Держи меня за руку / DMZR

кованые сапоги по бетонному полу. Я стояла и слушала, прижав ухо к двери, считая секунды, солдаты шагали ровно два шага в секунду. Мне хотелось узнать, когда кончится этот строй, но солдаты всё шли и шли, минут двадцать, не меньше, и мне стало казаться, что они ходят по кругу. Дверь была заперта изнутри на четыре страшного вида задвижки, которые мне не под силу было сдвинуть даже на градус. В нашу дверь никто не ломился, но я слышала, как хлопают соседние двери, такой глухой тяжёлый вздох и удар, лязг задвижек, стон петель. Двери напоминали людей, застрявших на вечной работе, не видевших в ней ничего, кроме рабского ярма, тянувшего в могилу. За свою короткую жизнь я часто встречала таких людей, вечно жалующихся на свою судьбу – и их было большинство. Во взглядах, в позе, в том, как они говорили, выполняя несложную рутинную работу, необходимую всем, сквозило недовольство, печаль и усталость, густо перемешанные с неудовлетворёнными желаниями, разбитыми надеждами и полусгнившими амбициями, напоминавшими о себе приступами недовольства, когда кто-то указывал им на ошибки или не соглашался с ними. Став старше, я всё время думала, зачем так жить? Если работа так в тягость, то её надо поменять, не бояться. В этом я была похожа на папу, сменившего много компаний, и это всегда очень не нравилось бабушке, считавшей, что человек не должен бросать выбранный путь, она видела в каждом месте работы миссию, предназначение человека, которое не он выбирает, и папа не спорил с ней, вскользь, без неё говоря мне, чтобы я её не слушала: «Это всё попы нашептали».
Мне надоело слушать шаги, и я села рядом с папой. Он не спал, сидел, прислонившись к потеплевшей стене. Хмурый и Нурлан дремали сидя, у них в ногах спали без задних ног Эй, Би и девочка Си, я решила называть их на английский манер. Когда я спросила, кто им дал имена, хмурый засмеялся и спросил в ответ, неужели я не помню, как сама назвала их? А я ничего не помнила, но имена мне понравились, главное, что дети их выучили и, тыкая себя в грудь, говорили чётко своё имя.
– Пап, а когда мы выберемся отсюда? Долго нам ещё сидеть?
– Ещё пару часов, может меньше. Настанет тихий час, тогда выйдем.
– Тихий час? –¬ удивилась я. – Это ночь?
– Нет. ночь сейчас, а тихий час — это тихий час, – ответил папа и добавил, поняв, что я ничего не поняла. – Тихий час – это время, когда никто не выходит из своего жилища, из комнат.
– А это один час?
– Когда как, может один час, а может и двое суток, как повезёт.
– А почему они сидят по своим квартирам? – задумалась я. – Они чего-то боятся?
– Именно, увидишь, всё сама увидишь.
– Так может нам тоже не выходить в это время? Это же опасно?
– Ещё как, но другого выхода нет. Ты же слышала шаги за дверью?
– Да, там маршируют какие-то солдаты, – закивала я.
– Это они нас стерегут, ждут, когда мы сами выйдем. Если не выйдем, будут взрывать дверь. Пока маршируют, взрывать не будут, – папа зевнул, в отличие от меня он ничего не боялся.
Я взяла его под руку и положила голову на плечо. Мы просидели так полчаса, может час, пока я думала. В голове была сплошная муть, маршировали уродливые солдаты в яркой форме, как у солдат в XVIII веке, со смешными высокими шапками с беличьими хвостами и пиками в руках. Делали они это с очень важным видом, и вызывали скорее смех, чем страх.
Представляя этих оловянных солдатиков, я никак не могла отделаться от мыслей о моём кошмаре. Я всматривалась в лицо черноволосой девушке. Я помнила её лицо, будто бы нарисованное, видела его много раз, хмурилась и напрягала память, морщила лоб от натуги. Вдруг мозг сжалился надо мной, и я вспомнила, что это же моя любимая инста-блогерша, которую я засматривала до дыр до больницы. Я даже хотела, как вырасту и накоплю денег, сделать себе такую же грудь, может, чуть поменьше. Вспоминая, как я кривлялась перед зеркалом, пытаясь подражать её мимике, позам, мне стало грустно, какой я была дурочкой. Несколько раз она мне снилась, приходила ко мне домой, выбрасывала всю мою одежду из шкафа, смеялась надо мной, над моей фигурой, тощими ногами, плоской грудью, а я стояла перед ней, как ученик перед строгим учителем, голая и беспомощная. Иногда мы целовались, губы у неё были жёсткие, накаченные и приторно сладкие. Я щупала её грудь, больше походившую на резиновый мяч, холодную и пружинящую, а затем входил какой-нибудь парень или актёр из недавнего фильма и трахался с ней, а я на всё это смотрела. И эта кукла каждый раз повторяла мне: «Ты должна изменить себя, смотри, какая я, а теперь посмотри на себя». Я поворачивалась к огромному зеркалу, висевшему в воздухе, мельком видела своё отражение и просыпалась среди ночи, держа в руках погасший телефон. Он просыпался от моего движения, и на экране я вновь видела её на беговой дорожке, обтянутую шортами и топиком или в ванной, едва скрытую пушистой пеной, мне тогда казалось это сверхсексуальным, я хотела даже перекраситься.
– Па-а-п! – шепотом позвала я.
– Что? – ещё тише спросил он.
– Пап, скажи честно, я озабоченная? – спросила я и испугалась своего вопроса. Мы с папой редко разговаривали «на секретные темы», мне было немного стыдно за себя. В десять лет он легко объяснил мой вопрос про детей, секс, про месячные, которые у меня начались, и которых я боялась, думая, что чем-то заразилась. А ещё эти Машка и Юлька шутили надо мной, уверив меня, что меня заразил тот мужик в метро, он же тёрся об меня. Такая глупость, как вспомню, так смеюсь.
– Не особо, – спокойно ответил он, будто бы я спрашивала его о том, что мы будем есть на обед.
¬– Правда?! – зашипела я возмущённо, признавать себя озабоченной в глазах папы я не хотела, ожидая от него отрицательного ответа. – Разве я озабоченная?
– Бывает гораздо хуже. Это нормально, ты же подросток, – ответил он и улыбнулся, глядя на моё вытянувшееся лицо.
– А откуда ты знаешь? – с ужасом спросила я, нет, он не мог этого слышать, никак не мог.
– Я же знаю, что ты смотришь дома, весь трафик пишется, забыла?
– Так ты следишь за мной?! – возмутилась я, повысив голос.
–Нет, трафик сам сохраняется, если быть точным, то ссылки на сайты, которые ты посещаешь дома. Я же показывал тебе, забыла? А мне приходит отчёт по наиболее популярным ресурсам. Это Инстаграм. Фейсбук, ВКонтакте, порнхаб и ютуб, порядок не помню, стандартный набор, не переживай.
– Это мне всё Машка сбрасывала, я сама не искала, – начала я оправдываться и замолчала, поняв всю нелепость этих оправданий, тем более, сейчас и здесь. – У меня секса не было, правда-правда.
– Хорошо, и не торопись, успеется, – ответил папа и зевнул, подобные разговоры утомляли его.
– А у тебя, наверное, рано был, да? Мы асексуалы, всё и так знаем, а в ваше время порнухи же не было, да?
– Была другая порнуха, похлеще этой, – усмехнулся папа. – Не заблуждайся, ничего-то вы ещё не знаете, пока не попробуете, да и тогда знать не будете. Нужен опыт, надо повзрослеть сначала.
– А когда у тебя был первый раз, в школе? – я толкнула его кулаком в бок, чтобы он не уходил от ответа.
– Нет, в институте, на втором курсе. И мне не понравилось.
– Почему? Я читала, что парням всегда по кайфу.
– Всегда, но не всегда. По-разному. Не понравилось и всё, как бы объяснить, неловко как-то вышло, плохо, короче.
– А это с мамой было?
¬– Нет.
– А с кем?
– Не скажу, отстань, – папа сделал вид, что злится.
Замолчала, набралась смелости и рассказала ему свой кошмар, про всё, особенно про то, как меня изнасиловала черноволосая девка, как жалок был чужой. Папа слушал и хмурился, и мне казалось, что он это из-за меня, недоволен мной. Голос мой задрожал, я стала заикаться, но дорассказала сон.
– Ты будешь меня ругать? – еле слышно спросила я.
– Нет, за что? Лучше скажи мне, что ты поняла из этого сна?
– Что мы находимся на огромном корабле, который летит неизвестно куда. Мы в космосе, и рядом нет никого, кто бы смог помочь, – начала отвечать я, папа кивал, что согласен.    – А ещё поняла, что эти без меня не могут, что я им нужна.
– Не могут, а кто они, эти?
– Ну, не знаю, наверное, чужие? – предположила я.
– Именно, чужие. А что это за корабль, подумай, кто он? Или, может быть, она?
– Это я, – неуверенно ответила я, покопавшись в мыслях. – Но это как-то глупо. Я же здесь? И ты здесь, и ребята, дети! Ты же это ты, а не я. И я – это я! Как же я могу быть сама внутри себя!
– А где же тебе ещё быть? – засмеялся он.
– И правда, где же мне ещё быть, – улыбнулась я в ответ и побледнела, дёрнув его за руку. – Но ты же это ты! Ты же настоящий, я знаю это, не во мне!
– Конечно, настоящий, – успокоил он меня, погладив по руке. – Я буду в тебе, пока ты этого будешь хотеть. Всегда буду.
Мне стало горько и тяжело от его слов, но я сдержалась и не заплакала. Хватит уже реветь. Я решительно встала, прислушиваясь, топот сапог прекратился, всё затихло снаружи.
– А почему, если я им так нужна, они не могут придти и схватить меня? Ты же знаешь, про тень? Она же ищет меня, да?
– Вот и радуйся, что не могут, – папа встал и кивнул Нурлану, открывшему один глаз, как кот на крыше гаража, не желающий полностью просыпаться. – Тихий час, пора.
– Я сильнее их! – уверенно воскликнула я, победно оглядев всех. Нурлан радостно кивнул, папа улыбался, а хмурый усмехнулся, но возражать не стал. – Я сильнее!
Дети вскочили, сна как не бывало, и стали водить вокруг меня хоровод, гундося какую-то песенку, непонятную, но приятную. Я пыталась повторять, и мы взялись за руки, Си взяла мою левую руку, а Эй правую, Би был напротив меня, самый серьёзный и умный на вид, потому что был выше и крупнее.
Нурлан недолго постоял у двери и стал открывать, легко, как пушинку, поворачивая затворы. Хмурый был уже готов и стоял в ожидании, разминая кулаки. Мы были уже не в подвале, нельзя назвать подвалом это тёмное помещение без окон, со стальной дверью, ставшей круглой, как в шлюзе. Это и был шлюз, я заметила такую же дверь в самом тёмном углу, наверное, это был вход снаружи, из космоса. Корабль, так корабль, мне это больше нравилось, возвращаться в этот поганый сад совсем не хотелось.
Шлюз поддался и зашипел, открываясь. Нас первое время слепил яркий свет, белый, без признаков тепла, резкий, бесстрастный. Комната, в которой мы были, шлюз, была совсем крохотной, сделанной из потемневшей от старости стали, почему-то мне думалось, что она целиком сделана из огромного куска, как труба или бочка. Папа бы пожурил меня за такие технические знания, но я и не на экзамене.
Я осторожно вышла в коридор, первая, самая смелая. Это был длинный, казавшийся бесконечным белый тоннель, достаточно широкий, чтобы по нему могли пройти свободно четыре человека в одной шеренге. Пол чистый, нет следов сапог или другого мусора. Из одной комнаты, пшикнув дверью, выехал робот, похожий на машину для обработки льда в ледовых дворцах, и стал мыть пол. Отмыв какое-то пятно, видимое только роботу, машина скрылась в комнате, затарахтел компрессор, и всё стихло.
– Куда идти? – спросила я Нурлана, смотревшего влево и тяжело нюхая воздух.
– Направо, там, – он махнул влево. – Там конец.
– Хорошо, – пожала я плечами, не желая думать о каком конце он говорит.
Хмурый ушёл вперёд, как обычно на разведку, дети шли рядом со мной, Си держала меня и папу за руки, Би шёл с папой, а Эй со мной. Если бы папа был моложе, а я старше, то можно было бы подумать,