Всё лето лета не было, а в августе оно обрушилось на землю и начало бушевать, словно стараясь наверстать упущенное время. Два первых летних месяца шли дожди чуть не каждый день. И даже два раза град с неба сыпался. Это после удушливо жарких дней, вдруг взламывавших череду пасмурных и прохладных.
А в последний месяц уже с утра было жарко. И просыпаешься не от того, что спать не хочешь, а потому что от подушки жарко и солнце в лицо светит. А ещё от того, что из кухни приятно пахнет бабушкиными оладышками. Вот сейчас она заглянет в комнату и скажет:
- Ну, проснулся уже? Вставай давай, умывайся, а то оладьи простынут.
И улыбнётся при этом ввалившимся ртом…
Но – нет. Не заглянет и не скажет. Это всё ещё сон наяву продолжается. И счастье из этого сна вытекло наружу, в наступающий день. Даже в какой-то миг показалось, что так оно и есть на самом деле.
А на самом деле нет никаких оладышков, и запах их приснился, потому что и бабушки-то давно уже нет. И сам ты уже давно дедушка. Ну, мог бы быть, по крайней мере, если бы тогда, таким же вот жарким утром, не сказал Маше, что уходишь. И если бы не ушёл…
И к бабушке пришёл, потому что идти больше было не к кому: отца с матерью давно уже нет, на машине разбились, и бабушка была единственным на белом свете родным человеком. В какой-то момент, правда, показалось, что и Маша – человек родной. Но не стала она даже двоюродным. И троюродным тоже. Так, прожили рядом три года как соседи: у каждого были свои друзья, свои интересные вещи. Детей оба не хотели. Не любили, наверное, потому что друг друга. А от нелюбимого – какие дети?..
Он как-то среди ночи проснулся и, опершись на локоть, долго рассматривал лицо спящей жены, потому что в комнате светло было от уличных фонарей. Смотрел и думал:
- Боже мой! Что я натворил с собственной жизнью? Я же совсем не знаю этого человека. Зачем она мне? Да и я ей - зачем?
Вот после этой светлой ночи и наступило то самое жаркое утро, когда он собрался и ушёл. Маша, кажется, даже не удивилась. Стояла только, прислонившись к дверному косяку, и смотрела, как он укладывает свои рубашки в рюкзак. Всего и спросила:
- Уходишь?.. К бабушке?..
Он, не поднимая даже глаз на неё, ответил:
- Ага… К ней.
Бабушка, когда он к ней в дом вошёл, тоже не удивилась. Всё поняла, увидав его с рюкзаком за плечами. Только и спросила:
- Кушать будешь?
И повела его на кухню, кормить. Потом тоже ничего не спрашивала. Только уже вечером, когда постелила ему на диване, и он улёгся, погасив свет, подошла к нему, присела на самый краешек постели, по щеке сухой ладошкой погладила и сказала:
- Несчастный ты у меня уродился…
Встала и ушла к себе в комнату.
А он с того дня словно бы в воду прыгнул. Тихо стало вокруг. Даже звуков никаких нет. Работа – дом, дом – работа. На работе – не интересно, но зато спокойно: ковыряешься там со своими радиодеталями в мастерской, и никто тебя не трогает. Дома - бабушка. Тоже спокойно.
Года через два этой спокойной жизни, как-то в конце уже рабочего дня подошла к нему Наташа-приёмщица. Постояла рядом, вздохнула два раза. Он на неё искоса глянул и дальше паять стал. Она ещё чуть постояла, потом и говорит:
- Приходи ко мне…
- Зачем? - спросил он, не отрываясь от работы.
- Жить вместе будем, - говорит.
Он, всё так же, не глядя на неё, отрицательно помотал головой:
- Не могу. Мы с Машей ещё не развелись. Да и бабушка у меня…
Наташа ничего отвечать не стала, просто отошла. И больше об этом не заговаривала.
Правда, когда бабушка ещё через несколько лет умерла, она всё так же молча взяла на себя все хлопоты по поминкам. Когда сорок дней отмечали, она на кухне, перетирая вымытую посуду, которую ему передавала, чтобы на полки расставил, сказала:
- Я, Борь, умру скоро. Рак у меня. А родных – никого. Ты тогда за Васьком, сыном моим, присмотри. Хоть иногда в интернате, куда его… потом заберут… навещай, а то пропадёт мальчишка, десять ему только…
Он только на секунду задержался с тарелкой в руках, которую она ему передала. Потом ответил:
- Присмотрю, не бойся…
Кивнул головой и на Наташу всё так же не смотрел. Потом вдруг опустил руки с очередной тарелкой и посмотрел на неё. В первый раз, наверное, за все эти годы:
- Давай тогда поженимся… сегодня. Ну, чтобы я его усыновить успел. Не надо ему в интернат. Плохо там, наверное…
… что это он сегодня развспоминался! Вставать же надо. А то лежит, будто дел никаких! Васька же сегодня с женою к нему обещал прийти. Вчера по телефону пробубнил, что должны они «сказать отцу одну очень важную вещь». Неужели внуков он, наконец, дождался?!.
- А напеку я им оладышков, как у бабушки, - сказал сам себе и почти по-молодому вскочил с постели…
|