Актёрский роман Глава 6 Флудистка

поворот головы. И Таганцева едва ли была повинна в этом.
– Что поделаешь, одни и те же гены, – вздохнула она. – Родители учёные, когда разводились никак не могли поделить нас.
– Не понимаю, как можно поделить красоту, – высказался Анин, не подумав, и впервые за много лет поймал себя на том, что раскрепостился без помощи алкоголя.
Она засмеялась, что-то вспомнив:
– Это я в маму. Она у меня микробиолог. Я живу с ней. Родители работали в институте проблем моря.
– Я заранее люблю твою маму. – От нежности у него в животе порхали бабочки. – Погоди, погоди. – Он начал припоминать давнюю историю. – Ты та девочка-диво?..
Он был тогда влюблённым и поверхностным, любил громко говорить и много пить, и воспринимал Светку как часть её рассказов.
– Была… – засмеялась Таганцева. – Писала стихи о советском народе, революции и Ленине.
Анину сделалось стыдно, что он плохо слушал Светку, он сел и облокотился на подушку.
– И что?..
В её жизни был замешан Евтушенко. Он протежировал её в детском возрасте, но это не помогло ей стать знаменитой во взрослой жизни.
– А теперь не пишу, – грустно созналась она. – Всё кончилось в переходном возрасте. Стихи остались в детстве. Зря мне завидовали.
– И вы?.. – догадался Анин.
– Мы с сестрой были антагонистами, с детства дрались, как кошки. Но я ей завидовала.
– Почему?
– А потому что она умела говорить с презрением: «Пришёл чужой дядя и решил твою судьбу!»
– Разве это не так?
– Конечно, не так. Он только напугал весь Крым и всю поэтическую братию в нём, которая дружно ополчились на меня, как только Евтушенко отбыл восвояси. Меня лишили детства. Я вынуждена была бороться, как взрослая. Нельзя было говорить то, о чём ты думаешь и что тебе хочется, а надо было говорить то, чему учила тебя мама.
– А что мама?
– Мама спала и видела меня в союзе писателей.
– А сестра?
– А сестре было наплевать на всё. Она с детства была цельная и знала, чего хочет.
– Чего же она хотела?
И эта фраза была маленьким предательством по отношению к Светке.
– Уехать в большой город и просто жить в нём. Это я сейчас плыву, куда кривая вывезет, – засмеялась Таганцева и так посмотрела на Анина, что сердце у него сжалось от дурного предчувствия.
– Ничего себе «вывезет», – присвистнул Анин, храбрясь перед самим собой, перед своей памятью о Светке, которая, оказывается, так и не выдала главных секретов.
– Теперь мама меня не простит, – удручённо вздохнула Таганцева.
– Чего не простит? – округлил он глаза.
– Если я уведу тебя у жены, – закусила она губу.
Голос у неё сделал фальшивым, но Анин всё равно разозлился:
– А вот это не твои проблемы!
– Я ещё не решила, – уверила она его и надула губы.
Как ни странно, но это ему понравилось. Он с возмущением заахал:
– Она ещё не решила! – Будто не знал женщин и не разочаровался в них сто тысяч раз, но именно сейчас обобщать не решился, в глупой надежде ошибиться и наделяя Таганцеву и умом, и выдержкой, которых не было ни у Бельчонка, ни у Герты Воронцовой, ни тем более у Юли Барковой.
– Ты разобьёшь мне сердце, – сказала Таганцева капризно и откинулась на подушку, словно на потолке были написаны правила поведения при адюльтере.
– Послушать тебя, так я монстр! – возмутился Анин, абсолютно не представляя, как всё сложится дальше и волнуясь перед будущим точно так же, как и Таганцева.

***
Она собиралась уйти в полдень следующего дня; она так и сказала: «Я иду к маме, она у меня строгая», словно не провела ночь с Аниным. Но прежде ему позвонили.
– Тебя к телефону, – постучала она в ванную.
– Кто?.. – приоткрыл дверь Анин и дурашливо выглядывая в щёлочку одним глазом.
На ушах у него висела пена.
– Какой-то Арбузов, – в тон ему сострила она, делая смешливое лицо, и он готов был за это расцеловать её в обе щёки, его остановила только мысль, что он, кажется, слишком сильно отпустил вожжи; не верил он еще, что всё может быть так просто.
– Погоди, – Анин передумал и схватил трубку. – Милан?!
Он представил его сытое лицо в железных очках, с тонкими усами типа «карандаш». А ещё у него были трепетные щёчки, которые с годами всё больше отвисали, а лицо всё больше походило формой на восьмерку.
– Павел, с вами хочет поговорить Милан Арбузов, – слышал он голос секретарши: премиленькой блондиночки, Сильвии Боцманок, у которой был такой курносый нос, что в фас на её круглые дырки было страшно смотреть.
– С какой стати? – почти враждебно спросил Анин, прекрасно помня, как последний раз разговаривал с ним Милан Арбузов, а разговаривал он с ним барственно, через губу.
И тут же раздался его голос. Должно быть, он слушал их разговор с Сильвией Боцманок.
– Здравствуйте, Павел Владимирович, – и не дожидаясь реакции Анина, продолжил скороговоркой, – вы понимаете, какая ситуация, спонсор хочет, чтобы вы и только вы играли Ватсона у него в сериале, он хочет с вами встретиться и урегулировать все разногласия, возникшие между вами.
А что, такие существуют? – хотел спросить Анин, но не спросил, выделяя главное. На самом деле, такие разногласия были между ним и Миланом Арбузовым, а спонсора Анин в глаза не видел.
– Все разногласия? – озабоченно уточнил он.
– Абсолютно все! – заверил его Милан Арбузов, и не был похож на самого себя.
Спесь, которая обычно выпирала из него, как углы чемодана, внезапно испарилась.
– Хорошо, когда и где? – всё те же враждебным голосом спросил Анин, не утруждая себя дипломатией.
– Давайте, в Кунцево.
Человек на той стороне слишком хорошо знал Анина, чтобы ссориться с ним по пустякам, и терпел его хамство ради далеко идущих планов, которые попахивали киношным Олимпом.
Анин не стал задавать лишних вопросов, всё решится через час.
– Давай-те.
– Часов в четырнадцать.
– Хорошо. А почему в Кунцево?
– Меньше глаз. Там рядом со станцией метро есть бар «Клод Моне».
– Договорились.
– Всё, Котя, – сказал Анин, радостно бегая по квартире в поисках джинсов. – Я снова на коне! Думаю, что на коне, – поправился он, замерев на бегу, поражённый какой-то идеей, о которой не счёл нужным сообщить. – Главное, чтобы Сапелкин не пронюхал, – и снова забегал, как молодой лис.
– А почему Сапелкин? – изменилась Таганцева в лице.
– Он – мой личный враг! – ничего не замечая, суетился Анин.
– А-а-а… – кивнула она удручённо.
– Только это тайна, – со смехом предупредил он, как всегда, витая в киношных облаках славы, которые вмиг сгустились над ним.
– Возьми меня с собой? – с отчаянием в голосе вдруг попросила она.
– Котя… – заныл он, морщась, как от зубной боли, – не могу… разговор конфиденциальный... Будут серьёзные люди…
– Ну, пожалуйста… – пристала она к нему, подпрыгивая, как мячик. – Ну, пожалуйста… Мне очень интересно… – надула она губы.
– Хорошо, – не смог он устоять перед её бессовестными глазами. – Только сядешь в сторонке и будешь делать вид, что меня не знаешь.
Что я делаю, что я делаю, подумал он оторопело, потому что даже Бельчонок не имела права просить ни о чём подобном.
– Я согласна! – по-девичьи взвизгнула Евгения Таганцева и принялась собираться.
Через полчаса они уже, сентиментально держать за руки, мчались в такси на запад Москвы. Анин был счастлив как никогда, и даже забыл о вожжах, которые не то чтобы отпустил, а бросил на произвол судьбы.
Спонсором оказался маленький, нервный, лысый мужичок с бородавкой на лбу, который давеча в ресторане грозил привлечь Анин к ответу.
– Парафейник Меркурий Захарович, – представил его Милан Арбузов.
В голосе его звучало уныние. Должно быть, Меркурий Захарович попил его кровушки, догадался Анин. Но деваться некуда – спонсора днём с огнём не найти, а при таком цербере, как Сапелкин Клавдий Юрьевич, их союз подобен чуду.
– Здравствуйте, – сказал Парафейник и отодрал зад от скамейки.
Вид у Парафейника был потрепанный. Мужик пьёт, курит, и у него плохие гены, решил Анин. Но оказалось, ошибался. «У меня посттравматический стресс. Я летел в военном самолёте из Афин, – рассказал ему как-то Парафейник, поскрипывая, словно один большой протез, – над Чёрным морем самолёт вдруг стал падать. Наши вещи улетели в хвост салона. Сам я оказался прижатым каким-то контейнером. Так продолжалось тридцать две секунда! Тридцать две секунды ужаса! А всему причина – футляр очков, попавший между подлокотником и ручкой управления в кабине пилота. Если бы не второй пилот, который буквально вполз в кабину и, упёршись ногами в потолок, восстановил нормальный полёт, я бы с вами не разговаривал. С тех пор я каждую ночь просыпаюсь мокрым от ужаса».
– Очень приятно, – сказал Анин и как будто бы невзначай взглянул на Таранцеву, которая сногсшибательно виляя бедрами, прошествовала в бар. Милан Арбузов едва шею не своротил, вцепившись в неё взглядом. В джинсовой парке, с красным платком на шее, она выглядела бесподобно.
Парафейник неодобрительно крякнул. Милан Арбузов опомнился, и вслед за восторгом на лице у него появилось выражение глупого зайца, который попался в силок.
– У Меркурия Захаровича колбасная завод в Сочи, акции Наталкинского прииска на Дальнем Востоке и доля в Казмунайгазе, – скороговоркой произнёс Милан Арбузов и сглотнул слюну. – Меркурий Захарович вкладывается в киноиндустрию.
Анин, подумав, что только сумасшедший может в неё вкладываться.
В девятом году Милан Арбузов бежал из своего любимого города Львова, где у него случился конфликт с местными этномутантами типа бандеровцев. С тех пор путь на Украину ему был заказан, и он считал, что ещё легко отделался, потому что его другу по профессиональному цеху, Михаилу Кораллову, проломили голову, через год он умер в доме инвалидов, так и не вернув способности к ясному мышлению.
– Возможно, я буду груб к вашему огорчению, но никогда не буду лживо улыбаться, чтобы понравиться вам, – сказался Анин.
У Милана Арбузова перехватило дыхание: Анин был прямолинеен, как телеграфный столб, и одним махом мог разрушить всё то, что с превеликим трудом возвёл Милан Арбузов.
Парафейник в свою очередь понял, что сквозь гордость и позёрство в Анине проступает обычный ранимый человек.
– Павел Владимирович, – заметался Парафейник, – мне говорили, что вы далеко не дипломат. Меня это устраивает! Будем считать, что ресторанный инцидент между ними исчерпан! Теперь к нашим баранам. На меня давят, причём постоянно, поэтому без имён! – Он испуганно оглянулся на вход в бар, словно их подслушивали.
– Я вам сочувствую, – благородно прошепелявил Анин и понял, что Парафейник пребывает не в своей стихии и что ему было сложно ориентироваться в киношных делах, посему он имел раболепствующий вид.
– Я хочу снимать фильм только с вашим участием, – сказал он просительно и даже сделал соответствующую паузу. – Вы согласны?..
– Согласен, – искренне ответил Анин, не понимая одного, как человек с таким опытом в бизнесе, мог угодить в такое сомнительное мероприятие: загашники кинематографа были забиты самыми разнообразными фильмами, удивить кого-либо было крайне трудно, разве что сотворить нечто непотребное, экзистенциальное, но для этого нужен был гений, а не Милан Арбузов. Однако говорить об этом вслух не стоило. Не в том я положении, подумал Анин, чтобы кочевряжиться.
– Больше тянуть нельзя, – продолжил Парафейник и осуждающе посмотрел на