Был вечер четверга. За окнами вторые сутки моросил пронизывающий ледяным холодком ноябрьский дождик. В доме, не смотря на достаточное отопление, было как-то сыро и стыло. Может так из-за погоды за окном, а может быть из-за того, что дом — не квартира, и стоит близко к сырой земле.
На кухне их было двое. Оба практически ровесники. Она миловидная, хоть уже весьма немолодая маленькая женщина, он же невысокий сухонький старичок. После ужина супруга мыла посуду, вполоборота повернувшись к плите, поглядывая на чайник, которой собирался закипеть. Супруг медленно дожевывал ужин, нарезая на своей тарелке кусочки еды всё меньшего и меньшего размера. Он это делал не осознано и уже много лет. Так много, что уже и не вспомнить, что началось с того, как она как-то поторопила его, хотела помыть и его тарелку вместе с остальной посудой от ужина. Она знала это. Даже не знала, а просто привыкла, что всегда его тарелка и приборы будут лежать на дне мойки, создавая определенную неубранность на кухне, не завершенность. Сводя все её труды на нет.
Они прожили долгую совместную жизнь. Практически сразу, как только почувствовали себя людьми, создали семью. Она была тогда чиста и невинна. А он имел на своем счету союз с женщиной, которая ушла без видимых для него причин и бросила, самым дерзким образом. Но, всё в прошлом, всё забыто...
В этот вечер, как и в тысячи похожих вечеров, они, закончив ужин, перешли в гостиную. Сейчас в ней было сумрачно, почти темно. Лишь возле дивана горел торшер. Он взял газету и уселся на тот край, что ближе к освещению. Она, по давней традиции, села на противоположном краю. Он открыл газету и углубился в чтение, она вязала «наизусть», почти не глядя на свои пальцы. Оба молчали. Было тихо, и лишь тихий говорок дождя и ритмичное тиканье часов нарушало тишину.
Её мысли медленно текли в русле воспоминаний. Далеким и смутным она видела их первый дом. Помнится было жарко в полуденные часы. А в остальном жаловаться было не на что. Разве только, что с тех пор он никогда не ест плоды, которые напоминают ему об этом доме. Ни в каком виде. Ни вареные, ни печеные, ни сырые. Однажды, она забылась и купила их на рынке. Какой был скандал! Казалось, стены дома рухнут от всех слов, что он ей выкрикивал, от всех оскорблений, что летели ей в лицо, от всех обид, которыми наполнилось её сердце...
Когда они сменили жилище, он много лет подряд напоминал ей, что это по её прихоти у них так резко поменялась жизнь. И поменялась не к лучшему. Он изводил упреками, обвинениями и укорами, так до сего дня и не смог простить её. А она тогда была молода, глупа и так неосторожно любопытна. Он не считал это аргументом. И всегда, всю жизнь напоминал, что всё плохое в их жизни из-за неё! Она страдала, но молчала.
Он хмуро хмыкнул не отрываясь от газеты и перевернул страницу. Она вздрогнула, подумав, что он мог прочитать её мысли в последнюю минуту. Но, нет, он просто всегда сердился и раздражался, когда она была рядом, в одной комнате, в одном доме, в одном мире...
Она вязала и думала, что скоро её жизненный путь закончится. Она уже стара. Так стара, что пожалуй нести это бремя жизни с каждым годом, месяцем, днем становится невыносимее. Их дети уже выросли, разлетелись по своим семьям, по своим краям. Но, тут же её кольнула старая боль, так и не затянувшаяся старая рана в душе. Не все её дети остались живы. Она помнила, как кричала и плакала в тот день над своим мертвым сыном, как рвалась душа от беды и отчаяния, как хотелось бы проклинать убийцу, но материнское сердце закрывало рот. Она вздохнула и поправила очки.
Часы пробили полночь
-Я устала. - Сказала она. - Пойду лягу. Уже поздно.
Он промолчал.
- Хочу завтра испечь пирог. - Опять заговорила она. - Давно у нас не было пирога к чаю. Ты с какой начинкой хотел бы?
-С любой, кроме яблочной....
- Да... Я помню.... Спокойной ночи, Адам!
-Спокойной ночи, Ева...
