Блошиный рынок в Измайлово

Если на дворе лето и раннее утро, а вы вдруг проснулись и не знаете, как провести выходной, то – я вам скажу. Отправляйтесь на Вернисаж в Измайлово. Но это, конечно, при том, что живёте вы в Москве. Есть такой город на карте нашей родины…
… Как выйдете из метро «Партизанская» (раньше, правда, называлась эта станция «Измайловский парк» и была знаменита тем, что от неё – прямой путь на зловещий Черкизон, который в 90-ые годы минувшего века был самым гигантским рынком Европы), справа от вас окажется действительно Измайловский парк. Замечательно это место тем, что парк – это весьма условно. Лес настоящий, почти нетронутый, дорогами и дорожками исчерченный и изгаженный. Но в нём даже сороки стрекочут, ёжики и лисы по палой листве шуршат. Местные утверждают, что иногда даже лосей здесь видели.
Если же вы повернёте налево, выйдя из метро, и минуете коробки Измайловского гостиничного комплекса, с  его «Альфами», «Бетами» и «Гаммами», то неминуемо придёте к «Измайловскому Кремлю».
Только не бойтесь этого величавого названия!
Когда-то, действительно, Алексей Михайлович Тишайший… Это – историческое прозвище одного из наших царей. На самом деле был он Романовым, отцом величайшего русского императора Петра I и, по совместительству, любителем незатейливых забав, как то: охоты, соколиные бои и благостные церковные службы… Так вот, Алексей Михайлович, действительно, построил тут незатейливую крепость с башенками, переходами и церквами. Но нет её уже давно. Место оказалось торговым, тароватым, скорее, прославленным уже упомянутым Черкизоном, когда «заморский купец» несколько лет кормился с него и многих кормил, превратившись в сказочно богатого, а потом бесследно исчезнувшего человека, день рождения которого мэр наш бывший назвал как-то, в пылу подобострастия, «величайшим праздником для москвичей»…
Уже в веке нынешнем «Кремль Измайловский» - «возродили», построив лубочный городок в конце аллеи, где каждую субботу и воскресенье собираются торговцы и продают… А! Чего только не продают здесь!!.
Картины и матрёшек, резьбу по дереву и камню, меха и тканые скатерти, оренбургские пуховые платки и часы. Однако «пир духа» - это, конечно, блошиный рынок, по которому можно бродить часами и сутками!!!
Как только вы поднимитесь на несколько ступеней ввысь, ибо блошиные ряды расположены несколько на взгорье, сразу же поймёте, куда пришли, так как особый запах старины и старья укажет вам на это…
Вот тут и придумайте себе дело. Скажем, решите, будто вы ищете старинную резную папиросницу со спичечницею к ней в придачу. И спрашивайте, спрашивайте у торговцев, где же её найти можно. Толстый дородный дядька с окладистой бородою с удовольствием начнёт с вами разговор:
- О! Такую, из карельской берёзы? Светлую? Шлифованную? Коне-е-е-ечно, встречаются здесь такие!! Но я – не курю!!!
И отвернётся, и тут же про вас забудет, ибо кто-то из покупателей заинтересовался его керосиновой лампой без стекла, начищенной до блеска.
А там, за соседним столиком, видите микроскопическую старушку, лицо и шея которой обтянуты антикварной тончайшей кожей. Она, интересно, чем торгует… Поношенные туфли на каблуке рюмочкой и женский жакет из плюша. Я помню такие! Бабушка моя подобный носила, застегнув на огромные блестящие пуговицы. Не могу мимо пройти, спрашиваю:
- Скажите…
Она вздымает на меня феерической красоты незабудковые глаза. За один лишь взмах ресниц таких глаз кавалеры в XIX веке в драку кидались не раздумывая. И спрашивает:
- Да, молодой человек…
Мне 61 год. Молодо не выгляжу, а потому её обращение звучит так же нелепо, как пожелание с лёгким паром где-нибудь в Антарктиде. А она продолжает:
-… я вас слушаю…
- Скажите, - тяну я время, стремясь вдоволь напиться бархатом и шёлком её голоса, - а нет ли у вас… маркизетовой кофточки?
- Нет, к сожалению, - отвечает она. – Маркизет уже и во дни моей молодости был редкостью. А теперь… Вряд ли вы его здесь найдёте…
- Извините, - отвечаю и отхожу. И улыбаюсь, почему-то. И хорошо мне от того, что видел такого человека.
За следующим прилавком два колоритнейших дядьки жарко беседуют о чём-то. Понимаю, что для них торговля только повод  прийти сюда и отвести душу:
- Ты понимаешь, Анатолий! Ведь она действительно не любит моего сына…
- Прекрати, Николай! За что его любить-то?!. Он ведь у тебя настоящий жуир и подлец!!!
- Ну, знаешь ли!.. Хотя, да, конечно, отрицать это было бы столь же глупо, как ловить в Измайловском пруду карасей сегодня…
А дальше человек торгует фигурками Ленинградского фарфорового завода. Здесь и присевшая на корточки девочка-узбечка, и мальчик в ушанке с лыжами и ещё что-то. Но наиболее сильная скульптура – это сам продавец. Взгляд его аккомодирован в минус бесконечность. В руках он держит термос, из которого в крышку-стаканчик струится жидкий кофе. Ничего не говорит, но глаза у него такие, что думаешь: что же он будет делать, когда наполнит напитком стакан до краёв? Неужели просто прозаически пить станет? А он вздыхает, да так, как вздохнули бы все скорбящие в мире, и сам себе говорит:
- Да уж… Маргарита…
И понимаю я, что именно в таком состоянии была душа поэта, когда он написал:
«Разрывая кусты на себе, как силок,
 Маргаритиных стиснутых губ лиловей,
 Горячей, чем глазной Маргаритин белок,
 Бился, щёлкал, царил и сиял соловей.
 Он как запах от трав исходил. Он как ртуть
 Очумелых дождей меж черёмух висел.
 Он кору одурял. Задыхаясь, ко рту
 Подступал. Оставался висеть на косе.»
Иду дальше. И, ещё не видя, предчувствую обладательницу низкого грудного голоса. О! Вот она!! Именно такая, какою и быть должна!!! Из широких природных бровей сконструировала себе прихотливо изогнутые, подобно волнам на полотнах Айвазовского, чёрточки. Да ещё и гневно выгнула их при этом, исповедуясь перед соседкой – блеклой пепельной блондинкой, в такую жару кутающейся в шаль:
- Я же отдала ему лучшие годы, Лорочка! Луч-ши-е!!.
- Так ведь и он для вас жертвовал собою, Зоя…
- Чем? Чем он для меня жертвовал?! Своей московской пропиской?!. Он же просто всю жизнь топтался на мне, Лорочка! Просто топтался!!.
Блёклая  Лорочка отвечает совершенно неожиданно и вовсе не в контексте своего внешнего облика:
- Вы просто дура, Зоинька… Фантастическая дура…
После этого ответа люди должны ненавидеть друг друга до конца дней своих и завещать эту ненависть своим детям. Ан, - нет. Зоинька снижает пламень  речи сразу на две октавы, обнимает приятельницу за плечи и, преданно заглядывая ей в глаза, спрашивает:
- Вы находите, Лорочка?..
… В самом конце ряда, почти над крутым откосом, который даже мало-мальским заборчиком не страхует неосторожных граждан от падения, сидит на раскладной рыбацкой табуреточки человек лет пятидесяти с жаркими глазами. Перед ним, прямо на земле, на газетке, лежат микроскопические картиночки, обнесённые простейшими рамками. Выполнены они на бересте. Это какие-то до боли узнаваемые русские пейзажи, в каждый из которых удивительно точно вписаны шероховатости и трещины древесной коры. Он с восторгом каким-то тёплым смотрит на людей вокруг, и, когда я подхожу, словно бы продолжает разговор, который мы с ним будто только что прервали:
- А посмотрите, какие люди у нас чудесные!..
При этом сам не улыбается, сияют только глаза. Лучатся тёплым человеческим светом. На мой вопрос о цене своего дивного товара отвечает не сразу, словно нехотя выплывая из мира  восторга:
- А? Сколько?.. Да так берите, ту, которая понравилась… Я сделаю… Много ещё сделаю…