Я часто пел – вернее сказать, напевал - раньше. Я теперь я пою уже не таясь, во весь свой голос: низкие, местами прокопченные своды камбуза, содрогающиеся от моего вокала пуще, чем от судовой вибрации, то позволяют вполне. Не скрою – и голос, и тембр с годами лишь улучшились, зазвучали во всей своей недюжинной силе. Да и слух – остался всё тот же - с тех самых пор…
С тех самых давних пор, когда ходил я в море еще матросом, и горланил свои песни то ли в безлюдном трюме, то ли потихоньку напевал в своей каюте. К радости, но больше к печали иных невольных слушателей соседних кают. Одним из которых и был тот матросик – добрый малый, что жил через фанерную переборку, и имел, к своему несчастью, тонкий слух и музыкальное образование. А фанера, как совершенно верно подметил Остап Бендер – лучший проводник звука.
В добром настроении, встал я музыканту однажды на пути в коридоре, дабы поинтересоваться – не мешает ли ему, положим, просмотр фильмов на нот-буке, или еще чего? Пользуясь минутной моей добротой, тот приблизился почти вплотную, и проникновенно заглянул снизу вверх в мое глаза:
- Слышь, ты что хочешь у себя там в каюте делай – фильмы на полную смотри, на голове ходи, только сам больше не пой, ладно!
И таким просящим сделался тут взор его ясных глаз, что я сходу обещал…
А когда, забывшись, затягивал опять в каюте свою добрую песнь, добрый сосед принимался истово колотить в переборку.
Сейчас, изрядно повзрослев не только в творческом плане, на горло своей песне вставать не позволяю никому. И «давлю песняка» частенько – когда душа того попросит. Или перекрываю своим несравненным вокалом досужий трёп засидевшихся в салоне команды после обеда, или после ужина, беспечных едоков. Тогда, подхватив и поставив пустые тарелки на мойку и буркнув: «Спасибо, Поваротти – от слова повар!», - слушатели - невольники спешат поскорей покинуть салон команды – даже профессионально глуховатые механики больше двух куплетов не выдерживают.
Нашел-таки своему вокалу применение!
