разыгралась астма… Такие дела, Вано.
Нико снова зашёлся кашлем. По красным щекам текли слёзы.
- Ничего… - он приложил правую руку к горлу, - сейчас пройдёт… Редко поначалу беспокоило… последнее время спасу нет, чувствую… Не был пессимистом… Кх-х-ху!.. Скоро увижусь с любимой Нино…
Иван Семёныч молчал. Когда не знаешь, что сказать, лучше промолчи, говорил в детстве и позже отец, любое слово может больно ранить человека.
- Помнишь официанта?
Иван Семёныч рассмеялся:
- Жан-Себастьян, как же, чёрный русский парень из африканского Конго! Что с ним?
Глаза Нико влажно блестели.
- Он тоже…
Иван Семёныч решил сострить:
- Тоже грузинский князь?
- Ты вот зря, Вано, смеёшься…
- Какой смех! Как представлю чёрного, как уголёк, Жана в роли грузинского князя…
- Не он, - рассудительно сказал Нико и Иван Семёныч почувствовал себя неловко, - его жена, Лерико. Да, не чистокровная грузинка, есть греческая кровь, но тем не менее… Прости, душит кашель…
Приступ длился дольше обычного, после него Нико долго и старательно дышал аэрозолем, маленьким спасательным кругом в штормовом океане хворей. Насилу отдышавшись, он похлопал себя по лицу пальцами. Медленно вдохнул и расслабленно выдохнул.
- Болячки преследуют жёстче татей ночных. Те приходят в темноте, а эти вцепятся в тебя острыми зубами и пьют кровь мелкими глотками, высасывают здоровье, сокращают и без того недолгий век, что под луной, что под солнцем.
Нико замолчал. Уставился задумчивым взглядом куда-то туда, где даже днём свет звёзд ласкает взоры усталых путников.
- Дела шли отменно, - прервал он молчание. – Несмотря на то, что время нынче тяжёлое.
- Когда оно было иным, - вставил слово Иван Семёныч.
- Согласен… Слушай дальше. Преодолев сильное бюрократическое сопротивление, я создал общество российско-грузинской дружбы «Арагви». Постепенно укреплялись связи. Мы нанесём дружеский визит. К нам пожалуют гости с Кавказа. Своеобразное алаверды, если помнишь.
- Помню.
- Уже хорошо.
- Давай, рассказывай, - поторопил Иван Семёныч друга, сообразив, что говорить это не следовало.
- Не торопи, - степенно ответил Нико, - есть хорошая грузинская пословица: поспешишь, людей насмешишь.
- Это русская пословица.
- Я о чём: народ всегда мыслит правильно и верными словами. – Нико остановился. – Сбился с мысли. А!.. И вот, как снег на голову, прости, избитое выражение, но из песни слов не выкинешь, захворала Нино…
Неожиданно Нико резко запрокинул голову; мандибула отвисла; изо рта вырвалось сизое облачко горячего дыхания.
Картина не для слабонервных и Иван Семёныч умел себя держать в руках, но не в этот раз. Он вскочил и в беспомощности огляделся. В голове крутились всякие мысли от позвать на помощь до «что в самом деле происходит». Совершенно не хотелось думать, что этот цирк Нико устроил специально для него.
Высокий звонкий протяжный звук, раздавшийся в пространстве, резко оборвался тоскливой долгой нотой.
Налетел суровый ветер. Взметнул опавшие листья. Понёс по выстуженным дорожкам и аллеям. Просквозил в голых кронах деревьев. Затрещали ветви. С сухим треском посыпались сучья. У комлей разошлась в стороны кожура и забелели стволы.
Иван Семёныч не на шутку испугался: произошедшие перемены с другом, природные игры и прочие забавы могут вызвать разную взаимоисключающую реакцию у индивидуума.
Голос матери, ушедшей рано и давно, зазвучал неожиданно.
- Ванечка, Ванюша, что замер, мальчик мой любимый? Ванюшенька, ты же сам просился прокатиться на колесе, чего же сейчас испугался?
Тело сковало судорогой. Иван Семёныч осторожно оглянулся. Глупо, конечно, но в душе появилась уверенность – увидит маму. Чудеса бывают в сказках, в жизни – исключительно фокусы в цирке. Голосом мамы говорил Нико. Голова всё также запрокинута. Губы еле двигаются. Подняв голову, Нико посмотрел на Ивана Семёныча.
Именно сейчас ему стало по-настоящему жутко, спина покрылась ледяным потом: на него смотрела мама. Он узнал любимые черты лица, глаза, нежно и с любовью на него всегда смотревшие, узнал морщинки у глаз и в уголках рта, та же глубокая складка лежит между бровей, прядь, выбившаяся из-под платка, слегка серебрится сединой.
- Не капризничай, Ванюшенька, - продолжил Нико голосом мамы.
- Я не капризничаю, мама, - прошептал едва слышно Иван Семёныч.
Будучи убеждённым атеистом, Иван Семёныч не верил ни в бога, ни в мистику, ни в прочую чушь.
С лицом Нико происходило нечто, не укладывающееся в привычные рамки: мышцы быстро двигались, веки сильно сжимались и разжимались, мандибула то отвисала, то возвращалась с резким стуком зубов.
- Ванюша, что ты смотришь так, будто не признал…
- Мама… Мама… - захрипел Иван Семёныч. – Это… го… не может быть…
- Что ты сказал? – спросил Нико своим голосом, вернулись его черты лица, мимика, интонации.
Между рёбер кольнуло, Иван Семёныч схватился за сердце.
- Нико… зачем ты так… Не шути…
- Мне ли сейчас до шуток, - Нико произнёс и отвернулся.
Тихое всхлипывание услышал Иван Семёныч.
- Прости, не могу… каждую минуту… Сейчас… Это быстро пройдёт…
Иван Семёныч промолчал. Ему тоже было не по себе. Ком в горле. Спазмы мышц, слова не скажешь, в глаза будто некто щедрый бросил от души горсть соли с перцем.
Взгляд друга, глаза влажные, улыбка извиняющаяся, голос подрагивает:
- Не поверишь, Ваня (Иван Семёныч вздрогнул, друг назвал его не привычно - Вано), тысячу лет не катался на чёртовом колесе. Забылись детские ощущения. Уж не помню, как выглядит город с высоты птичьего полёта. Наверное, он красивее, чем прежде…
Иван Семёныч кивнул. Мираж или наваждение прошло, но он всё также видел вместо лица друга материнское, родное.
- Ты чего так смотришь, Ваня?
- Как?
- Будто дикого зверя увидел.
- Тебе показалось.
Нико пожал плечами.
- Может и показалось. Тебе видней. – после паузы спросил: - Ваня?
- А?
- Давай, как в детстве, с теми же эмоциями, прокатимся на чёртовом колесе? Аттракцион работает. Отсюда вижу, будки плывут по кругу. Что скажешь?
- Давай.
- Помнишь, Ваня, ты боялся высоты. Забыл, как это по-научному.
- Акрофобия.
- Выучил название? Не отвечай.
- Отвечу – нашёл причину страха и запомнил.
- Вылечился?
- Нет, - признался Иван Семёныч, - как ни старался, не вышло. Летать самолётом не боюсь, смотрю в иллюминатор, вселяется какой-то иррациональный страх.
Кабинка, покачиваясь, остановилась в паре метров от вершины круга, описываемого чёртовым колесом. Сразу что-то липкое облепило тело, появилась слабость, тошнота подкатила к горлу, сердце ухнуло и провалилось к недрам земли и роскошная панорама старинного N-ска размылась в глазах, покрылась туманом, Иван Семёныч чертыхнулся вслух и уцепился руками в боковые ручки кабинки, закрыл глаза и начал считать до десяти на выдохе, успокаивая сердце.
Издалека, через ветра свист и шум ветра в ушах он услышал Нико:
- Специально попросил контролёра остановить колесо на пике подъёма. Ничего, Ваня, сейчас будет лучше.
Колесо медленно рывками продвигалось вперёд, росла амплитуда колебания кабинки, ветер резче засвистел в конструкции и между проводов гирлянд с разноцветными включёнными лампочками.
- Ещё чуть-чуть, - продолжал Нико, - вот! Во-от, - протянул он заворожённо и закончил криком: - Всё! Баста! – и вниз: - Маша, готово! Тормози!
Колесо остановилось.
Иван Семёныч приоткрыл глаза.
- Что за фокусы, Нико?
- Ай, да, что за фокусы-покусы, Ваня, ты посмотри на это великолепие! – Нико рукой широко обвёл из кабинки панораму города. – Неизвестно, будет ли ещё шанс, увидеть всё это или наслаждаемся в последний раз. К сожалению, Ваня, или к великому нашему счастью, человек не знает своих дней счёта. Сейчас уйдёт, завтра или года два-три будет ходить по земле.
- Нико, мне нравится пессимизм в словах и вот это про последний раз. Прекращай, прошу тебя.
Иван Семёныч замолчал, он снова услышал тот резкий долгий звук, оборвавшийся резко.
- Любил N-ск всегда, - сказал Нико. – Голову даю на отсечение. Перед дембелем вызвал командир и предложил остаться на сверхсрочную, соблазнял школой прапорщиков, перспективами и льготами. Ответил, не могу, не могу остаться. Что-то влекло и тянуло сюда. Здесь я родился, в садик бабушка водила, во-он там, на его месте сейчас небо протыкает игла высотки, отец повёл в первый класс, школа, слава богу, сохранилась. В институт поступил. Познакомился с Нино… Первая любовь и на всю жизнь. Так бывает, Ваня… На всю жизнь…
- Ну, да, - согласился Иван Семёныч.
Нико продолжил:
- Посуди сам, можно ли на что-то более привлекательное променять родной город, где мать пела колыбельную песню… - Нико умолк.
Поскрипывали металлически соединения кабинки, она ходила туда-сюда, будто великан покачивал своею великанской головой. В воздухе, пронизанном осенним солнцем, ощущались первые признаки зимы.
- Попросил секунд двадцать-тридцать подержать вот так, - сказал Нико, втягивая воздух ртом. – Мы – единственные смельчаки. Холодно! Бр-р!..
Иван Семёныч давно поводил плечами, пытаясь согреться. Здесь и летом, где останавливаются переночевать облака, в самую жару и зной дует свежий ветер.
- Глаз не оторвать от этой красоты, - повторил Нико. – Даже не верится, Ваня, вижу в последний раз.
- Я просил, Нико! – произнёс, постукивая зубами Иван Семёныч и уловил далёкое эхо, звучащее тревожным набатом гулко и протяжно и вздрогнул. – Что ты зачастил: в последний раз да в последний раз!
- Не горячись, Ваня, красивый оборот. Понравился, вот и …
- Красивый оборот, - повторил Иван Семёныч, - есть много красивых оборотов.
- Успокойся, - мягко звучал голос Нико. – Сейчас поедем вниз, все страхи твои улетучатся. Как ступим на грешную землю с небесных высей, так и сразу…
Набат звучал всё ближе и громче.
Едва кабинка поравнялась с контролёром, Нико обратился к контролёру:
- Маша, друг выйдет, а я ещё разок прокачусь. И также останови, когда… в общем ты поняла, хорошо, Маша?
Женщина кивнула, кутаясь в тёплую куртку. Иван Семёныч стал рядом. Чёртово колесо медленно уносило кабинку с школьным другом.
Отъехав, Нико крикнул:
- Хочу прокатиться в последний и на этом всё, баста!
Что-то в голове у Ивана Семёныча начало складываться, начала проявляться картинка.
- Немедленно останови, Маша, - крикнул он контролёру. – Слышишь, где у тебя этот рубильник?
- Красная кнопка – указала женщина пальцем.
Иван Семёныч вдавил со всей силы кнопку. Колесо не остановилось.
- Есть резервная? На случай неисправности этой?
Маша развела руками.
- Только эта. Всегда работала, - и попробовала сама тыкать пальцем, но колесо не слушалось и ползло вверх. Когда оно достигло вершины круга, остановилось.
Женщине передалась тревога мужчины и она вместе с ним смотрела вверх.
Ахнул, бледнея лицом, Иван Семёныч. Закричала Маша, давя на бесполезную красную кнопку – чёрное пятно отделилось от кабинки и беззвучно полетело…
И не стихал звучащий печально звук, то затихая, то усиливаясь в осеннем небе.
