Последний рассвет

пусть так, - пошел я на мировую. – Ты сам откуда здесь?
- С биржи труда, откуда ж ещё, - развёл руками товарищ. – Ты ж, наверное, оттуда и сам. Если б не эта безработица, век бы сюда не заглянул. Но, что поделаешь, семью кормить надо.
- Да уж сильно её прокормишь с местных барышей-то…
- Ну, да что уж, сейчас время такое, спасибо, что это есть…
Мы помолчали. Вскоре прозвенел сигнал на обед.
- Ты с собой ничего не взял, наверное? – спросил у меня Володя, протягивая бутерброд. – А вот кофе, звиняй, стаканов нет. Всухомятку сегодня.
Я поблагодарил его и с удовольствием впился зубами в хрустящий тост с сыром.
- Ты не вегетарианец часом? – подмигнул ему.
- Не часом, а поневоле. Тут такого насмотришься, вообще есть бросишь, - сердито ответил он.
Вечером дома я раздумывал над прошедшим днём. Очень много он таил в себе недомолвок и загадок. Но, к своему удовольствию, я обнаружил, что жду следующего утра с нетерпением, чего со мной не бывало со времён школьных каникул. Мне хотелось, чтобы поскорее наступил новый день. Мне хотелось на работу! Давно ли у вас такое было? Я строил предположения, препарировал ситуации и диалоги, извлекал из них удивительные выводы и ждал рассвета. Скорее, чтобы узнать побольше о том, что происходит!
Утро, правду сказать, застало меня сонным и бледным. От былого вечернего рвения к физическому труду в роли грузчика во мне не осталось и следа. Всю ночь я провертелся волчком, и заснул вот только за полчаса до звонка будильника. Мир вернулся на старые рельсы: снова утро, снова я его ненавижу.
Наскоро одевшись, я выскочил из дома. Шабашку, конечно, забыл. Надо было с вечера собрать. Да было лень. А утром… «Да ладно, сбегаю в столовку, мало ли чего говорят,» - подумал я.
В цеху со вчерашнего ничего не изменилось. Бригадир поставил отметку о прибытии и спросил:
- Шабашку взял?
- Нет, - беззаботно ответил я. – В столовку сгоняю.
- Говорят тебе, - махнул он рукой с досадой. – Не ходи в столовую.
- А талоны тогда куда?
- Талоны сдашь мне, в конце каждой недели – сгущёнка и тушонка. Или только сгущёнка.
- Зачем мне сгущёнка? – я выкатил на него глаза.
- Не хочешь – не бери, - буркнул старший.
Я было развернулся уходить, но передумал и снова задал вопрос бригадиру в лоб:
- Объясни, Михалыч, почему нельзя в столовую?
Михалыч поднял на меня глаза и замер. С минуту мы играли с ним в гляделки, потом я решил, что стоит проиграть, начальник-то всё-таки он. А про себя задумал обязательно совершить набег на местный общепит.
Примерно через час рабочего времени произошло ровно то же, что и вчера. Мужики засуетились и замерли. Блондинка с красными губами прошлась между работяг, озарила собой наши серые будни и скрылась. А после блондинки ко мне снова подсел Володька.
Мы разговорились обо всём на свете. О детях, о жёнах, о родителях, о политике и таксистах. Было видно: я симпатичен Володьке. Жалел он меня, что ли, как новичка. Остальные только покрикивали да гоняли. А Володька вроде сочувствовал. В этот день он и советом помог, подсказал, где и как срезать с грузом, как и в каком порядке брать, как сделать, чтобы норму Михалыч записал.
- Вот эти с крапинами мешки, - Володька указал в сторону от нашего места на блестящие влагонепроницаемые пакеты такого размера, словно в них посадили по человеку, - их бери не больше одного. Тут их по счёту на каждого работягу по мешку. Их, заметил, последними разбирают? Никто связываться не хочет.  А всё потому, что их надо тащить на третий этаж, в распредотдел. А там, понятно, эти людоеды и шьются. Кому охота им на глаза попадаться?
- Какие людоеды? – удивился я.
Володька замер. По всему было видно, что он лишнее сболтнул.
- Ну, в смысле, кровопийцы, а не людоеды. Это я неправильно так выразился, понимаешь? Кровопийцы, то есть кровь работяг пьют. Понимаешь? Людоеды – это я неправильно сказал, - с жаром заговорил он.
- Да брось ты, раз неправильно сказал, чего тогда испугался так?
- Чего испугался? Что слово не то сказал? - как-то уж слишком весело рассмеялся собеседник. – Ну, подумаешь, не то слово и что?
- Володь, - я взял его за руку. – Володька, колись. А иначе я у Михалыча про людоедов спрашивать пойду. Чего ты так взъерепенился.
Володька замолчал. По лицу его отчётливо стало понятно, что он решается на что-то. Через минуту он резко выдохнул:
- Слушай, только никому не говори. И не ори. Поверишь ты мне или нет, мне не важно. Я и говорить-то этого тебе не должен, просто слушай и всё. Без комментариев. Понял?
Я кивнул.
- Ты обратил внимание, что на комбинат постоянно народ требуется?
Я снова кивнул.
- А куда они старых работников девают?
Я попытался ответить, но Володька дал знак молчать:
- Не отвечай, это я так строю свой рассказ. Я сам себя спрашивать буду и сам отвечать. Ты слушай просто.
Я снова кивнул.
- Народец-то наш вымирает. Каждый год статистику публикуют, какой там год. Раз в полгода. Новости-то смотришь? Убывает наше население. Конечно, в новостях и причины этому говорят: болезни, старость, прерывания там всякие… Но мы причины и сами отыскать можем, без их подсказки. Мы только факт возьмём: народишко наш тает на глазах. И из других ведь регионов к нам завозили, да только всё одно: исчезают люди. Были – и нет. Словно в мясорубку гигантскую в наш город людей помещают, а из неё чисто фарш на выходе, а человеков нет. Сплошная, так сказать, мясокостная мука. Перемололи. Нету людей больше. Понимаешь?
- Погоди, да было время, тоже кризис какой-то… Я помню, тогда говорили, что по крематориям бандиты друг друга жгли, чтобы убийства скрыть. Но вот, чтобы в мясокостную муку. Ты хочешь сказать, что… на нашем комбинате мясокостную муку добывают из…
- Тихо ты, - зашипел Володька. – Вон в тех пакетах с крапинами – сырьё для той самой муки.
- Погоди, - я замотал головой. – Чушь не неси. Вы тут больные все, что ли?
- Говорил – не поймёшь, - равнодушно ответил Володька и встал, чтобы уйти.
- Нет, погоди. – я схватил его за спецовку. – Досказывай. Зачем они эту муку из людей делают.
- Жрать-то что-то надо? – пожал плечами мой товарищ.
- Погоди. Эту муку не едят, - засмеялся я. – Это – удобрение.
- Муку не едят, а крематория в нашем городе ведь нет. Или уже построили?
- То есть ты хочешь сказать, что на нашем комбинате бандиты скрывают жертв своих разборок? – удивился я.
- Если бы бандиты! – вздохнул Володька.
- А кто? – опешил я.
- Кто конкретно, я не знаю, - зашептал он скороговоркой. – Всё началось буквально полгода назад. И, по-видимому, началось с верхушки. Кризис этот наш очередной только-только разворачивался.  Поставили нового начальника. Из администрации какого-то дали. После выборов как раз. Сначала вроде всё тихо было, как обычно. Потом начали народ наверху менять: кто-то умер, кто-то сам ушёл… Обычное дело: команду собирает. До нас, до работяг, дело не скоро дойдёт, думали мы. Но только новый начал быстро шуровать: всех, кто был, - на весы. Неважно, чем занимался: уборщики, вахтеры, грузчики. Всех взвесил. Оставил тех, кто примерно, как я. Остальных – на волю. «Будете шипеть – по статье пущу», - говорит. И так и отправил, без выходного пособия. Ну, наше дело какое? Сгрибились и ушли. А у нас коллектив дружный был. Мы, как время прошло, с месяц или около того, стали наведываться к бывшим собратьям по труду. Может, сухпайком поделиться что ли. Людей-то уволили, а работы в городе нет. К одному заходим – нет его, пропал, ко второму – уехал, куда неизвестно, к третьему – вообще дверь заколочена. Странно это, но не в полицию ж идти.
- А почему не в полицию?
- Из-за нескольких совпадений? Что бы мы им рассказали? Мы ж даже не родственники.
- Так люди пропали? Может, они хотели заявление в трудовой комитет писать на начальство, их и того…
- Ага, того… Нет, тут дело…
Мужики зашикали привычное: «Идёт! Идёт!». Мы с Володькой вытянулись в струну. Она прошла мимо меня. Со своей этой чересчур широкой улыбкой. Теперь она не казалась мне такой уж привлекательной.  Можно сказать, я смотрел на блондинку с отвращением: скорей бы ушла эта самодовольная кукла. Никогда не понимал подобный сорт женщин: тянутся к убийцам, к ворам, к бандитам, лишь бы быть в центре внимания. Неужели не понимают, какова цена за такую популярность? Что все эти деньги и это внимание куплены жизнями других, обманом? Неужели так кружат голову чужие миллионы, что эти женщины готовы ради них...
Блондинка вдруг остановилась. Подалась вперёд, вытянув шею. Она словно бы вглядывалась в пространство перед собой, будто что-то увидела, но сама не понимала, что это. Перед ней, там, куда она смотрела, бился в беззвучном кашле Сергей Викторович, бывший школьный учитель биологии. В одной руке его была зажата кружка, второй он исступлённо колотил себя в грудь, стараясь прервать таким образом приступ.
Блондинка смотрела на него в упор. Я дёрнулся помочь Сергею Викторовичу, ведь человек может и задохнуться, вероятно, он подавился. Но Володька строго и резко одёрнул меня. Взгляд у него тогда был такой, что я подчинился, замер. Блондинка тем временем медленно подходила к Сергею Викторовичу, улыбалась она так, словно не верила своему счастью, будто бы давнюю пропажу нашла или в лотерею много денег выиграла.
Она была уже совсем близко. Сергей Викторович наконец-то смог побороть кашель. Он посмотрел на всех нас, во взгляде его читалось облегчение, даже какая-то расслабленная радость, громко выдохнул, закрыл глаза и улыбнулся. Эту улыбку подхватили и другие мужики, за доли секунды она разошлась по молчаливым лицам в зале.
Блондинка подошла совсем близко к Сергею Викторовичу. Я увидел, что она обняла его. Так обнимают старых знакомых, которых уже давно и не чаял увидеть. Прижала его к себе. Сергея Викторовича аж затрясло. Он вытянулся как-то, а она словно бы целовала его в шею. Вдруг кровь брызнула фонтаном, это было как-то резко и странно, словно кто-то зажал пальцами мощную струю, а она все равно прорвалась. Я снова дернулся, и снова Володька осадил меня. Кровь хлестала из шеи бывшего учителя. Рядом стоящий Михалыч был залит ею, будто забор, который красят из пульверизатора. Однако, и бригадир, и все остальные стояли, не выдавая себя ни малейшим движением: кто-то закрыл глаза, чтобы не видеть этих страшных объятий, кто-то, наоборот, взгляда отвести не мог.
Блондинка чавкала, причмокивая, мотала головой, как делают животные, если попадается жилистый большой кусок мяса, который они не в силах перекусить за один раз. Никто не шелохнулся. Я чувствовал, что теряю сознание.
Трапеза длилась около часа. Не хочу вспоминать подробности, она натурально ела Сергея Викторовича, ела живого, несчастного бывшего учителя, безобидного очкарика, трапезничала человеком в окружении застывших мужских глыб, облизывалась, урчала, хлюпала горячей кровью…
Я оцепенел. В голове было пусто, просто стоял и смотрел, словно бы передачу по телевизору. Больше того, иногда даже вглядывался с большим вниманием, пытаясь разглядеть, какую именно часть моего коллеги она жует сейчас, при этом в уме проговаривал и комментировал все её действия, будто лектор студентам под запись, надиктовывая, медленно и чётко.
Сергей Викторович уже перестал трястись. Глаза его закатились. Он так и стоял, крепко сжимаемый объятиями и челюстями, с открытыми белыми глазами. В какой-то момент ко мне