Белая тигрица

спертым воздухом – смеси грязи, пота, крови, боли и отчаяния. Двое охранников, морщась и стараясь не дышать, кинули на пол камеры бесчувственное тело. И хотя было три часа ночи, не все из четырех десятков заключенных в камере, спали. Три часа – это то время, когда машина унижения, насилия и смерти именуемая тюрьмой, погружалась в тишину и сон. Следователи – слуги этого ада, видимо по какой-то инструкции НКВД ровно в три часа ночи заканчивали применение спецмер – узаконенные пытки. Бутырская тюрьма, в которой находились подследственные, из которых нужно было выбить в прямом смысле признание в совершении выдуманных преступлений, вечером до середины ночи наполнялась стонами, криками и проклятиями пытаемых. Немецкие коммунисты, бежавшие от фашистского режима в Советский Союз, обманутые сталинской пропагандой и попавшие в жернова уже советской репрессивной машины, расказывали о сходстве системы допросов и пыток, вплоть до специально выработанной  презрительной гримасы на лице следователя при общении с подследственным, не говоря уже о длительном лишении сна, когда как на конвейере, один следователь сменяет другого, или об угроз разделить участь несчастного его родственников. Последнее происходило чаще, чем мог подумать подследственный.
Двое арестантов тихо, ночной тенью спустились с нар и осторожно перенесли беднягу на дежурные нары. Камера была переполнена и по очереди приходилось спать на полу, но для приведенных с допроса, а считай с пыток, нары сразу освобождались. Эта мера милосердия держалась на том, что каждый знал, что он может в любой день вернуться в три часа ночи. 
Михаил был сильно избит. Каждый из следователей применяли какую-нибудь для каждого излюбленную спецмеру дознания: кто-то прижигал сигаретой,  некурящие били резиновыми дубинками, обливали холодной водой, топили в ванной до потери сознания. По лицу били редко, в основном по телу, в живот, в  пах, ломали кости и позвоночник… У Михаила лицо было до того распухшим и даже в темноте было видно, какое оно было сине-красного цвета. На допросе произошло что-то неординарное.
Сунгуров, седовласый мужчина лет 45-ти, сильный, с крупной головой и правильными чертами лица, похожий на героя гражданской войны Котовского, бывший заведующий кафедрой марксизма-ленинизма, осторожно протер лицо избитого товарища, стараясь в первую очередь убрать свежую кровь с глаз. Запёкшаяся кровь склеивала ресницы и потом, проснувшись утром, было трудно открыть глаза. Впрочем, из-за опухших век, избитый уже сейчас напоминал китайца.
- Спасибо, - скорее промычал, чем произнес разбитыми губами Михаил.
- Что-то случилось?
Но, Михаил молчал, погруженный в свою боль и лишь мотнул головой – завтра.
- Ну, спи. Если что, я рядом.
Утром сокамерника собрались у нар с Михаилом.
- Рассказывай, за что так? – На лицах сокамерников была вполне объяснимая тревога – теперь и нас так будут бить?
- Гришу расстреляли.
Гриша Шамонин, беспризорник тринадцати лет, был любимцем камеры. Простой бесхитростный парень, даже не знавший толком грамоты – мог читать лишь по слогам вывески на домах. Его семья умерла с голоду, поразившем Украину в 1932 году, но ему удалось выжить, добравшись на товарнике в Москву, где он и бродяжничал с восьми лет. Его несколько раз ловили и отправляли в детские дома. Но он каждый раз убегал. У него была цель – найти сестренку, с которой он, по его словам, приехал вместе. Была ли жива сестра или нет, неизвестно, прошло уже пять лет. Но он верил, что найдет ее.
В этот раз он украл в магазине две буханки хлеба. Его поймали. Приехал уголовный розыск, забрал Гришу. Он надеялся, что его в очередной раз отправят в детдом. И он опять оттуда сбежит. Его отправили в Бутырку на следствие. Грише было страшно находится во взрослой тюрьме, но он не унывал, пыток не боялся – сколько его в жизни били! Даже если отправят на зону, тоже не страшно. Два года назад в ЦИК и Совнарком СССР разрешил применять смертную казнь с двенадцати лет, но это только преступлениям, связанными с насилием, а тут простая кража, боятся нечего. Он был прост, добр, услужлив, находясь впервые среди взрослых, хотя еще не приговоренных, но заключенных, приветлив и на удивление по-детски наивен, несмотря на годы скитаний. Сунгуров даже стал обучать его грамоте. Его увели три дня назад на суд, и что с ним случилось, никто не знал.
- Как расстреляли? По таким статьям стреляют с четырнадцати!
- Титов приписал ему два года.
- Два года! Он же ребенок еще. Неужели не видно? Как его расстреливать будут?
- Как и остальных – стакан водки в горло и наган в руку.
В камере наступила тишина, за которой чувствовалась общая тревога.
- А тебя за что? – наконец, спросил Сунгуров.
- Я сказал Титову, что не понимаю,  зачем ему мое признание, можно просто подписать за меня протокол самому и идти спать. Это его вывело из терпения.  Сказал, что он не такое может подписать, мол, приписал Грише два года и расстрельную статью. А нас, врагов народа, они хотят перевоспитать и первый шаг в этом – признание собственной вины. Я не стал говорить, что единственным преступником в нашей камере, если был, то это жизнью обделенный сирота Гриша, которого придушил своей холеной лапой чекист Титов. А просто плюнул в его поганую рожу. Ну, результат вы видите. Спасибо, что не убил.
***
Когда внук, уставший за день заснул, Хадиуль подбросил сухих дров в очаг, не для тепла, в чуме и так тепло, а для света и достал самородок. Золото в пальцах блеснуло, отражая пламя, своим манящим светом. Как сделать из него амулет? Не таскать же его в кожаном мешочке на шее! Для основы выбрал медвежий коготь. Выскреб в нём ямку, ровно такую, чтобы входил самородок. Наполовину залил ямку смолой и вставил самородок. Когда смола высохла, она не только крепко держала кусочек золота, а ещё служила красивой, прозрачной, будто янтарной, оправой. Теперь  амулет  сочетал две силы – медведя и Тигрицы. И конечно, Тигрица побеждала медведя. Золото блестело на черном фоне медвежьего когтя. Он прикрепил амулет к раскрашенному кожаному шнурку, для прочности прошитому оленьей жилой. Получилось красивое и крепкое украшение.
Они вернулись с Тиму на то место, где тот нашел самородок.  Старик полез в сумку и достал мешок с солью. Взял щепоть и рассыпал на четыре стороны. – Спасибо тебе, наша великая защитница и дарительница, Белая Тигрица.
Протянул мешок с солью мальчику. Мальчик засунул руку в мешок и повторил все за дедом. То же они проделали с порохом и свинцовыми пулями.
– Спасибо, что не забываешь нас. Спасибо, что выбрала наш скромный род и Тимуджина.
Хадиуль открыл фляжку со спиртом и передал мальчику. На все четыре стороны пролилась и огненная вода. Тиму видел всё это много раз. Он знал, что духов надо задабривать всегда и за всё. Также просить прощения у убитого зверя или срубленного дерева. Никакое дело от переезда на новое стойбище до рождения человека не обходится без помощи духов. Но сегодня он впервые делает ритуал сам. Это было только начало большого ритуала. Дед взял с собой кусок жирной, сладкой оленины – это должно понравится Тигрице.
– Ну, что стоишь, разжигай огонь. – Хадиуль сел на камень и запыхтел своей трубкой.
Малыш подошел к ольхе и стал обламывать от неё мелкие сухие сучья. Наломав достаточно, сложил аккуратно, что бы сразу загорелись. Взял старого сухого мха. Засунул под тонкие ветки. Достал из мешка на поясе огниво и кремень. Пришлось потрудиться – если дед с первого раза зажигал мох, то его слабые удары не давали таких больших искр. Но он не отчаивался. И вот вспыхнул мох, а за ним мелкие ветки. Теперь можно добавить сучьев покрупнее. Он побежал собирать валявшиеся на земле опавшие старые ветки, и вскоре огонь был таким, что на него можно было ставить котел с водой и варить оленину.
Дед молча смотрел за всеми стараниями внука, и когда тот справился, похвалил.
– А теперь слушай. – Хадиуль сделал глубокую затяжку из трубки.
– Эту историю тебе, наверное, рассказывала бабушка Халанго (Радуга). Матерью всех тунгусов является великая шаманка – Удаган. Огонь. Женщина, дающая жизнь, заклинательница восьми небес, врачевательница девяти небес. Когда Удаган умерла, то попросила духов, что бы они позволили ей и после смерти охранять тунгусов. Духи сказали, что она может принимать любой облик, только чем-то отличаться от животного или человека, чтобы тунгусы могли её сразу узнать. Так Удаган стала белой тигрицей.
– А какая она тигрица? Почему здесь её нет?
– Она похожа на рысь, только размером с медведя, и с длинным хвостом, как у лисицы. Цвета рыжего с черными полосками. Тигрица не ходит по земле. Как белка прыгает с дерева на дерево. Живёт как рысь, на деревьях. У неё дух Неба. Люди почитали тигрицу и не охотились на неё. Но в тайге есть хозяин – медведь. У медведя – дух Земли. Потому он и прячется на зиму в берлогу. В землю. Медведь нападает на людей, а Тигрица охраняет. Дух Медведя сильный. Но дух Тигрицы сильнее. Когда они встречаются, начинается битва. Я и другие тунгусы видели однажды эту великую битву.
Вот, слушай. Тогда был хороший год. Я женился только, первенец родился – твой дядя Дялунча (Заблудившийся). Зима в тот год была снежная, но не ветреная и не холодная. Олешкам еды было вдоволь. Приплод хороший дали. Людям тоже было хорошо. Зверя пушного много набили. Никто не заблудился. Не замерз в тундре. Никто из детей не умер. Весна быстро наступила.  Лето. Всё хорошо было. Соль была, сахар, чай, патроны… Мой отец, у него было пять сыновей, я был старший, решил отделится от рода, людей в роду уже было много – тесно, и поэтому решили кочевать отдельно. Осенью и разошлись. В тот год многие разошлись. Да только не так получилось всё, как хотелось. Большая беда была.
Случилось это летом. Рано утром.  Наш летний чум как раз стоял на холме над рекой. На другой реке стоял. Не на этой. На Тунгуске.  Все ещё спали. Я проснулся от шума, который шел снизу от реки – там олени были внизу. Думаю: может волк или росомаха озорничают. Летом такое редко бывает. Взял ружьё, вышел посмотреть. Солнце уже поднялось на юге, и было достаточно светло. Смотрю вниз - олени в кучу сбились. И как-то самому тревожно стало. Страх непонятно откуда взялся.
Вдруг на севере небо раскрылось, как дымоход в юрте, и в эту дыру со страшным рёвом выпали черный медведь и белая тигрица. Они повисли посереди неба и огонь от них был такой, что невозможно было смотреть. С ужасным рёвом бросились друг на друга, стали биться и превратились в огненный шар, который охватил всю северную часть неба. Я сразу ослеп от небесного огня. Стало так горячо, словно на мне загорелась рубашка. Я пытался разорвать и сбросить ее с себя. В это время раздался сильный звук, будто выстрел у меня над ухом. Я понял, что это закрылось небо. Меня ударило так, что я отлетел на три сажени назад. Упал лицом вниз, прижался к земле, боюсь, что огонь спалит меня или я ослепну. В это время пошёл такой стук, будто стреляли из пушек – это падали небесные камни, которые провалились в небесную дыру. Земля дрожала, и я закрыл голову руками, боясь, что камни проломят голову. Потом раздался ужасный удар – земля вздрогнула – меня подбросило вверх, чум повалился и много веток упало с деревьев,