Последняя партия Маэстро - 3

- Аш-пять! - резко бросил Маэстро. Его фланговый пехотинец бодро пошел в ферзи.- Дались вам, однако, мои жены.
    Фиолетовый пожал плечами.
  - Как вы там говаривали? "Женщины - наше счастье и несчастье одновременно"?Циник... Ах, Надежда Семеновна, pauvre Nadine!..(Бедная Надин - фр., прим. автора) Как она, бедняжка, страдала, когда, в тридцать третьем, вы бросили ее ради страдавшей от подагры старухи-миллионерши с забинтованными ногами! Как убивалась и в конечном счете убила-таки себя!.. Впрочем, и в самом деле оставим ее, а с ней и вашу четвертую жену Грейс, на которой вы женились по любви - в том числе и к деньгам. Редкая невеста принесет своему жениху замок на побережье Нормандии, - неодобрительно заметил противник Маэстро, - но достаток не пошел впрок: именно из-за недвижимости в Дьеппе вам пришлось потащиться в сорок первом за супругой в пасть к дьяволу, то бишь в оккупированную гитлеровцами зону...
Маэстро горько усмехнулся: он вспомнил душный июнь сорокового года в заштатном Аркашоне близ Бордо, себя в чине "сублейтенанта" армейской разведки, потрясенного страшной вестью о капитуляции Франции. В двадцать девятом году здесь, в хорошо защищенной бухте, укрывавшей корабли от бурь Бискайского залива, французы построили военно-морскую базу, на территории которой Маэстро и начал свою вторую службу в армии. Служба оказалась недолгой. В тесном особнячке на вершине холма Виль-д'Ивер, куда, как говорили, любил приходить Наполеон III, чтобы полюбоваться морскими далями и подышать смолистым запахом коренастых сосен, Маэстро с волнением прочел телеграмму Петэна, призвавшего "прекратить сопротивление". Затем, правда, последовала телеграмма генерала Думенка, потребовавшего, чтобы армия "со всей энергией защищала территорию родины". Однако уже на следующий день, 18 июня, правительство отдало приказ об оставлении без боя всех пунктов с населением более 20 тысяч человек, и пошло-поехало. Дивизии утратили управляемость, покатились на юг, а части вермахта стали быстро продвигаться к северному и западному побережьям Франции, чтобы захватить ее военный флот: 7 линкоров, 18 крейсеров, 48 эсминцев. Уже двадцатого немцы захватили Ла-Рошель! В тот же день чудесным образом опустел особнячок на холме Виль-д'Ивер, накануне ночью из порта ушли в Алжир военные корабли и транспорт, а курортный Аркашон замер - не сезон! Тогда Маэстро решил бежать - Германия Гитлера казалась ему столь же страшной, сколь и "стальная Россия".
Маэстро не забыл, как в июле четырнадцатого его вместе с другими русскими шахматистами-участниками мангеймских турниров, заставили бежать по улицам Баден-Бадена от вокзала до городской тюрьмы с поднятыми вверх руками, обремененными поклажей. Он не забыл ухмылок солдат расквартированного в городе сорокового гренадерского полка, их издевательских выкриков: "Spionen sind Sie, freche Russen!" (Вы шпионы, русские наглецы! - прим. автора) и "Schneller laufen, schlappes Volk" (Быстрее бежать, дохлый народ! - прим. автора). Когда обессиленный победитель главного мангеймского турнира споткнулся и упал на брусчатку баденской мостовой, попутно разбив пенсне, он хорошо запомнил удар кованного немецкого сапога, пришедшийся в икроножную мышцу. Маэстро встал, с ужасом глядя на капли крови, стекавшие по правой штанине на влажные камни мостовой, и получил еще один удар прикладом под ребро. "Morgen wird man Sie alle erschiessen!" (Утром вас всех расстреляют! - прим. автора), - заорал подскочивший ефрейтор с пухлым самодовольным лицом, на котором под острым носом красовалась аккуратная щеточка усов ...
Как бы то ни было, шанс на спасение давало лишь бегство - в Испанию, Португалию, на Кубу, в Америку - подальше от этого сумасшедшего дома. Чудом он выбрался в Марсель, откуда, в августе, добрался до границы с Испанией... и - о злой рок! - туда его не выпустили, объявив, что ему "надлежит вернуться в Париж", и намекнув, что такова воля его "германских друзей".
Делать нечего - он поехал в Париж к жене и "друзьям"...
Тем временем незнакомец сокрушенно покачал головой, а потом глубокомысленно изрек:
- Пожалуй, вам, лишенному в детстве материнской ласки, подсознательно хотелось, чтобы жена была, как говорил Бальзак, не только любовницей, не только кухаркой, но и матерью...Слон дэ-семь.
  Маэстро живо припомнилась последняя встреча с мамой. Это случилось в начале всё того же июля четырнадцатого в Висбадене, где она, сильно располневшая и подурневшая, безмятежно угасала - пристрастие к алкоголю и морфию через полтора года свело ее в могилу...
"По ассоциации", как любят выражаться господа психологи, вспомнил Маэстро и своего отца, предводителя воронежского дворянства и депутата последней Думы. Внешностью Александр Иванович отдаленно напоминал писателя Антона Чехова: усы, бородка, высокий лоб. Вот только пенсне не носил, а бородка и усы были поменьше и подстрижены аккуратнее... Хлопотливостью отличался: то в Воронежской губернии пропадал, то в попечительском совете "Товарищества Прохоровская Трехгорная Мануфактура" директорствовал, то в Думе витийствовал. Азартным был. Проигрывал в рулетку огромные суммы. В Монте-Карло просадил пять имений, доставшихся ему в приданое от жены, общей стоимостью в два миллиона золотых рублей...
Маэстро припомнил слова, с воодушевлением сказанные отцом в марте семнадцатого, за два месяца до своей скоропостижной кончины: "Свершилось великое дело, пала старая власть! Открывается, Саша, новая глава в истории свободной России!" Отец умел быть романтиком и наивным человеком...
Тяжело вздохнув, Маэстро осуждающе покачал головой.
  - Ну, во-первых, вы переврали Бальзака, а, во-вторых, если уж говорить откровенно, я любил только шахматы.
  Русский чемпион задумался, посмотрел на зашторенное окно, за которым затаилась затихшая Атлантика, и мечтательно произнес:
  - Я погружался в них, как в океан, полный таинственных красот, вечного противоборства, где горе и счастье, успех и крах, точный расчет и божественное наитие неразрывно связаны между собой...Прав был Ласкер, утверждавший, что на шахматной доске лжи и лицемерию нет места.
  Фиолетовый бестактно прыснул.
  - Ой-ли, Александр Александрович? А мне лично казалось, что вы, корчивший из себя гения, испытывали чувство ущербности. Французы, ваши новые компатриоты, видели в вас только иностранца, хорошо играющего в шахматы. Они игнорировали ваши амбиции в других областях человеческой деятельности. Говорят, диссертацию на соискание степени доктора права в Сорбонне вы так и не защитили.
- Те, кто так говорит, клевещут, - сухо отозвался Маэстро, - в тридцатые годы парижские газеты охотно печатали мои статьи по криминологии в связи с крупными судебными процессами того времени. Газетчикам известно всё и вся, в том числе и о моей докторантуре.
Фиолетовый усмехнулся.
- И тем не менее Франция вас не ценила. Вы для нее были чем-то вроде экзотичной безделицы. Помните высказывание Видмара?
Собеседник Маэстро важно процитировал: "В шахматном мире в самом деле живешь настоящей жизнью, а в реальной жизни ты игрушка".
- К тому же, - удовлетворенно заметил Фиолетовый, - шахматы разрушили ваше здоровье: напряжение борьбы, бесконечные анализы, кофе, сигареты, вино - пагубно сказались на вашем сердце и сосудах. Врачи хватались за голову, искренне недоумевая, почему вы еще живы, - Фиолетовый укоризненно покачал головой. - В самом деле, выкуривать в течение одной партии до ста сигарет, как это вы проделывали, к примеру, на супертурнире в Ноттингеме!.. А помните парижский зал "Пети Паризьен", где вы в двадцать пятом году установили очередной рекорд игры вслепую?.. Двадцать восемь досок, тринадцать часов игры, тридцать сигарет и пять чашек черного кофе, - Фиолетовый патетически воздел руки в перчатках к темному низкому потолку, - без завтрака и обеда! Даже лошадиное здоровье не выдержит такого напряжения!
  Маэстро помрачнел, повернулся к зашторенному окну, словно пытаясь пронзить взглядом плотную ткань и тонкое стекло. Должно быть там, в невидимой дали, незримо ворочался и неслышно вздыхал Атлантический океан. Затем чемпион перевел взгляд на собеседника и с ненавистью произнес:
  - Аш-шесть!
  Фиолетовый, вздрогнув, передвинул фланговую пешку белых на шестую горизонталь.
  - Ладно, оставим женщин в покое, тем более, что в живых осталась одна Грейс. В мире шахмат вы и в самом деле титан, пусть даже гений - только недобрый. Перехитрив Капабланку, вы делали все, чтобы не дать ему реванша...Ладья жэ-шесть.
  Маэстро резко встал, отодвинул кресло и схватился за сердце.
  - Можно подумать, что Капа - ангел, а я - злодей!.. Аш-семь!!!
  Скромной белой пешке 'аш' оставался один шаг до заветного преображения. Фиолетовый, обхватив голову руками, застыл в раздумье. Маэстро тем временем, делал шажки взад-вперед по пространству, ограниченному креслом и дверью. Он то и дело потирал кисти вытянутых рук и, пожалуй, сильно нервничал.
  - Кто, как не Капа, изводил меня дополнительными условиями, среди которых призовой фонд играл далеко не главную роль! Нет, я, оказывается, должен был быть только первым, ну или вторым после него, Капы, в турнирах, где сей латинский гений милостиво соглашался играть вместе со мной - и чтобы разрыв между нами составлял не более двух очков! Он тянул с ответом Аргентинскому шахматному клубу, он виртуозно мотал мне нервы и вообще отважился поставить на кон звание чемпиона мира только потому, что счел меня слабее Ласкера, Нимцовича и даже Рубинштейна, первый из которых не стремился вернуть себе титул, а второй и третий ничего не делали, чтобы добиться возможности этот титул оспаривать... Почему на турнир в Нью-Йорке двадцать седьмого года были приглашены только добрые "клиенты Капы" - те, которые не выиграли у него ни одной партии? А как вел он себя в том же году в Буэнос-Айресе, когда, после третьего поражения, чуть ли не ежедневно принялся доказывать мне, что матч никогда не кончится и его надо признать ничейным и вообще прибегал к разным маленьким хитростям, чтобы вывести меня из равновесия?
  - Король е-семь, - прервал тираду чемпиона его фиолетовый противник. - Ну, а Шпильман с его 'Я обвиняю!' Разве вы, Маэстро, не избегали встреч с утратившим титул Капой? Или с тем же Нимцовичем, которого вы тоже побаивались. Разве не соглашались играть против тех, кого вам доставляло удовольствие побеждать по десять раз, а то и больше, вроде доброго дядюшки Doppelbauer ("сдвоенная пешка" - шутливое прозвище шахматиста Е. Боголюбова, отличавшегося тучностью и невысоким ростом - прим. авт.)?..
"Ах да, Doppelbauer!" - подумал Маэстро и улыбнулся, возразив почти молниеносно:
- Doppelbauer был, к вашему сведению, чемпионом ФИДЕ, поскольку обыграл Эйве в матче со счетом 5:4. Да и на турнире в Бад-Киссингене он первенствовал, опередив Капу на очко!
Чемпион мира перевел дух, несколько успокоился и вспомнил январь четырнадцатого года, всероссийский турнир любителей, где он познакомился с Ефимом Боголюбовым, плотным молодым человеком из Малороссии со смешными запорожскими усами. Нечего не забывавшая память тотчас воскресила и перенесла из далекого прошлого одну боголюбовскую фразу: