Таких учителей теперь не делают

             


Сорок лет назад я пришёл работать в школу. Многое тогда было по-другому. Не стану говорить, лучше или хуже, чтобы не быть старым брюзгой, всех раздражающим своим вечным недовольством. Скажу только, что было не так…
Что именно «не так»? Много чего. И в числе этих многочисленных отличий от школы современной было вот какое. В первый год работы молодого учителя, окончившего институт, его не назначали классным руководителем. И считался он учителем-стажёром, к которому обязательно прикреплялся наставник из числа опытных учителей. Причём, наставник обязательно преподавал тот же предмет, что и стажёр, и часто бывал на уроках у своего подопечного. Потом эти уроки тщательно и в деталях анализировались.
Не помню уже, платили или нет за такую кропотливую работу наставникам, возможно, как многое в те годы, считалось это «общественной нагрузкой». Говорить о деньгах, о небольших зарплатах, раньше в учительской считалось просто неприличным, ибо школу те, кто работал в ней, по крайней мере, бОльшая часть из них, воспринимали как служение, высокую миссию, которую нельзя было опошлить материальным и корыстным.
Ну да я не об этом!
Я – о своей наставнице.
Надо сказать, что судьба моя профессиональная всегда складывалась удивительно счастливо. Мне доставались обычно хорошие классы. Среди учеников  никогда не было откровенных мерзавцев и подлецов. Даже если встречались классы академически слабые, это всегда были добрые, славные молодые люди, с которыми были доброжелательные и взаимоуважительные отношения.
Руководители школ большей частью были людьми тактичными и работать не мешали. Помогали чем и как могли.
А везение это  моё профессиональное началось, думаю, именно с Марии Фёдоровны – моей изумительной наставницы.
Была она тогда много старше моей мамы. Даже, скорее, по возрасту годилась мне в бабушки. И я с первого же дня почувствовал, что человек она совсем другого… формата и масштаба, если хотите, нежели все остальные, кого я встречал в жизни до этого.
Преподавать начала ещё до войны, закончив перед этим сначала женскую школу, а потом и учительский институт. Были когда-то в нашей стране именно такие институты. Худая, с чуть поникшими от возраста плечами, но всегда в тщательно выглаженном чёрном платье. С гладко зачёсанными волосами, собранными на затылке в безупречный валик, из которого не выбивался ни один волосок. Тёмно-вишнёвый маникюр, никакой косметики. Из украшений – лишь микроскопические золотые серьги  с тёмно-красными камешками и узенькое колечко с таким же камнем на руке.
Пахло от неё всегда так нездешне и благородно старинно, что всякий раз, когда мы садились рядом, чтобы разобрать очередной мой урок, на котором она присутствовала, у меня слегка начинала кружиться голова.
Было ей в ту пору, думаю, ближе к семидесяти, но только сейчас понимаю, что, помимо глубочайшего к ней уважения, был я ещё и влюблён в эту удивительную женщину. Скорее всего,- не я один.
В школе со всеми Мария Фёдоровна была на «Вы»: с коллегами, вне зависимости от их возраста, с учениками – тоже. И также, вне зависимости от того, в каком классе эти ученики  учились.
Школа платила ей тем же. С  Марией Фёдоровной здоровались все. Коллеги – разумеется. Но тот, кто работал или работает в школе, прекрасно знает, что ребята здороваются, большей частью, лишь с теми учителями, у которых учатся. Мария Фёдоровна была исключением. Её знали все, и все с нею здоровались. Когда говорили о ней, даже за глаза, то «Марь Фёдна» никогда не звучало, все абсолютно чётко артикулировали её имя и отчество.
Когда она анализировала мои уроки, то иногда вызывала у меня лёгкую досаду или даже раздражение тем, с какой скрупулёзностью говорила о каждом моём промахе и о каждой удаче. Порой мне казалось, что это лишь мелочи, которые естественно неизбежны в нашей живой работе, когда каждый урок это почти импровизация. Но Мария Фёдоровна убедила меня в том, что эти «импровизации» всегда должны быть досконально  п р о д у м а н ы.
Однако я готов был простить ей всю  въедливость и профессиональное занудство, когда она удостаивала меня чести быть приглашённым на её уроки…
Только там, сидя за последней партой в её классах, я до конца осознал всё величие и грандиозную мощь Достоевского, так и оставшегося для меня самым великим из писателей.
А на уроках по лирике Блока мне всегда казалось, что она – поёт, настолько невообразимо прекрасны были строки поэта в её исполнении. До сих пор помню её тихий, чуть даже сипловатый шёпот:
- Девушка пела в церковном хоре…
- Я ломаю слоистые скалы в час отлива на илистом дне…
- И в жОлтых окнах засмеются, что этих нищих провели…
Сейчас только, оборачиваясь назад, понимаю, что в огромной степени благодаря тому, что судьба подарила мне встречу с этим человеком, я стал… неплохим учителем.
Когда, спустя год, я уходил в новую большую перспективную школу, куда меня пригласили работать, прощаясь, Мария Фёдоровна сказала мне:
- Дорожите высокой миссией, которую несёте, мой дорогой. И помните, что в школе главное всегда – ребёнок, к душе которого вы прикасаетесь одним из первых…

Пишу эти строки и плачу над новостью, которая пришла сегодня.
Мария Фёдоровна умерла.
Ей было 96 лет.
До 85 она стояла за учительским столом…

Упокой, Господи, душу рабы твоея Марии свет Фёдоровны. Аминь…