Ненормальный

Есть  у  меня  проблема.   Глуп.  С  детства.     Всегда  думаю   о
чем-то  постороннем.    Не  слышу  слов,  обращенных  ко  мне.    Не понимаю,
чего   хотят  окружающие.     Объяснять    надо,  а терпения   не   у всех
хватает.    Мама  только  охала.
           Одни  мы   с  ней.   Отца  не видел  никогда.     Когда  маму спрашивал,  сразу
плакать  начинала,  ничего  не  объясняя.      Перестал  спрашивать.
           В  школе  учился   на   одни  тройки   из-за  невнимательности.  Туго
доходило   знание.    Но  ведь,  доходило.     Усваивал  крепко.
           Каждое  слово  имело  смысл.  Поэтому многословную  речь  не  понимал.
           В  десять   лет сильно  током  дернуло.   Так,  что   первые     фаланги
пальцев  на  левой   руке,  кроме  большого   на  тридцать  градусов  скосило.
Влево.
        Так  что, имени  своему,   Горислав, полностью  соответствую.
        У  нас,  во  Всеславии,  все    Славы.
         Окончил,  кое-как,  восемь  классов  и  пошел  работать.     Курьером,
доставщиком  продуктов,    подсобным  рабочим,   грузчиком.    На жизнь  надо
было  зарабатывать.     Не  все же  маме меня  содержать.   А  кому,  кроме  нее,
нужен  недоумок, с  искореженными  пальцами   левой  руки.
         С  совершеннолетием,  пришла  в  мою  жизнь  армия.     Отдых  матери
на  год    от забот   и  волнений.     И  надежда,  что      немного  поумнею.
Не  она  одна  надеялась.      Армия  Всеславии  из  кого  угодно   человека
сделает.     Боевые  легионеры    по  контракту  служат,    а  мы, обязательные,
все  по   хозяйственной  части.    Обеспечивать,  оборудовать, копать, строить,
охранять,  доставлять.      В  среднем,  на  одного   боевого  двое  обязательных
приходится.
         Некоторые  так  втягиваются, что  после  службы  контракт  заключают
и  в  боевые   идут.   Я тогда  себе  представить  не  мог,   как  на  кого-то  живого
в  прорезь  прицела  смотреть.
        Не  успел  освоиться,  как  война  со  Шматландией  началась.    Вернее,
миссия  по  спасению  народа   Шахтинска   от  шматистов.    Только  вошли  мы
к шматландцам  не  с    Шахтинска,  а  с  другой  стороны,   где,  по  разговорам,
шматистов,  отродясь,   не   бывало.     Ну, зашли  и  зашли.     Весь  день
продвигались  без   сопротивления,   по дороге.  Вечером   остановились  на  привал.
Командир  хозяйственной  когорты   меня на  кухню  послал,   повару  помогать.
           Тот помощи  обрадовался.   Познакомились.     Ромиславом  звали.
Перекусим,  говорит, перед   работой.     Навернули  пару  бутербродов  с  маслом.
Густым  киселем запили.     Просто, мечта  стала  явью.      Жизнь, явно,  удавалась.
           Послал  он  меня  к   водовозу,    два бачка водой  наполнить,   а  сам   стал
пары  передвижной  печи  разводить.     Я  метров  десять   не  дошел,  как
земля,  внезапно,  из  под   ног  ушла.     Все  вкруг  вспыхнуло  и  резко  померкло.
А  потом,  разрывающий  уши,  грохот   и  смрадная  гарь.
          Встал,  весь в  пепле.     От  водовоза  кусок  оплавленного  железа
остался.       Кухне  повезло   больше.  Машина  была  цела,  только  сильно  горела.
Не  помню, как  в руках   огнетушитель   оказался.       Такую струю  пустил,
что  потушить  удалось.      Из   дверцы  кабины свесилось  тело водителя,
без  головы.     Внутри    герметичного    кузова  все  оплавилось.    На полу
лежало  нечто  скрюченное,   как  паук, исторгавшее    запах   жаренного  мяса.
То, что  было,        не так   давно,    Ромиславом.
           Когда  до  меня   дошло,  воздух  потряс  дикий  крик.    Кто-то,  похожий
на  меня,    беспорядочно  метался по  выжженной  дороге   и  орал, обхватив
голову  руками.     Впоследствии,  выяснилось,  что это  и  был  я.
          Как  из  подъехавших  сзади,   машин    вышли  и  скрутили     меня
не  помню.     Очнулся,  лишь,  через  две недели  пребывания  в   центре
психиатрической  помощи.      Узнал, что  весь   легион  накрыло  «Машуткой»,
системой  управляемого  огня.      От этого  сорвался  снова.     Остаток
обязательной  службы пришелся  на  лечение.
          Врачи   никак  не  хотели  отпускать  домой, после  истечения  срока.
Они,  ведь,  не знали,  что  я  изначально  глуп,  и  проваленные  тесты  списывали
на  то,  что не прошли  последствия  нервного  шока.    
          Мало  того,  перед  выпиской приехали  незнакомые люди.     Мне  выдали  
новую  форму,   с  золотым  шитьем,    удивительно  мягкие   туфли,  из  
натуральной  кожи  и  повели  в  столицу.
             Оказывается,  самый  главный  во   Всеславии  решил  лично  вручить
награды,  уцелевшим  в  первых   боях.    Мне  снова  повезло, что  окончательно
убедило  в  неисправимой    глупости.
             Перед  награждением  незаметные   люди  тихо  предупреждали  всех
не  жать  сильно  руку  и  не  смотреть   в глаза,  не   любит  он  этого.
             Вид  самого   главного  был  угрюмым   и  понурым.      Движения
поспешны  и  нервозны.    Мы,  награждаемые,  были  построены  в  шеренгу.
Невелика  она  была.     Другим  передовым легионам  повезло  немногим  больше  
нашего.  
               Думая  об этом, не  заметил как  настала  моя  очередь  принять награду.
Звезда  воинской  славы  четвертой  степени     уютно  покоилась   на  шелковой
подушке    коробочки  красного  бархата.     Мягкое  прикосновение  к  ладони
смешалось  с   удивительно  безжизненным  запахом, от  этого   бархата
идущим.
             Рука  самого  главного  оказалась     слабой,  вялой  и  невероятно
ледяной.     Я  не  о  чем  таком  не думал,   только  ладонь    яростно  сжала
эту  мертвую   кисть.   От  резкой  боли  у   него  расширились  глаза.       Какой
пустой    взгляд.   Как  пропасть.   И  я  глядел  туда.     И  Ромислав.  И  водитель
кухни, пока  не оторвало  голову.    И   командир  хозяйственной  когорты,
случайно  подаривший  мне  жизнь.  И  весь наш  легион,  сожженный  синим
пламенем  в  одно  мгновение.
            Ладонь  моя  разжалась.     Едва  подхватили,   не  позволив  упасть,
внезапно  одряхлевшему,  пожилому  человеку.  
             По возвращении,   замечая,      как  взгляд  матери,   при  встрече,  из
радостного   становится  жалостливым,  понял, что  дело  мое  совсем  плохо.    
           Но      на  следующий   день,    неожиданно для  себя  самого,  купил
краски,  альбом  и  стал рисовать,  чего в  прошлой  жизни  никогда  не  делал.  
Сначала  выходили  рисунки,  потом  картины.   Интересные,  поглощавшие
внимание  зрителей.      Только  предметом  внимания  был     ужас.    Страх,  
рвущийся      наружу.     Стали  покупать.    Появились   деньги.   Знакомые.
Ценители.
              Одна  оценила  не  только  картину,  но  и  художника.
               Вот  и  личная  жизнь.      Вроде,  не  на  что   жаловаться.    Только,
боюсь,   это  сон.     И  с   пробуждением   рассыплется    мой   мир  в  пепел
на   дороге   Шматландии.