ПРИЧИТКА

В отличие от «значительного лица» в замечательном произведении Гоголя «Шинель», наше значительное лицо сделалось таковым довольно давно, а потому уже достаточно комфортно чувствовало себя в своей роли, было даже уверено в будущем и, по его же выражению, точно знало «как инвестировать, в случае чего, лично себя и свои знания, умения, навыки в окружающую действительность». Трофим Анатольевич Коростелёв увлекался музыкой в стиле рок-н-ролл, литературой, рыбалкой, наукой и прочими областями деятельности человеческой, позволяющей отдохнуть от основной своей работы и груза её значительности, сохраняя при этом облик человека разностороннего, интересного и даже высокоморального. Однако, жизнь от этого легче не казалась, а «значительный» груз год от года оставлял на лице тяжёлый след, какой обычно оставляют копыта ломовой лошади на пусть и не всегда плодородной в итоге, но жирной унавоженной почве. Будучи чиновником, Трофим привык общаться с людьми официально, по делу, не выходя за рамки, экономя время, сохраняя нормы и забывая о вечном. Собственно, так бы и тянулась его насыщенная рутинной работой и разнообразными увлечениями жизнь, если бы он внезапно не захворал. Надо сказать, герой наш, несмотря на грустные глаза и вид вечно уставший и даже какой-то измученный, отличался здоровьем отменным, иными словами, каким-либо заболеваниям, кроме, пожалуй, хандры – вообще подвержен не был довольно долгое время.
– Беречь себя надо, батенька, – приговаривал Алексей Егорыч, поглядывая на результаты анализов своего очень давнего пациента и хорошего знакомого. – Но картина-то в целом неплохая, я бы даже сказал вполне себе нормальная.
      Невысокого роста, плечистый, с проницательными и слегка задумчивыми голубыми глазами доктор Алексей Егорович Швабский был старым приятелем нашего чиновника, имел страстное увлечение литературой девятнадцатого века, культурой той самой эпохи он интересовался живо и, порою, самозабвенно, то и дело пуская в оборот фразеологизмы и иные речевые обороты прекрасных времён, без умысла навязывая моментами архаичную лексику своим собеседникам. Пожалуй, на этой почве они когда-то и начали крепко общаться с Трофимом Анатольевичем, так как последнему очень импонировала манера общения доктора, а его увлечение классической литературой он находил вполне себе интересным и достойным настоящей интеллигенции занятием.
–То есть как, – недоумевал Трофим Анатольевич, – неплохая? У меня температура под сорок, а ты, Алексей Егорыч, мне такое говоришь…
– А болит ли чего-нибудь, жалобы какие, быть может, имеются?
– Да в том-то и дело, дорогой Алексей Егорыч, что жалоб никаких не имею… Просто без всяких на то веских причин, да прочих оснований проснулся весь в огне. Ни горло, ни лёгкие, ни печень, ни сердце, ни почки – ровным счётом ничего не беспокоит.
– Так вот и анализы ни о чём таком не кричат, милейший!
      Алексей Егорыч уловил крайне удивлённый взгляд Коростелёва, невольно насупился, потёр свой широкий морщинистый лоб и, словно музыкант оркестра, ожидающий очередного широкого взмаха дирижёра, выпалил в предвосхищении реплик пациента:
– Может, сглазил кто, – моментально заприметив дрожание кустистой брови Трофима Анатольевича, тут же скоропалительно добавил: – Ну там порча какая-нибудь, наговор…
– Да что за бредни, Алексей Егорыч! – громко, но совсем не возмущённо перебил несерьёзные рассуждения доктора Коростелёв, выпрямившись во весь свой высокий рост. – Чай, не в средневековье-то живём… Понимаю, что для красного словца больше вставили, да только от этого не легче совсем.
    Доктор ещё раз боковым зрением бегло взглянул на лежащий возле тонкой амбулаторной карты листок с прекрасным результатом анализов пациента, тяжело выдохнул и, достав пачку дорогих папирос, проговорил по-свойски:
– Выйдем, Трофим Анатольевич, я отравлюсь, а ты воздуха глотнёшь.
      Был прекрасный осенний день, солнце светило ещё совсем по-летнему, лишь лёгкие дуновения едва прохладного и по-особому свежего ветра знаменовали собой самое начало пёстрой и слегка меланхоличной поры.
– Вот сколько тебя знаю, – в какой-то момент не выдержал Трофим Анатольевич, хмуро посмотрев на давнего приятеля в белом халате, – а всё травишься… Неужто так сложно бросить курить? Или желания вовсе не возникало?
– Желание-то велико всю жизнь было, – ухмыльнулся доктор, махнув широкой дланью, – да воля человеческая ничтожна.
    Оба поняли друг друга, разом замолчали и каждый задумался о чём-то своём, погрузившись в море внезапно нахлынувших воспоминаний.
– Знаешь, Трофим Анатольевич, – уставившись куда-то в линию горизонта, нарушил общее молчание Алексей Егорыч, – я одну историю из своей молодости вспомнил, расскажу тебе. У нас в Сибири, в том селе, где я вырос, соседская девка была по имени Глашка. Настолько пьющих людей я, ей-богу, никогда больше не встречал. Отец у неё уехал на заработки в город, ещё когда она мелкая была совсем, да там и пропал, мать её одна поднимала – хорошая была женщина: добрая, приветливая, работящая, никто про неё и слова сказать не мог плохого. Аглая, прямо скажем, от природы девушка очень красивая была, любого парня от семьи могла отбить, да в какой-то момент будто бес в неё вселился: три бутылки водки в день, да столько же пачек сигарет – это каждодневная её минимальная норма. В каких амбарах только Глашка ни валялась, возле каких заборов её только ни находили. Ничего мать поделать с ней не могла, все диву давались: как у такой порядочной женщины – такая пьянь распутная выросла, никакие наставления и прочие попытки вернуть человека к нормальной жизни действия своего не имели, все только и обсуждали, у кого ж быстрее сердце не выдержит: у Глашки от подобного пьянства беспробудного или у матери её от горя постоянного да позора…
– Да-а, – понимающе выдохнул Трофим Анатольевич, прервав воспоминания доктора, – женский алкоголизм, говорят, практически невозможно вылечить… Бедная мать.
– Так вот это буквально перед армией было, как сейчас помню, – продолжил Алексей Егорыч. – Выменял я у одного собравшегося в город соседского мужика старую «Ниву», что не заводилась лет семь. Парень я в те года рукастый уже был, всё перебрал, что нужно, даровал, так сказать, старой рухляди вторую жизнь. Тем временем, по селу слух прошёл, что в соседней деревне бабка-колдунья живёт, мол, чуть ли ни мёртвых на ноги ставит одними причитками…
– Чем?! – неожиданно рассмеялся Коростелёв, да хлопнул доктора по плечу, добавив: – Ох уж, как забавны эти деревенские бредни!
– Причитки, – ничуть не смутившись проговорил доктор, – это так у нас в Сибири, да на Урале всякие заговоры да порчи называют… Признаться, Трофим Анатольевич, я и сам в эти, как вы изволили выразиться – «бредни» никогда не верил, да подобно многим тогда – рос закоренелым атеистом, не верящим ни в Бога, ни в чёрта, как говорится.
– Да я и сейчас на том стою, Алексей Егорыч.
– Вовсе не сомневаюсь. Тем не менее, слухи эти и до меня тогда доходили, часто я на старенькой «Ниве» в райцентр гонял, так и там многие об этой деревенской чародейке толк вели, но значение всему этому я ровным счётом никакого не придавал. В один погожий день подошла ко мне мать Аглаи, да со слезами на глазах попросила её с дочерью к этой бабке свозить, мол, одна надежда осталась на чудо. Спорить не стал, горе матери понимал, в чародейства всякие не верил, но отказать бедной женщине по-соседски не мог. Договорились на завтрашний день.
– Пропала, небось, к утру?
– Никак нет. Полдня мы Глашку искали, нашли в итоге уже изрядно опохмелившуюся на краю села, кое-как в «Ниву» затолкал её, да поехали в соседнюю деревню к этой колдовской старухе, благо дело, пару-тройку месяцев назад уже возил к ней одного инженера с райцентра по делам сердечным, да примерное месторасположение избёнки её помнил. Накануне прошли проливные дожди, больно уж размыло там все подъезды к ней, а мучить свою клячу лишний раз не хотелось, чтоб потом ещё и за местным трактором не бегать. В общем остановился в метрах трёхсот от избушки на пригорке, «прибыли, мать, – говорю, – туда вам, а я здесь подожду.» Место, признаться, хоть и простое, а что-то в нём всё же было жутковатое. Побрели они, зашли в избушку, я сигаретку закурил, да ожидать их стал. Помню, пока их не было, забавные вещи творились: то кот большущий чёрный, как смоль, откуда ни возьмись на капот запрыгнет, да изумрудными глазами на меня уставится, я ему «кыш отсюда», а он спрыгнет – и не видать его в округе, будто и не было вовсе…
– Под «Ниву» нырнул, мотор-то горячий – тепла и захотелось, – снова рассмеялся Трофим Анатольевич, явно увлечённый рассказом доктора.
– То сова где-то вдалеке не по времени забухтит, то собаки завоют, то гром грянет, то спички одна за другой у меня резко гаснуть начнут при окнах закрытых. В общем всё время ожидания пролетело в каких-то странных событиях. Не было их около двух часов – гляжу, идут по грязи к машине. Ещё когда они подходили, я как-то сразу про себя отметил, что и мать будто моложе стала выглядеть и не такой измученной, а Глашка-то…так та вообще изменилась: туда шла пошатываясь, оттуда ровным шагом, да в лице и глазах её перемены к лучшему – не передать!
    Алексей Егорыч задумчиво замолчал, затянулся как можно сильнее папиросой и, выдохнув сизую струю дыма через нос, сказал:
– В общем с того самого дня, никогда Аглая больше не употребляла спиртного и не курила даже, снова стала умницей и красавицей всем на загляденье, а через два года уехала в город, где и вышла замуж за местного высокого чиновника, троих детей здоровых родила, мать после – тоже к себе в город забрала.
– Из пьянчуги подзаборной в одночасье в умницу и красавицу, да завидную жену, – удивлённо и как-то весело пробормотал Коростелёв. –Вот так чудеса. – На несколько минут он застыл в кривой улыбке, а потом резко спросил: – А к чему ж ты мне это рассказал, Алексей Егорыч?
– Так я их пока ждал, да и многим после, – выбросив окурок в урну, ответил доктор, щурясь от солнца, – всё думал, тоже к бабке этой сходить, чтоб курить перед армией бросить… Да что-то так и не сподобился. А когда с армии вернулся, старуха та и помре.  Дом её на отшибе деревни, кстати говоря, так купить никто и не отважился, ходили слухи, мол, она там и после смерти живёт. Про привидение не слышал, правда, но спустя какое-то время изба та самая загорелась ни с чего… хотя, наверное, подожгли со страху или сдуру-то суеверные. Ну а потом я в город переехал, в медицинский поступать. Вот с тех самых пор и курю, а был шанс избавиться от пагубной привычки, ей-богу, был.
– А я уж думал ты совсем на несерьёзный лад перешёл, Алексей Егорыч, – как-то облегчённо выпалил Трофим Анатольевич, – да решил мне эту свою историю в качестве подтверждения о порче на мне или как там… причитке поведать. – И рассмеялся от души.
– Если серьёзно, друг мой, то я думаю, что это у вас банальное переутомление, – заявил доктор, когда они снова зашли в кабинет. – На недельку бы вам, милейший, отдохнуть от всех чиновничьих дел, скажем так, сменить бюрократию на природу.
      Трофим Анатольевич, чьё лицо зачастую, а в этот момент особенно