскорбила храм Афины, в котором искала защиты.
Вот и собрались боги, вот и судят. И одна Афина, кажется, не готова согласиться с этим судом.
–То есть – ей позор, ей наказание, а Посейдону ничего? – злится Афина, на Медузу, что вышла не в тот час злится, на дядю, что как отец её поступил злится. А больше того – на себя, что вразумить не может других.
–Посейдон бог, – Зевс пожимает плечами, – он просто пошутил.
У Афины от гнева перехватывает дыхание, но тут неожиданно вступает Гермес. Недаром он известный оратор – стелет мягко, старается никого не задеть!
–Мой царь, – Гермес угодливо склоняет голову, – Посейдон имел право поступить со смертной так, как ему угодно, если это право дано ему тобой, великий! Но и эту смертную понять можно. Она испугалась, сглупила, сопротивлялась богу, словно он смертный! Она молода, мой царь, может быть, следует её простить за то, что она вбежала в храм Афины?
–Она осквернила храм моей дочери! – грохочет Зевс.
–Именно! – Афина отталкивает Гермеса, мысленно обещая себе ему как-нибудь припомнить эту речь, – это мой храм! И я не желаю карать Медузу за это!
Афина сначала хотела добиться справедливости для неё, но теперь речь уже не шла. Будь на месте Посейдона ненавидимый всеми Арес или кто-то из божков поменьше, может быть, и сработало бы. Но Посейдон – брат Зевса, и так как Зевс уже почти враждует с другим своим братом Аидом, то этого потерять не захочет.
И Афина, зная это, хочет хотя бы защитить Медузу, ведь известно: кто-то должен быть виноват, и поскольку вина не может лечь на Посейдона, она ляжет на Медузу.
–Твой? – переспрашивает Зевс свирепо. – У тебя нет ничего твоего. Всё твоё ¬– моё!
Гера, всё такая же холодная, цедит насмешливо:
–Вот тебе, деточка, любимый отец!
Но в глазах её мелькает сочувствие и Афина не злится на Геру. Она замечает взгляд Афродиты – торжествующий, и запоминает и его.
Зевс не идиот. Он не хочет ссориться с Афиной, да и возвышать Афродиту не хочет – она лёгкая и весёлая, но не всегда нужна одна весёлость.
–Она всего лишь смертная, – мягко говорит Зевс и эта мягкость у него вместо «прости».
Афина не может более спорить, но она может остаться собой. Поэтому паясничает: церемонно отходит от трона Зевса на три шага назад, отвешивает глубокий поклон так, что даже её собственные волосы касаются блестящего пола залы, и пищит восторженным голосом, подражая Афродите:
–Как прикажете, мой царь!
Зевс не в восторге от такого представления, но сделать ничего не может.
***
Медуза поднимается навстречу Афине. Сама девушка бледна и тонка, почти прозрачна в своей худобе. Перед Афиной медуза уже извинилась раз десять и все десять Афина отмахивалась:
–Храмы строят люди!  Построят ещё!
Афина обещала Медузе кару, подразумевая кару обидчика, но теперь выходило, что карать ей придётся саму Медузу.
–Госпожа! – две сестры Медузы бросаются на колени перед Афиной, – пощадите её, госпожа! Или нас не жалейте!
Афина молчит. По этому молчанию всё понимает Медуза, кивает – ей уже всё равно. Это сёстры убеждали её жить, обещали мир, обещали, что она забудет всё произошедшее. Самой Медузе уже всё равно, что с ней будет, и, может быть, смерть ей даже привлекательна.
Она отталкивает сестёр, подходит к Афине вплотную, стоит, ожидая неотвратимого.
–Госпожа! – рыдают сёстры, и Афина готова зарыдать вместе с ними. Но ей нельзя.
Медуза выдавливает улыбку. Мол, всё хорошо, я всех прощаю и всё понимаю.
Ей кажется, что её убьют. Но произойдёт нечто хуже. Афине велел отец. И она покорится. Убивать её смысла нет. Бережливый Зевс повелел обратить её в чудище, нужное в его гениальный и далёких планах.
Афина касается лба Медузы рукою, шепчет нужные слова, или ей кажется, что она их шепчет? Афина не знает. Сёстры девушки парализованы ужасом и гневом – наверное, именно так начинают ненавидеть богов.
Затем происходит загаданное.
***
–Главное, не смотреть ей в лицо напрямую, – учит Афина. – Поняли?
Сёстры несчастной Медузы,  кивают, покорные. Но они не отказываются от сестры, как  боялась Медуза, когда кричала, истерила и била посуду в собственном доме, осознав, вочто она превратилась.
Афина даёт им зеркало и отворачивается сама. Ей не будет вреда от взгляда Медузы, но смотреть на неё она не станет – тошно!
А сёстры поднимают зеркало так, чтобы увидеть комнату за своими спинами и…девушку. Молодую, красивую когда-то девушку, ставшую ныне воплощением ночного ужаса. Её волосы стали чёрными ядовитыми змеями, которые беспрерывно копошатся и ползают друг по дружке, шипят, а лицо! Весь Олимп не видел никогда такого ужасного лица, таких извращённых черт, таких кривых и таких уродливых.
То, что было симпатично и красиво – пало. Осталось уродство.
Медуза плачет. Она видит себя в том же зеркале и не понимает, почему оно не треснет вместе со всем миром, не провалится в Тартар! Разве это жизнь? Разве это на что-то, кроме пытки похоже?
–Ох…– выдыхают сёстры, пронзённые ужасом и жалостью. И жалость куда больнее. Жалость ранит.
Медуза плачет, и уродливые кровавые слёзы текут из её изъеденных страданием глаз. Одна из змей-локонов услужливо слизывает с её лица эти слёзы. Медузе мерзко от шершавого языка, от холодных тел других тел и от ощущения постоянного копошения на собственной голове, но что она может теперь?
–Не смотрите…– напоминает Афина, – взгляд на неё обращает людей в камень!
Сёстры не убирают зеркало, наблюдают за змеями, за кровавыми слёзами. Их собственные слёзы капают туда же, на зеркало – прозрачные и чистые.
–Нет! – вскрикивает одна, отшвыривает зеркало, и, не глядя ни на Афину, ни на Медузу, выбегает из комнаты. За нею вылетает и вторая. Афина только качает головой.
–Я убожество…– шипит Медуза, сползая по стене, и змеи услужливо свиваются и развиваются кольцами на её голове. – Даже они…
Она понимала, что чудовище. Понимала,