КОНТРАБАНДА

                                                 
«(Существуют вещи, которые временно сокрыты,
Чтобы позже стать откровением.) Ибо нет ничего          
тайного, что не станет явным, и нет ничего
(временно)  сокрытого, что не вышло бы наружу»,
Марка (4: 22).    
                                                                     
«Зная страх Господень, мы вразумляем людей,
Богу же мы открыты. Надеюсь, что открыты
и вашим совестям»,
Библия.


 

На холодном кафельном полу затхлого привокзального туалета станции Москва-Киевская в синих слегка потёртых джинсах, серой футболке, с перекинутой через плечо небольшой спортивной сумкой лежало бездыханное тело двадцати – двадцатипятилетнего парня. Побелевшие холодные руки его были раскинуты в стороны, остановившийся взгляд сверлил грязно-жёлтый потолок. Один из двух экспертов - медиков, некоторое время потолкавшихся рядом, уверенно заполнял медицинскую документацию, фиксируя факт летального исхода неизвестного…

1.

Теперь наконец-то я свободен от всего, что могло бы помешать мне открыто и со знанием дела рассказывать о случившемся. Я расскажу всё, что произошло. Или, точнее, почти всё. По крайней мере, расскажу то, что ярко отпечаталось в моей памяти.
Внимательным телезрителям или читателям столичной прессы история будет наверняка знакома, потому как совсем недавно об этом уже говорили во всеуслышание. Говорили, правда, по-разному: кто-то более правдоподобно, кто-то менее. И чтобы расставить все точки над «i», я просто обязан рассказать всё лично, по горячим следам, пока свежи воспоминания и мысли не дают покоя, рассказать без прикрас, недомолвок и преувеличений.  
Не буду мучить ожиданиями. Начну по порядку. С того, что было седьмого августа - в месяц, который, как показывает современная история, слишком часто приносит какие-нибудь неприятности.
К тому времени уже месяца четыре как я работал в отделе журналистских расследований газеты «Новое время», что на Брянской улице.
Стояла изнуряющая жара. Я сидел на стареньком потёртом кресле в небольшом кабинете и созерцал, как за окном, висевшее над Москвой, раскалённое солнце изо всех сил старалось расплавить асфальт всей мощью своих вездесущих лучей.
Духота переполняла кабинет. Справляться с ней не под силу было даже внушительных размеров вентилятору, со скрипом крутившемуся на сто восемьдесят градусов метрах в трёх от меня.  
Периодически вытирая выступающий на лбу пот, я держался. Сил придавало предвкушение радостного и в то же время волнующего события - открытие первой персональной фотовыставки, запланированной на три часа в выставочном центре недалеко от моего дома на улице Бориса Галушкина.
Фотографией я увлекался с детства и, честно признаться, долго мучившийся сомнениями, кто я больше есть – журналист или фотохудожник, - давно мечтал о выходе собрания своих творений на суд общественности.
Воображение не подводило меня. Подбадривая себя, я представлял, как  нескончаемые вереницы посетителей с трудом находят место в тесном зале, как искушённые критики дают моему творчеству лестные характеристики, восхищаются фотографиями и не хотят расходиться. Это, конечно же, были мечты, но, тем не менее, надежда, что всё именно так и произойдёт, крепко держалась в моём сознании.        
К полудню я переделал текущие дела и, вырвавшись из кабинета, по длинному тусклому коридору, слегка обдавшему меня приятной свежестью, направился к выходу.
Мысли о выставочном центре, в котором я должен был оказаться в ближайшее время, не отпускали пока стоявший возле турникета охранник дядя Коля – невысокого роста мужик лет за шестьдесят с небольшими заплешинами, но густыми усами с проседью не спустил меня на землю, схватив за руку и потянув в сторону:
- На минутку.
Я очнулся: что ему, интересно, понадобилось?
Дядя Коля казался мне немного странноватым, редко с кем разговаривал, на многих смотрел искоса, как будто в чём-то подозревал, а вот ко мне, что удивительно, относился вполне дружелюбно.
- Извини, очень спешу.
Слова, похоже, прошли мимо ушей дяди Коли:
- На-ка, посмотри, что тут.
Дядя Коля протянул чистый белый заклеенный конверт без почтовых марок, штампов и надписей.
- Зачем это мне?
- Один гражданин притащил, отдай, говорит, в надёжные руки. Хочу тебе  отдать.
Я отблагодарил дядю Колю за доверие и попытался отказаться:  
- Может там яд? Сейчас возьму, открою, и загнусь прямо перед тобой. Что тогда делать будешь?
- Да нет, вряд ли, – не оценив шутки, успокоил дядя Коля. - Он сказал, что там важная информация.
- Информация, говоришь?
Я взял конверт в руки и поднял к свету, стараясь разглядеть через бумагу, что же там может быть. Видно не было, но на ощупь чувствовалось, что в конверте находится маленькая пластинка.
– Если информация - отдал бы в отдел писем, или главному, в крайнем случае. Он бы разобрался.
- Возьми, возьми, а там сам решишь, что делать, - настаивал дядя Коля.
Он пронзал меня суровым гипнотическим взглядом, не собираясь отступать. У меня же времени для препирательств не было, и, в конце концов, пришлось сдаться.
- Дядь Коль, ты и мёртвого уговоришь. Но учти, просто не могу с тобой спорить, спешу…
- Ладно, не сердись, - пробормотал дядя Коля вслед, когда я уже выходил из редакции, - не сердись...
Я держал конверт в руках, и на улице вполне естественное человеческое любопытство всё-таки взяло верх над всякой предосторожностью. Разорвав конверт, я увидел, что маленькой пластинкой, которая в нём лежала, оказалась карта памяти для мобильного телефона. Кроме неё в конверте была квадратная бумажка с размерами сторон, едва превышающими десять сантиметров, с довольно загадочным текстом, нацарапанным не очень разборчивым  подчерком:

«Информация, содержащаяся здесь, может быть очень важной. Очевидно, кому-то она будет нужна, и кому-то может очень сильно навредить. Будьте осторожны. Отдавать в милицию, не рекомендовано».

Что бы это могло значить?
Своего имени и фамилии автор записки не указал, но твёрдой рукой под основным текстом вывел «Аноним».
Подойдя к своей старушке- «девятке», я нажал на кнопку брелока, сняв машину с сигнализации.
Жара одолевала! Набравшись мужества, я забрался в ещё более душный салон автомобиля, вставил ключ в замок зажигания, повернул его, и, услышав привычный рокот, ткнул пальцем в нужную кнопку радиоприёмника. Приёмник заговорил. Я покрутил ручки стеклоподъёмников на передних дверях и через опустившиеся стекла, почувствовав небольшой приток воздуха, выехал со двора.
Ехать предстояло минут тридцать в лучшем случае, а с учётом возможных пробок, может быть, и все пятьдесят.
Влившись в скоростной поток дорожной московской артерии, я от души  давил на педаль газа. Спёртый летний воздух сквозняком пролетал по машине, не успевая охлаждаться, но и от него дышать становилось немного легче. Часы показали полдень, по приёмнику начался обзор новостей.
Обычно всё, что вещал радиоприемник, я воспринимал лишь в качестве шумового фона, не позволяющего дремать за рулём в минуты усталости, но тогда обозреватель заговорил о недавнем, произошедшем чуть более часа назад, убийстве молодого человека в привокзальном туалете на станции Москва-Киевская. Прислушавшись, я сделал громче. Обозреватель тараторил пулемётной очередью, и из его рассказа я успел уловить, что был убит оперативный сотрудник правоохранительных органов, что, по информации представителя Следственного комитета, убийство было совершено с целью ограбления, и что преступление якобы будет раскрыто в ближайшее время… К подобным обещаниям я всегда относился с большой подозрительностью и в тот момент подумал, что это просто игра на публику. Один красочно рассказывает, другой делает репортаж, а через неделю  история забывается, появляются новые жареные факты, новые герои и новые репортажи.И не успел я оценить услышанное, как вдруг, как всегда некстати, раздался звонок моего мобильного телефона.
Звонил Семён Яковлевич Крей. За непродолжительное время работы в «Новом времени» я успел изучить его непростую натуру. Невысокий, с маленькими чёрными усиками, длинным кривым носом и блестящей лысиной, Крей был настоящим тираном, требовал от всех беспрекословного подчинения, не считаясь ни с чьим личным мнением, что коллектив редакции просто вводило в стопор. От его самодурства многие не находили себе места. Я старался с ним быть аккуратным, и, зная, что просто так Крей звонить не будет, начал догадываться, что ему, очевидно, как любому главному редактору,  тоже будут нужны жареные факты. И не ошибся.
- Нужно срочно съездить на Киевский вокзал, - сказал Крей. - Слышал об убийстве?
- Да, только что, по радио, - ответил я, немного расстроившись тем, что с вероятностью на девяноста девять и девять десятых процентов придётся менять планы.
- Так вот, собери информацию к завтрашнему номеру.
Я попытался воспротивиться, напомнив редактору, что у меня выставка, но это не помогло.
- Знаю, не забыл, – сказал Крей. - Ничего страшного не случится, если  отложить начало на полчаса. В кабинете дежурного ЛОВД будет ждать следователь, фамилия его Анохин, всё, что нужно, он расскажет. Думаю, много времени не понадобится, да и лучше тебя вряд ли кто напишет…
Крей прервал связь. Спорить с ним было бесполезно. Как он вообще разрешил мне участвовать в выставке? Для общего дела, конечно же, я был готов выполнить его указание, но моему негодованию не было предела: неужели больше никого нет в газете?.. Ничего экстраординарного, а лучше меня никто не напишет! Зачем вообще тогда нужны те, кто не умеет хорошо писать?.. Я же говорил: выставка! Первая фотовыставка в жизни! Одним словом, подпортил Крей, конечно, мне настроение, но ничего не оставалось делать, как ехать на вокзал и встречаться со следователем. И мысленно повозмущавшись, в конце концов, я постарался себя сдержать: надо, так надо! Выбрав удобный момент, я развернул машину и помчал к Киевскому вокзалу.

2.

С момента обнаружения трупа в привокзальном туалете по моим подсчётам должно было пройти немало времени, но, прибыв на Киевский вокзал, я заметил, что людей в милицейской форме до сих пор там находилось гораздо больше, чем в обычные дни.
Я уверенно шёл к намеченной цели. Перед глазами мелькали люди, беспорядочно бегающие в разных направлениях, в ушах назойливо звенел привокзальный гул; из ларька, стоявшего неподалёку, разносился запах пирожков, смешивающийся с тяжёлым густым запахом периодически поднимающихся в воздух облаков паровозной копоти, и, наконец, появилась  долгожданная табличка:
             
«МИЛИЦИЯ.
ЛОВД на ст. Москва-Киевская»

Я потянул за ручку тяжёлой металлической двери, и дверь со скрипом отворилась. Я вошёл, но не успел сделать и пяти шагов, как путь мне преградил толстый прапорщик с автоматом наперевес, выросший словно из-под земли.
- Куда?
Я остановился, нащупал в кармане удостоверение журналиста газеты «Новое время» и, достав его, раскрыл перед глазами прапорщика:
- Из газеты. Меня следователь ждёт.
- Минуточку, узнаю, когда он сможет принять.
За спиной прапорщика я увидел деревянную дверь кабинета, в которую, развернувшись, прапорщик стукнул три раза огромным кулаком и тут же, не дожидаясь