Дерзкий вызов

     Царевич Алексей Петрович 3 февраля 1718 года публично отрёкся от престолонаследия в пользу младшего брата Петра Петровича. И император Пётр Алексеевич приказал отпечатать в типографии и всем чиновникам поголовно разослать «Клятвенное обещание», чтобы они поклялись Христом-богом и присягнули на верность малолетнему сыну царя и собственноручно расписались в этом.
     Лекари шептались и эти слухи доходили до императора, что он не протянет и семи лет. Российские вельможи вполне могут посадить на престол нелюбимого Петром сына Алексея или внука Петра Алексеевича. Допускать это самодержец никак не хотел. А сыну его, Петру Петровичу, будет к тому времени лет девять, мал очень, сам на престоле не удержится.  Присяга – слабое, но утешение, что его воля после смерти будет исполнена, в надежде, что Бога побояться и слугам его верным, Меншикову и прочим легче будет.
Такую вот такую бумагу в приказе Большой Казны выдали подьячему Иллариону Докукину, человеку тщедушному, пятидесяти семи лет, честному и богобоязненному.
Илларион читал «Клятвенное обещание»:
    «Я обещаюсь пред святым Евангелием, что понеже через грамоту всемилостивейшего нашего царя и государя Петра Алексеевича Всероссийского объявлено за важные причины лишения наследства престола Всероссийского сына его царевича Алексея Петровича …»
     Читал и удивлялся: за что же так Алексея Петровича?
     «… и помянутого определённого в наследство сына его царевича Петра Петровича за истинного наследника признавать, и …»
    И в конце:
    «Царевичу же Алексею Петровичу ни в которое время и ни под каким предлогом к тому наследству вспомогать и его стороны держать не буду. И на том, яко выше объявлено, клянусь христианскую совестью и судом Божьим пред святым Евангелием, целую святой крест и подписуюсь собственной моею рукою».
    - Господи, - перекрестился Докукин, - первая неделя Великого поста и такие искушения. Ох, горюшко-горе, времена Антихристовы.
    Не мог он подписать это, вот не мог и всё. Всегда так было: старший сын отцу наследовал. А нравился он отцу или нет, то дело Богово, так Богу угодно было. Алексей Петрович грешен чрезмерно и живёт с девкой крепостной блудно, таскал её за собой по заграницам всяким. Ладно, царь-батюшка приказал бороды брить, платье немецкое да французское из богопротивной Европы велел носить, девок из светёлок повытаскивал и велел по ассамблеям их водить, но престол царский - это святое, это от дедов-прадедов. В чём таком повинен Алексей Петрович, в чём его отец не грешен? Скончается, не дай Бог, Алексей Петрович и сын его Пётр Алексеевич, тогда пусть будет царём Пётр Петрович, а до этого никак нельзя.
    Всю ночь маялся и молился подьячий, понимал, что против царя он один идёт, против царя, но не против Бога, не против своей совести.
    «Прости, Господи, и помилуй раба грешного Иллариона».
    Утром Докукин твёрдой рукой написал в конце «Клятвенного обещания»:
    «За неповинное отлучение и изгнание Всероссийского престола царского Богом хранимого государя царевича Алексея Петровича христианскою совестью и судом Божиим и пресвятым Евангелием не клянусь и на том животворящего креста Христова не целую, и собственною своею рукою не подписуюсь. Хотя за то и царский гнев на мя произольётся, буди в том воля Господа Бога моего Иисуса Христа по воле его святой за истину аз, раб Христов, Илларион Докукин страдать готов. Аминь, аминь, аминь».

     Первое воскресенье Великого поста, 2 марта 1718 года, весна скоро. Илларион блаженно улыбался, поднимаясь в гору к недавно построенной вместо временной полотняной деревянной Преображенской церкви и с наслаждением вдыхал весенний воздух, прекрасно понимая, что это в последний раз и светлой Пасхи он не увидит: царь-государь не помилует.
    В храме Преображения Господня народу не протолкнуться: солдаты Преображенского полка, генералы, сановники, император в первом ряду и простой люд, кто смог войти в храм. Докукин полез в самую гущу, бесцеремонно растолкал царских вельмож, дёрнул царя за рукав и с благоговейным поклоном вручил ему «Клятвенное обещание».
    Пётр с удивлением принял бумагу, развернул, прочитал в конце приписку, гневно сдвинул брови и посмотрел на спокойно стоящего перед ним тщедушного человечка.
    - Ах, ты дерзкий. В Преображенский застенок его, вечером разберёмся.
    Преображенский застенок расположен не так далеко от Преображенского храма, Иллариона завели туда и посадили за решётку, ждать своей участи. Он не боялся, совесть его была чиста и только молитвы читал беспрестанно.
    В застенок зашёл царь Пётр, шляпой стряхнул снег с камзола, грозно взглянул на Докукина, подьячий взгляд самодержца выдержал. Царь прошёл дальше, удобно расположился в кресле напротив дыбы.
     - Ну, ведите подьячего на расспрос.
     Заплечных дел мастер привёл Докукина, поставил перед царём и вознамерился было срезать с подьячего одежды, но Пётр задал вопрос раньше и кат ничего делать не решился.
     - Так ты в заговоре против меня?
     - Да как же можно? На помазанника божьего? Не состоял в заговоре и не слышал про него.
     - Так. А что же, ты дерзкий, написал на «Клятвенном обещании»?
     - Не дерзнул пойти против Бога и своей совести.
     Докукин покосился на крюк в потолке, блок с верёвкой на нём – дыбу, на помощников ката, деловито раскладывающих кнут, клещи, разводивших огонь в жаровне.
     - А против своего государя дерзнул?
     - Только Господь безгрешен, а государь человек и может и ошибиться.
     - Да ты знаешь, что замышлял против меня сын мой?
     - Не знаю и знать не хочу. А только по-божески он должен тебе наследовать. Не будет угодно Богу не взойдёт на трон.
     - А кто взойдёт? Внук мой?
     - То мне не ведомо. А будет угодно Богу и Пётр Петрович не взойдёт.
     Пётр страшно выпучил глаза, усы ощетинились.
     - Ах, ты дерзкий, - взревел он. - На дыбу его. Пусть на «виске» повторит, что про меня ничего не замышлял и в заговоре против меня не состоял.
     С Докукина срезали всю одежду, он стоял голый перед царём и своими палачами, кат налил воду в ладонь и провёл ей по спине подьячего и внимательно её рассмотрел, красные полосы, следы от прошлых ударов кнутом не появились.
     - Спина чистая, в наших руках не был, - доложил царю заплечных дел мастер.
     Самодержец кивнул. Кат схватил Докукина за запястья рук и выжидательно посмотрел на Петра.
      - Спереди, - приказал царь, - хилый, не выдержит.
     Обычно пытаемым заводили руки ссади и подвешивали, так, что кости выходили из суставов. Докукину же просто запястья рук вложили в хомут и подтянули к потолку пыточной камеры.
     - Дюжину для начала.
     Докукину приложились кнутом двенадцать раз.
     - Так состоял ты в заговоре против меня? – строго спросил царь.
     - Нет, - твёрдо ответил подьячий.
     - Так кто будет на престоле по смерти моей?
     - То не ведаю, но всё будет по воле Его.
     - Зачем на присяги написал слова предерзкие? Научил - кто?
     Подьячий замотал головой.
     - Нет, написал своеручно сам лишь соболезнуя о царевиче, что он природный и от истинной жены, а наследника царевича Петра Петровича за истинного не признаю.
     - Не признаёшь?
     - Нет.
     - А государыня-императрица крещёна в нашу православную веру. И что же, она не истинная государыня?
     - Государыня-царица хотя и христианка, но если вдруг тебя, государь не будет (не приведи Господи), а царевич Пётр Петрович будет царствовать, то она, царица, сообщиться с иноземцами и будет от них истинным христианам вред, потому что она не здешней природы.
     - Вред? Я себя окружаю иноземцами, чтобы вам, русским дуракам, свет ученья из Европы донести, сие во вред? Не свои речи ты говоришь, подьячий, в сговоре ты, - рассвирепел Пётр, - дайте ему ещё десять ударов. Да не перестарайтесь, хилый он, в чём душа только держится. Поработайте с ним, как признается в чём-либо – доложите.
      Ещё десять ударов кнутом отсчитали Иллариону. Докукин кричал страшно, раскачиваясь под ударами на дыбе, и как-то вдруг захлебнулся своим криком и дальше только молчал да головой мотал. Ещё два раза в течении двух недель его вешали на дыбу, в общей сложности Докукин получил шестьдесят шесть ударов кнутом, но так больше не проронил ни слова, мычал лишь что-то неразборчивое.

     На стол императора 15 марта лёг «экстракт» - так называли тогда листок с выпиской о расспросе с пристрастием - подьячего Иллариона Докукина. Подсудимый ничего не рассказал на дыбе, только в конце третьей «виски», теряя сознания прошептал: «Будет так, как он хочет».
     - «Он» - это кто? – не понял Пётр Алексеевич. – Государь или Господь?
     Самодержец чувствовал внутреннюю силу и правоту Докукина. По обычаю, по совести и по-божески подьячий прав. Прав, но смерти не избежит.
      Какой дерзкий вызов всем трудам его. На виду у всех, как в лицо плюнул. Пётр видел, как округлились глаза у Меншикова, как удивились Толстой и Мусин-Пушкин, посуровел Ягужинский.
    Конечно, подойди он приватно, то можно было его помиловать, отодрать кнутом и услать в Сибирь.
    Пётр задумался. Нет, нельзя. Голос подьячего по дороге в Сибирь может поднять тысячи людей, не только мещан, но и крестьян и, даже, дворян. Ненавидит земля своего государя, Антихристом называет, и всё сие за его труды. А придёт Алёшка с кучей бояр, противников трудов его – и что? Развернут страну вспять, отдадут Ингерманландию, Эстляндию, Лифляндию. А ведь он его сын, твёрд и упрям – начнёт, так доделает до конца. И зачем тогда столько солдат положили за земли сии, к морю вышли, зачем победа под Полтавой? Нет, не доверял он Дунькиному отродью: все труды его, за что жизнь положил прахом пойдут. Жалко. Доверить империю надёжней его с Катенькой сынку, Петру Петровичу, сейчас ему два годика, здоровый весёлый мальчишка. Как задорно он хохочет, просто прелесть, его кровиночка, его Петруша, Шишечка.
    Пётр Алексеевич улыбнулся, вспоминая заразительный смех сына, подвинул к себе экстракт и внизу написал: «За предерзкие речи перед лицом императора казнить без всякой пощады». И подписал:"Птр".
    Это значило колесование.
    - Всё будет по моему повелению, - твёрдо произнёс Пётр и взгляд у него был колючий не добрый.

     На следующий день 16 марта Докукину прочитали приговор и привезли на Красную площадь. Начальник конвоя поведал народу вину подьячего – заговор на царя-батюшку и приговор.
     - Да в чём вина его? Не понятно, - крикнули из толпы.
     - Не нашего ума дело, - ответил начальник конвоя, - его императорскому величеству виднее.
     Докукина бросили на огромное колесо и крепко привязали к нему. Палач булавой сломал ему правую руку, затем левую ногу, потом по очереди левую руку и правую ногу. Адская боль разрывала тело подьячего, но он даже не застонал.
    - Видать безвинно муку терпит, - предположили в толпе.
     Начальник конвоя наклонился над подьячим:
    - Не хочешь раскаяться в преступлении?
    Илларион молча глядел в синее весеннее небо.
     - Руби.
     Палач взмахнул топором, голова подьячего ударилась о помост, подпрыгнула и свалилась на землю. Её подняли и насадили на острый штырь, торчащий рядом с колесом именно для этой цели.

     В