Окаменелые сердца, или медуза Горгона, ч. 1, гл. 5

небосвод с белыми барашками облаков, так что нельзя было не верить этому майскому дню, этой весне, когда первые нежные листочки появлялись на оживших деревьях.
  И Павел заснул на руках своих приятелей со счастливой улыбкой, ноги его подкосились, и мужики усадили его на холодную металлическую лавочку около подъезда с бронированной дверью.
  Появился маленький, тоже со счастливой улыбкой, и показал мужикам головку «белой». Они заулыбались, а черный задумался:
  - А чо нам с этим делать, пацаны, а?
  - А чо? Оставим его, проснется – дорогу домой найдет, тут же рядом.
  - Да я не о том. Может, у него деньги есть – нам бы не помешали.
  - Это ты верно балакаешь, - сказал маленький, - надо его просканировать – вдруг что и попадется.
  - Да, ладно, братцы, нельзя же так: он нас водкой поил, душу наизнанку вывернул, горе у него такое, а мы его, значит, грабить будем… - сказал рыжий.
  - Не грабить, - глаза у черного зажглись бесовским огнем, - а спасать. Суди сам: если у него есть бабки, то он их обязательно пропьет, при его горе иначе нельзя, разве не так? – он посмотрел на маленького.
  - Правильно, иначе нельзя.
  - Иначе нельзя. Значит, он напьется до беспредела и может окочуриться, под машину попадет или что…  Разве не так? – черный посмотрел на рыжего.
  Тот опустил голову.
  - Разве я не прав, Саня? Скажи!
  Саня опустил голову еще ниже.
  Черный расстегнул у Павла плащ, пиджак и достал кошелек, открыл его, посмотрел на содержимое и отвернулся с отвращением:
  - Нет у него ни х..:  на последнее пил.
  Положил кошелек обратно, застегнул Павлу пиджак, плащ и стал пристально осматривать его с головы до ног. Взгляд его остановился на новых сапожках Павла, кожаных, узконосых, с высоким каблуком, как у техасских рейнджеров.
  - Вот это класс, пацаны, а? Это ему наверняка любимая жена подарила, а, пацаны?
  - Да ты чего, Петре, сапоги с него что ли снять хочешь? – бросился к нему Саня.
  - А чо, если у него ничего другого ценного нет, и не будет, заметь. Человек он конченый, без жены своей не проживет, раз на улицу с первыми встречными пить водку ходит. Ходит потому, что или один теперь живет, или дома ему родственнички пить не дают.
  - Ворюга ты, - крикнул ему Саня, - не человек ты: ворюга и зверь, нет души в тебе, сердца нет!!
  - Зато ты хорош, интелекент вшивый, сопли развозишь, только это и умеешь, а дело сделать – слабо тебе, всегда ты такой был, знаю я тебя.
  - Па-ацаны, - заговорил маленький, - а что если нам загнать эти сапоги у Вшивого, на толчке: четыреста – даст, б.. буду: он давно о таких мечтал?
  - Если по размеру подойдут, - проворчал Черный.
  - А мы ему –  водочкой  глаза зальем – вот он мерить и не будет.
  - И ты что ли ворюга, Женька? Вот не знал, вот когда ты воистину раскрылся!.. - крикнул ему Саня.
  - Да иди ты на х.., интелекент вшивый! – послал его Женя – Не хочешь – нам больше достанется.
  Черный и Женька, внимательно осмотревшись кругом, быстро стянули с Павла сапоги, положили в большой целлофановый пакет, где была водка, а бутылку Черный положил во внутренний карман своей старой куртки мышиного цвета.
  - Ну чо, пойдешь с нами водку пить или нет, интелекент вшивый? – зло крикнул Черный Сане.
  Саня постоял, покачался, подумал, закурил и пошел вместе с ними пропивать сапоги человека, который на мгновение ему стал близок и дорог и которого он вовсе не хотел обижать, но перспектива упустить бесплатную выпивку, остаться белой вороной, человеком, а не «пацаном» среди своих друзей заставила его предать свою проснувшуюся душу. Спустя 2 часа, когда Саня и остальные «пацаны» были вдрызг пьяные, он опять приставал к ним с вечным своим вопросом: «Кто же такой интеллигент, что это слово означает?».
  Так Павел и на этот раз остался один. Когда «пацаны» ушли, он проснулся, огляделся и пошел домой. Он шел босой, с радостью на душе, что с ним недавно произошло что-то хорошее, человеческое. По-прежнему светило весеннее солнце, теперь клонящееся к закату, но уже не грело, а лужи не смеялись, только воробьи, вечные воришки, оживленно преследовали друг друга, отнимая корку хлеба один у другого.