Фармацевт Чудилова человеком была одиноким. Одиноким и несчастным. Но она была злой, а потому одиночества своего даже не осознавала.
Всегда ей казалось, что жить – это непременно преодолевать, вступать в прямой конфликт (если потребуется, то даже в вооружённый!) с кем-то, фрондировать, высказываться прямо и без обиняков. Фразу, приписываемую Сократу, «Платон мне друг, но истина дороже», она бы вполне могла вытатуировать у себя на лбу, если бы… если бы не была столь труслива…
Да, бывает так, когда человек, всем вокруг кажущийся непреклонным борцом, в душе, в самой её глубине, которую мы порой даже самим себе стыдимся открыть, бывает отчаянным трусом.
В фантазиях своих он невероятно храбр, львино- и орлоподобен, но на деле, в жизни реальной, чертовски робок и даже порой застенчив. И именно от застенчивости он и хамит всем вокруг, думая, что так вот и «режут правду-матку в глаза».
Не получая отпора либо от людей действительно честных, потому что они просто не повстречались ей на жизненном пути, либо от таких же индивидуумов с крайне невысокой внутренней культурой, как сама, она постепенно привыкла к тому, что все от такого лобового напора впадают в ступор, теряются и в первый момент даже не знают, как вести себя в подобной ситуации.
А привычка оказалась чрезвычайно устойчивой, укоренившейся ещё в годы молодые, когда вдруг оказалось, что уровень её притязаний гораздо выше уровня способностей, которыми наделил Господь.
Ну, на то, чтобы поступить в медучилище и закончить его по специальности «Фармацевт высшей категории», способностей всё же хватило. И тогда Чудилова стала убеждать себя в том, что специальность выбрала осознанно, чтобы быть максимально независимой от прихотей начальства и судьбы. Начальство, озабоченное карьерным ростом, часто меняется. А люди же всегда болеют, потому лекарства им нужны будут всегда, а значит, и её профессия будет всегда востребованной. Этот пазл в её необширном сознании сложился.
И дальше жизнь потекла…
Для начала Чудилова устроила себе бурный роман с гастарбайтером с Украины, выбрав в качестве объекта для обожания человека самого заурядного и даже пошловатого. Костик был чернобров, пузат в свои двадцать пять и чудовищно косноязычен. Но всем вокруг Чудилова говорила, что от него так и веет «землёй и сермяжной правдой жизни». Сам же избранник, насосавшись до одури пива, похлопывал её широченной ладонью по заду и констатировал: «Моя баба…»
Потом ему надоели пиво и Чудилова. И он уехал воевать в Чечню, чтобы за что-то там отомстить «клятым москалям». Через несколько недель после отъезда он исчез, написав всего два письма Чудиловой. Или убили, или уехал к себе на «ридну неньку Украину». Больше о нём она никогда не слышала.
А Чудилова в положенный срок родила мёртвого ребёнка. Горько не было. Пусто было только: не знала она, как будет дальше жить. Но жить было нужно, и она – жила, стало быть.
Ходила по провинциальным улицам своего города на работу и с работы. И весной и осенью даже наслаждалась этими вынужденными прогулками.
Несколько попыток завести очередной роман окончились неудачно. Мужчины как-то сторонились её. И вовсе не потому, что была некрасива. Нет, вполне ничего себе. Иногда даже она становилась по-настоящему красивой, когда где-нибудь в гостях у сослуживиц начинала спорить о кино, например, или о современной литературе, произведениями которой подпитывалась из журнала «Новый мир».
Но категоричность в суждениях, полное отсутствие боязни обидеть человека и отталкивали от неё мужчин. Они приглашали танцевать других женщин. Чудилова в список приглашаемых никогда не входила. С нею можно было покурить на лестнице, «дёрнуть прямо из горла» водочки и матюгнуться, не «извиняясь за выражение». «Своим парнем» для многих стала Чудилова, но никак не любимой и не желанной женщиной. Поэтому вскоре она стала говорить, что «все мужики – козлы, а бабы (естественно!) дуры».
Наконец, Чудилова устала и от этой роли вечной брюзги. И нашла для себя другую.
Она решила стать «великим русским писателем». Благо дело, что интернет к этому времени уже широко раскинул свою паутину, накрывшую собою и их городок. Вначале Чудилова сидела в социальных сетях ночами напролёт.
Там она виртуально дружила, влюблялась, приобретала «смертельных врагов» и «закадычных друзей» и, не стесняясь, давала волю словам. Вскоре и это наскучило. Вот тогда-то она и нашла несколько литературных сайтов, где любой желающий мог выложить бессмертные творения ума своего и таланта. И даже получать отзывы на них. От таких же как она, искавших своего места под солнцем.
И записала Чудилова. Это вскоре стало почти страстью. Недели не было, чтобы она не подарила миру два-три рассказа. У неё даже появились свои поклонники, регулярно читавшие «новинки от Чудиловой». Чуть позже она придумала для себя хлёсткий, как ей казалось, псевдоним и стала называться «Джуди Чу».
Справедливости ради надо сказать, что словом владела она довольно бойко, а потому вскоре принялась за роман.
Было там что-то про пиратов, про необитаемый остров, на котором вдруг оказались двое влюблённых, которые ели ящериц, изжаренных на костре, лежали на песке и пили из обильных на том острове родников. Всё было, только не было главного: жизни. Ну, так ведь и у самой Чудиловой жизни в жизни тоже не было. А потому ей казалось, что то, что она пишет, и есть самоё жизнь.
Когда очередной роман не шёл, Чудилова принималась читать творения своих коллег по одиночеству. И награждать их суровыми рецензиями, обвиняя в пошлости, скуке и полнейшей бездарности. Если кто-нибудь из обиженных отвечал на её ядовитые записки, она ничтоже сумняшеся обливала его ушатом почти площадной брани, что даже тонизировало её авторское чувство, и творила нетленку дальше.
Вот так, почти в угаре, и жила Чудилова несколько лет. Пока вдруг однажды утром не обнаружила, что ей давно уже за пятьдесят, что дом её скорее похож на холостяцкую комнату в общежитии, что рядом с нею, в сущности, никого нет.
Вышла она на балкон, закурила. Затянулась два раза глубоко. Потом перелезла, как была – в ночной рубашке, через перила и прыгнула вниз. Как герои её нового недописанного романа прыгнули со скалы в море…
|
Молчу.