Актёрский роман Глава 4 Женщина-мак

сделались блудливые глаза, он сглотнул слюну.
– Мужик, – как медведь, втянул в себя воздух Митя Борейченков, – а кому не хочется?! Назови мне? – и показал на киношную братию.
– Ну-у-у… Я не знаю, – Анин оглянулся, вмиг успокоившись. Митя всегда действовал на него, как седативное средство. От балюстрады, возле которой они стояли, хорошо было видно толпу, перешедшую в третью стадию опьянения, и потому гудящую неприлично громко. – Может, Сапелкину? – предположил он мстительно.
– Ты что! – в тон ему воскликнул Митя Борейченков. – У него же жена молодая. Она ему всё, что осталось, оторвёт. Впрочем, сейчас узнаем! – храбро мотнул он руками и сделал шаг в сторону зала.
– Погоди! – остановил его Анин, делая грустное лицо и подхватывая Митю Борейченкова сзади под мышки. – Я пошутил!
В Анине вдруг сыграли инстинкты самосохранения: Сапелкин мог ещё пригодиться, мало ли что, вдруг пригласит в свору, только перед умным Бараско, который вмиг всё понял, сделалось стыдно.
– А я нет! – Митя Борейченков развернулся, как пловец, и заехал локтём Анину в губу.
Николай Бараско насмешливо смотрел на них, отскакивая и увёртываясь в нужные моменты. После долгих лет актёрского прозябания Николай Бараско вдруг стал так много и вкусно есть, что появились упорные слухи о его ранней грудной жабе.
С минуту они боролись, сбивая вазоны, как кегли. Победил ловкий Анин, усадивший Митю Борейченкова в один из них.
– Фу-у-у… – глубокомысленно вздохнул Митя Борейченков, сорвал былинку, задумчиво пожевал и полез назад: – Чего у тебя с лицом?
– Да так ерунда, – ответил Анин, прикладывая платок. – Пойдём выпьем?
– К чёрту! – безапелляционно сказал Митя Борейченков, поводя плечами. – Я курить буду! Слушай, а чего мы боролись?
– Я не помню, – сказал Анин.
От водки и усердия он, действительно, забыл причину конфликта.
– И я! – добродушно засмеялся Митя Борейченков и хлопнул Анина по плечу. – Хороший ты мужик, Паша, легко с тобой!
– Моя жена другого мнения, – кисло заметил Анин, отстраняясь от дыма.
Он не курил с тех пор, как откосил от армии. В психлечебнице, где он лежал, ему сказали, что у него слабые лёгкие, а сосуды в голове, как «у пятидесятилетнего боксёра, который перенёс не один десяток нокаутов». «Не надо становиться против тяжеловесов, – предупреждал тренер. – Не надо!» Но он всё равно лез и лез, испытывая себя на прочность. Потом это стало девизом его жизни: «Бей первым, и ты победишь!»
Подошёл пьяный Юра Горбунов и громко икнул:
– Вы верите, что Витька мог себя зарезать?
– Нет, конечно! – безапелляционно заявил Митя Борейченков. – Просто так не мог, но если приказала собака!
– Какая собака?! – крайне удивился Анин, чувствуя, что глупеет на глазах.
– Какая?.. – качнулся Митя Борейченков всей своей массой. – Обычная. Там в темноте бегает… – размашисто махнул рукой с сигаретой, но лицо у него оставалось абсолютно серьёзным, разве что в глазах плясали чёртики.
За рекой горели огни и слышался шум ночного города.
– Не-е-е, не мог, – не обращая ни на кого внимания, сказал Юра Горбунов. – Он актёр классный, но не псих.
– Не повезло, – сердечно вздохнул Николай Бараско и насмешливо посмотрел на Юру Горбунова.
– Что? – воинственно спросил Юра Горбунов. – Что? У меня зелёные рога выросли?
– Нет, но ты выглядишь, как Шрек-два!
Все радостно заржали, Анин – тоже.
– Пошли вы!.. – взорвался Юра Горбунов.
Николай Бараско страшно деликатно потупил взгляд. Обычно из-за таких мелочей никто не ссорится. Повседневность вредна для актёра, вот Митя Борейченков и выдумывал всякую ерунду, тоже, однако, заводясь, подумал Анин.
– По-твоему, только психи вскрывают себе вены? – агрессивно спросил Митя Борейченков, и лицо у него сделалось дюже философским.
– Не всегда, – исключительно на нём сосредоточился Юра Горбунов.
Желваки у него заиграли, он тоже был горячим, как все мелкие люди.
– Он просто ушёл из жизни тех людей, с которыми ему было плохо, – объяснил Митя Борейченков, на этот раз демонстрируя абсолютно честные глаза, уличить его в лицемерии было невозможно.
– Думаешь? – икнул Юра Горбунов и успокоился.
– Уверен, – подтвердил Митя Борейченков. – Смотри, сколько, – и ещё раз показал на зал.
– И мы такие же? – удивился Юра Горбунов.
– Естественно, – занялся самобичеванием Митя Борейченков, выговаривая каждый звук.
– Я не такой! – отрёкся Юра Горбунов. – Я лучше! Меня Маринка ждёт.
Маринка Яковлева, его жена и примадонна в «Геликон-опере», души в нём не чаяла, должно быть, поэтому Юра Горбунов был ещё жив.
– Такой же! – со всем пылом души заверил его Митя Борейченков.
– Нет! – простодушно икнул Юра Горбунов.
– Такой же! – задумчиво выпустил облако дыма Митя Борейченков и посмотрел на них, жалких и никчёмных коротышек.
– Можно, я тебя ударю? – жалобно попросил Юра Горбунов.
– Ударь, – наклоняясь, великодушно подставил щеку Митя Борейченков. – Только не больно.
– А у меня аневризма, – вдруг сказал Николай Бараско.
И все уставились на него, как на снежного человека.
– Где? – озадаченно выпрямился Митя Борейченков.
– Здесь, – Бараско постучал себя по лбу.
– Врёшь! – возмутился Юра Горбунов. – Ну, ведь врёшь, сукин сын!
Он словно говорил: ну, я болен, давно и неизлечимо, а ты-то, молодой и красивый; с чего бы вдруг?
– Нет, не вру. Сегодня узнал, – старался глядеть на них честно Бараско, хотя рот у него так и растягивался в ехидной ухмылке, мол, подкузьмил я вас, не ожидали; поэтому обычно ему с первого раза никто не верил, полагая, что он всегда и везде юродствует, даже на мостике боевого корабля, однако, надо было знать Николая Бараско, который до сих пор помнил, кем он был совсем недавно – типичным бомжом, без семьи, без денег, без будущего.
Теперь он навёрстывал упущенное, как петиметр. Последняя жена, актриса «Современника», похожая на жердь, с пухлыми, гелевыми губами, отсудила у него квартиру в Питере и даже претендовала на самое кровное – гонорары, но с этим у неё ничего не вышло, потому что она никогда не играла с ним ни в одном из фильмов, а хитрый Бараско соответствующим образом оформлял свои договоры, на которых даже стояла её подпись с отказом от претензий. Отныне Николай Бараско снимал квартиру на Валовой и, казалось, в одиночестве был счастлив и даже наслаждался жизнью, пользуясь услугами обычных vip-проституток, не утруждая себя любовью и надеждами. А оно вон как, подумал Анин.
– Не фига себе, – озадачился Митя Борейченков в стиле апарт и озадаченно почесал затылок.
– Так ты же умрёшь?! – неподдельно заволновался Юра Горбунов.
Уж он-то знал, что такое болячки, палаты и капельницы, и думал, что это прилипало только к нему.
– Знаю, – с достоинством ответил Николай Бараско, – может, прямо сейчас, а может, через десять лет.
– И что, ничего нельзя сделать? – ещё пуще заволновался Юра Горбунов.
Он представил, что так же внезапно кончится, хотя жена пичкала его лекарствами, как пичкают антибиотиками рыбу в садке.
– Может, и можно, откуда я знаю! – поскромничал Николай Бараско.
Его актёрское кокетство стало фирменным знаком, с учётом которого делались сценарии, даже партнеров специально подбирали под него – не выше переносицы. И Николаю Бараско, как никому, везло. «Настало моё время», – говорил он, с оглядкой на жён, ибо не знал, какая из них предаст его раньше, чем опустошит его кошелёк.
– Погоди, тебе, что, ничего не объяснили?! – удивился Юра Горбунов, справедливо полагая, что отечественная медицина никуда не годится, а всё дело в хорошем блате и мздоимстве.
– Может, и объяснили, – вошёл в роль неизлечимо больного Николай Бараско, – только я понял одно: пить нельзя, а волноваться – подавно. Зачем тогда жить?! – и вскинул руку в жесте отчаяния из фильма «Взволнованный самоубийца».
И это тоже было кокетством, которое так нравилось зрителю. Его обожали. На него глядели с восторгом – что он ещё выкинет на экране?!
– Ну ты даешь… – снова невпопад сказал Митя Борейченков, – слушай, тебе хорошую бабу нужно, чтобы напряжение сняла.
– Бабу?.. – на мгновение озадачился Николай Бараско и наконец-то стал самим собой, то есть без той киношной мишуры, которая пристала к нему как банный лист. – Не-е-е-е, с бабами у меня обычно сплошная проблема, – поморщился он, должно быть, вспомнив все свои семейные коллизии.
– А хочешь, мы тебе прямо здесь её найдём?! – загорелся Митя Борейченков, и глаза у него наполнились диким восторгом.
Он был известным сводником, рука на этот счёт у него была лёгкая, как у цыганской ворожеи.
– Кого? Проблему? – хихикнул Николая Бараско, на мгновение показав редкие, прокуренные зубы.
– Нет, зачем? Обычную бабу! – засмеялся от души Митя Борейченков, заглядывая в чёрное, московское небо и не находя в нём ничего интересного, кроме жёлтой огромной луны.
– Я уже ни на что не годен… – признался Николай Бараско, поникнув головой.
– В смысле?.. – не глядя на него, насмешливо уточнил Митя Борейченков; морда его при этом выразила полнейшее ехидство.
– В смысле психики, – болезненно поморщился Николай Бараско, понимая, что с актерами откровенным быть нельзя, тут же намотают на ус.
И всем стало ясно, что никакой бабы ему, действительно, не нужно, что он устал душой и телом и рад только развесёлой компании, выпивке и людскому шуму в зале.
– Ерунда! – заверил Митя Борейченков. – Вон какой станок пропадает, – и мечтательно поцокал языком, поглядывая в зал.
– Точно! – обрадовался Юра Горбунов, высматривая кого-то за спиной у Анина. – Я её давно приметил. Фигура у неё шикарная… – Юра Горбунов в восхищении покачал головой, явно забыв о Маринке Яковлевой, которая, кстати, не позволяла ему никаких вольностей насчёт доступных и недоступных женщин, дабы он из-за отсутствия брезгливости не притащил в домашнюю постель какой-нибудь заразу. В студенческие годы он был большим гулякой, мог пить три дня кряду с тремя однокурсницами, по очереди затаскивая их в постель, правда, с годами хватка у него ослабла, а вместо неё на лице у него появилась растерянность, он вдруг стал понимать, что жизнь не такая, какой он хотел бы её видеть до конца своих дней.
Анин сделал усилие, чтобы не оглянуться. Не любил он эту вульгарную мужскую жеребятину, предпочитая думать о женщинах романтично и непредвзято, и составлять собственное мнение.
– Хороша… хороша… – мечтательно произнёс Митя Борейченков, – сам бы взялся, но… женат! А для друга ничего не жалко! – и хлопнул тяжёлой рукой Николая Бараско по плечу.
Николай Бараско кисло сморщился, припомнив всех своих жён, которые сосали из него и сосали и высосали все жизненные силы. Юра Горбунов пошло засмеялся, поняв его сомнения; а Анин подумал, что женщина, которую они приметили, наверное, одна из шлюх, которые обычно попадали на такого рода мероприятия непонятно как.
– Ну вас к чёрту! – Анин катастрофически быстро трезвел. – Дураки! – Развернулся, мотнув широкими плечами, и пошёл искать водку.
Хватит с меня разочарований и смертей, думал он, сколько можно! Я устал. Нужна определённость, а не пьяный трёп. Определённость в моём положении – это та соломинка, которая может спасти, или не спасти, как повезёт. Его потянуло на философствование со всеми обидами, которые сопутствовали жизни, и он припомнил их все, скопом,