Дождь кончился

Медленно приближаясь к товарному составу, который оцепенело дожидался своего отправления на весеннем утреннем холодке, одинокий тепловоз гулко огласил пустую станцию протяжным гудком. Его тяжелый, трубный рев на секунду оборвал дружный птичий щебет в молодой зелени крон и цветущих кустов, подступавшей вплотную к самым перилам платформы. Крайний рядовой из первой шеренги пехотной роты, которая стояла в развернутом строю в сквере за станцией, чуть заметно встрепенуться и открыл глаза. Он несколько раз моргнул и плотнее прижал руки по швам, стараясь унять сразу набежавшую зябкую дрожь. “Хорошо еще носом не клюнул и коленки не подогнулись, - первым делом промелькнуло у него в голове, - только прикрыл глаза и как в яму ухнул. Сколько я так, интересно?” Кое-как уняв озноб от недосыпа и долгой неподвижности, усиленный сырым утренним ветерком,  задремавший рядовой искоса глянул соседа по шеренге, Михсенича, стоявшего справа, в полуметре от него. “Не заметил, и то ладно. А то начнет зубоскалить: “отрядим тебя в кавалерию заместо коня, раз ты так горазд покемарить стоя”.  Михсенич, на правах старшего, с первого дня приглядывал за ним как за самым молодым в роте и от него нередко приходилось выслушивать разного. Но сейчас Михсенич не хмурил брови и не косил в его сторону сердитым глазом, а стоял себе по струнке, ощетинив усы: вид у него тоже был какой-то отрешенный и не до конца проснувшийся, а пилотка, гимнастерка и вещмешок смотрелись особенно темными  и унылыми на фоне ликующей майской зелени, оглашаемой птичьим гамом. Только перекинутая через плечо плащ-палатка по-прежнему радовала взгляд: Михсенич всегда скатывал ее так заботливо и неторопливо, и так бережно оглаживал ладонью на  груди, что наблюдая, как он это делает, на душе сразу становилось по-домашнему уютно. Дальше, за Михсеничем, возвышаясь над шеренгой, торчала высоченная макушка Накося в пилотке набекрень: ни пилотка, ни каска никогда не сидели на его голове ровно и постоянно сползали то к правому, то к левому уху,  вот-вот норовя свалиться окончательно. Зато прозвище закрепилось за ним надежно и прочно. Накось, как показалось задремавшему рядовому, чуть заметно покачивал своей корявой, долговязой фигурой с кривобокими плечам в такт стуку колес постепенно набиравшего ход товарняка, провожаемого многоголосицей птиц, защебетавших с новым упоением в прохладном утреннем воздухе.
Убедившись, что за время пока он отключился в строю все осталось по-прежнему, рядовой огляделся по сторонам, насколько он мог это сделать не поворачивая головы. Прямо перед сквером пролегала дорога, по другую сторону которой нежились в молодой зелени деревянные дачные домики, такие безмятежные на вид, что было дико даже представить себе, что прямо под их окнами могут грохотать колонны военных грузовиков. Тоже за дорогой, но немного в стороне, почти на периферии зрения, рядовой заметил канаву с ручейком. Ручеек убегал в бетонную трубу, служившую мостиком, потом снова выбивался на свет около одноэтажного здания почты на перекрестке.
Угол этого дома с изогнутой водосточной трубой задержал на себе взгляд рядового. Он не сразу смог понять в чем дело. Подобное чувство он иногда испытывал во сне. Казалось, на этом углу сошлись какие-то невидимые силовые линии, пронизывающие весь окружающий пейзаж и его собственное тело и душу. Рядовой не мог точнее объяснить себе суть этого ощущения. Но стоило ему только устремить взгляд на этот угол с короткой и кривой водосточной трубой, как озноб сразу прошел, а плечо перестало ныть от вчерашней отдачи приклада. Впрочем, рядовой быстро понял, что дело было, конечно, не в самом здании почты и не в водосточной трубе, казалось, подававшей ему всеми своими изгибами какие-то тайные знаки,  а в той улице, что поворачивала и скрывалась из виду за ее углом. И чем дольше и сосредоточеннее вглядывался рядовой в этот поворот, тем настойчивее возникало внутри него ощущение, что совсем скоро оттуда, из-за этого угла, появится что-то, чего он очень сильно ждет, и ждет не только сейчас, но уже давно. “Я  даже название этой станции не знаю, надо у Михсенича спросить”, - удивленно подумал рядовой.  Он несколько раз с силой зажмурил веки, и вновь окинул взглядом весь участок видимого пространства, от низких, обещавших дождик облаков до весенней дорожной пыли. Однако угол почты, подобно некоему центру тяжести, снова и снова притягивал к себе его взгляд.
Рядовой сумел отвести от него глаза только тогда, когда заметил боковым зрением двух мальчишек, шагавших вдоль канавы с ручьем. Старший из них, тот что был на голову повыше товарища, старательно складывал на ходу какой-то листок,  а  младший, запустив руки в карманы короткой расстегнутой куртки, беспечно вертел головой по сторонам. Несколько раз он глянул в сторону их роты, и, как показалось рядовому, посмотрел прямо на него, но ни на секунду не задержал взгляда на их шеренгах. Беззаботное появление этих двух мальчишек было донельзя странным. Даже более странным, чем то обстоятельство, что после того, как рядовой очнулся от своей минутной спячки, он не услышал ни одного раската канонады. Только птичий щебет. “А ведь фронт-то меньше чем в десятке километров, - недоумевал рядовой. - Только вчера немца кое-как отбили, и то неизвестно надолго ли. А эти двое гуляют себе хоть бы что. Мало того: мы бы пацанятами первым делом побежали глазеть на солдат, а для этих мы как пустое место”.
Между тем, мальчишка постарше закончил складывать лист бумаги и в руке у него забелел треугольный силуэт кораблика. Не доходя до почты, они свернули к канаве с ручьем и младший мальчишка,  приняв кораблик из рук товарища, спустил его на воду. Пока они, ускорив шаг, шли вровень с корабликом, державшим курс в прямо в туннель бетонной трубы, охватившее рядового необъяснимое ощущение того, что “что-то не так”, достигло такого напряжения, что если бы они не стояли по команде смирно, то он уже упросил бы Михсенича срочно налить ему сто грамм, которые тот всегда держал при себе для крайней надобности. Но прежде, чем кораблик скрылся в трубе, рядовой внезапно со всей ясностью осознал, что именно было не так. Дело было вовсе не птичьем щебете вместо отголосков канонады, и не в мирных домиках среди майской зелени за дорогой, не разбитой колесами и гусеницами. И даже не в двух беспечных мальчишках, не ведающих об эвакуации. “Не так” было то, что все это вместе уже было. Было и не раз. И эти же двое мальчишек, и другая ребятня точно также провожали бумажные кораблики и спичечные коробки до бетонного тоннеля этой же трубы, чтобы встречать их с другой стороны.  И он сам, на том же месте, в том же строю, как и теперь, не замечаемый ими, тоже ждал вместе с мальчишками появления кораблика. Иногда кораблик или коробок выплывал из бетонного туннеля довольно быстро, иногда не появлялся вовсе. Но все это уже происходило и было точь-в-точь как сейчас. И тоже весной, всегда весной.
И этот самый угол почты с его изогнутой водосточной  трубой так же врезался рядовому в самое сердце, томя загадкой, скрытой за поворотом. “Как же станция-то называется?” - пробормотал рядовой вслух, но его слова заглушила звонкая трель скворца, пронесшегося над самой головой. Тем временем кораблик скрылся в трубе, однако не спешил из нее выплыть. Мальчишки заспорили, появится он или нет, и младший лег на живот, свесил вниз голову и громко ухнул в трубу. Потом встал, отряхнулся и вслед за старшим другом на секунду подставил лицо дождику, что принялся накрапывать все настойчивее. Но ребята все равно продолжали стоять на трубе и выжидающе смотреть на струившуюся из ее темноты воду. Вдруг младший радостно вскрикнул. Старший мгновенно спрыгнул с трубы и выловил из ручья бумажный кораблик, наконец, благополучно преодолевший все невидимые препятствия. Передавая его из рук в руки, они свернули в сторону почты и скрылись за поворотом.
Не отрывая взгляда от ее угла рядовой понял, что его ожидание вот-вот сбудется. Но теперь это место перестало казаться странным и ощущение, что всё как будто во сне пропало. Наоборот, казалось, что сейчас он наконец очнулся от сна, в котором  протекли последние месяцы его жизни. Стрельбище с учебными мишенями, муляжи гранат, истыканные штыками чучела. Тряска в грузовиках и свинцовые ноги после пеших маршей. Лицо первого мертвеца. Длинная ночь в поезде, когда их, наконец, перебросили сюда, под Москву, и площадка вагона, где он стоял и курил до рассвета,  вдыхая теплый воздух с черных полей или глядя, как на фоне весенних звезд мелькают, подобно зубцам пилы, нескончаемые верхушки деревьев. Долгая ночь приближения к фронту, на всем протяжении которой слово “смерть” ни разу не пронеслось в уме: наоборот, в каждом стуке колес, в каждом дуновении весеннего ветра он особенной силой ощущал тревогу и радость по-новому почувствованной жизни, всякое мгновение которой хотелось прожить сполна.  И вчерашний недолгий бой  и слишком близкий разрыв снаряда - все это тоже было точно во сне. А явь…  явь была как раз за углом этой почты с кривой водосточной трубой, за которой уже скрылись двое мальчишек с бумажным корабликом.
И вот, на смену им, из-за угла появились другие люди. Дюжина фигур разного возраста и пола, с метлами, ведрами и граблями уже направлялась прямиком к их шеренге, ускряя шаг и пригибая головы под внезапно хлынувшим майским дождем. Замелькали  косынки, зонты, кепки… Но рядовому не обязательно было видеть лица, чтобы тотчас узнать ту, кого он ждал все это время.
На середине мгновенно потемневшей от дождя пустой дороги, Тоня - он еще раньше слышал, что подруги окликали ее этим именем - отделилась от остальных и решительным шагом направилась прямо к нему. Она не бежала, потому что несла в одной руке ведерко, до краев наполненное побелкой. Другая ее рука была занята хозяйственной сумкой, из которой торчали рукояти разных садовых инструментов. Из-за этого она не могла убрать с лица длинную прядь мокрых волос, прилипших ко лбу и к губам.
Еще мгновение и Тоня уже оказалась достаточно близко, чтобы он смог дотянуться и укрыть ее от дождя густой, голубовато-зеленой хвоей своих развесистых лап. Легко ступив на мягкий настил прошлогодних иголок, Тоня поставила ведро рядом с одним из его корней и достав из сумки  малярную кисть, окунула ее в побелку и принялась заботливо покрывать основание его ствола свежим защитным слоем поверх старого, который почти стерся с прошлой весны.  Ее подруги расположились с другой стороны прямоугольного темно-красного обелиска и из-за его блестящего от дождя гранита до рядового долетали их смеющиеся голоса. Но Тоня уже была поглощена работой: взгляд ее внимательных, совсем близких от него глаз, скользил по коре, а рука плавно и умело покрывала белым слоем ее рельеф, прокрашивая каждую трещинку, как будто старательно укутывая младенца от сквозняков. Все, чем рядовой мог ей ответить, это плотнее сомкнуть верхние ветви над ее головой, чтобы лучше закрыть от дождя.
Ощущая корой движение тепла ее тела, по мере того, как она обходила его ствол по кругу, закрашивая побелкой с каждой стороны, рядовой вбирал всей хвоей иголок воздух