Актёрский роман Глава 9 Казус белли

аргументов. – Сценария, правда, ещё нет.
Но Анин пропустил этот пустяк мимо ушей. Сценарий был неважен, какой-нибудь литературный раб накропает за неделю. Главное, что Кирилл Дубасов нашёл деньги и время для проекта.
– Договорились! – сдался он на радость Кириллу Дубасову, представив эти самые скелеты и песчаные дюны, ну, и актрису Ларису К в голом виде заодно.
А всем остальным, испытывая садистские чувства, с большим удовольствием сообщил, куда и зачем направляется: к Юрию Казакову подписывать контракт на супер-пупер какой-то там многосерийный фильм, но не ситком, разумеется, потому что тогда бы его дружно все запрезирали бы, потому что ситком – это всё-таки низкое искусство, наподобие комиксов. Кажется, с парочкой из прихлебателей Сапелкина случился инфаркт, потому что в трубке неизменно раздавались истерические вопли, ругать и стенания.
Через полчаса он, не дожидаясь лифта, радостный, как школьник, взбежал через две ступеньки на четвёртый этаж «Мосфильма» и даже не запыхался.
Его ждали. Это было хорошим знаком. Даже секретарша, Наташенька Крылова, изящная брюнетка с копной прекраснейших волос и с волоокими глазами, не ушла, а показала взглядом на дверь кабинета Юрия Казакова, мол, там он, там, ждёт не дождётся, аж, подпрыгивает.
И, действительно, увидев его, Юрий Казаков просветлел ликом.
– Ну наконец-то! – и вместо руки сунул под нос договор; на лиц его было написано: «Посмотрим, чего ты стоишь?» – Подписывай!
Неужели всё так плохо, подумал Анин, и, не глядя подмахнул, словно нырнул головой в прорубь. Юрий Казаков от восторга едва не задохнулся, полез в сейф и выложил гонорар таким небрежным жестом, словно побыстрее спешил избавиться от никчёмных бумажек, а в обмен, как чёрт, – завладеть душой Анина.
– Не много?.. – насмешливо спросил Анин, почти брезгливо тыча пальцем в оранжевые пачки.
Он поймал себя на том, что по привычке кривляется от восторга. И это было хорошо, просто отлично, знаком, что с душой Анина всё в порядке, что она восстанавливается после всяческих душевных треволнений и нравственных пыток.
– В самый раз! – сурово пресёк его поползновения Юрий Казаков. – Вот ещё билеты и суточные. Распишись здесь и здесь.
Анин расписался, чувствуя, что убегает вовремя, что в ближайшие полгода его никто не будет третировать; и слава богу. Он был почти уверен, что проект не стоит выеденного яйца, что, как и в «Докторе Ватсоне…», все переврано и растоптано, низведено к нулю современным нигилизмом и опошлено вопреки здравому смыслу, но отказаться не смел, боясь вспугнуть пока ещё робкую удачу.
– Что за роль? – спросил на всякий случай, чтобы потом не каяться.
– Майора НКВД будешь играть, – так непреклонно сказал Юрий Казаков, словно Анин должен был ходить и убивать без суда и следствия, как во второй половине суровых тридцатых годов. – Какие мысли? – осведомился Юрий Казаков, заметив, что Анин помрачнел.
– Матерные! – ответил Анин и цинично поправился: – Какая разница?
– Что? – не дослышал Юрий Семёнович, смешно приложив ладонь к уху.
– За неверие в Бога не наказывают, – объяснил Анин, на мгновение погружаясь в то, что он так любил: в рефлексию. Он вдруг понял, что началась та безумная гонка в кино, которую он обожал и в которой он себя чувствовал как рыба в воде.
– Ну и молодец! – похвалил Юрий Семёнович и, добродушно покрякивая, полез за бутылкой.
Анин же подумал, что это как раз то, что нужно в данной ситуации, ведь где-то на заднем плане подсознания со страшно укоризненным лицом неизменно маячила Евгения Таганцева, и он порой ловил себя на том, что разговаривает с ней, да не просто разговаривает, а спорит и даже, как школьник, оправдывается, и скулит, как голодный лисёнок. И потому злился на себя. А новая работа, он знал по опыту, отвлечёт; и может, я забудусь, надеялся он в который раз, не так просто вычеркнуть последнюю любовь из своей жизни, но я постараюсь, думал он, очень постараюсь; и даже дал себе слово не думать о Евгении Таганцевой, которое ту же нарушил.
– Что-то я тебя не узнаю, – вконец удивился Юрий Казаков, внимательно посмотрев на Анин, который не выказывал никакого желания по поводу выпивки.
– Я сам себя не узнаю, – скоморошествуя в душе, признался Анин и дружелюбно растянул губы в улыбке.
– Чего, не пьёшь, что ли?.. – удивился Юрий Семёнович, хотя наверняка хотел спросить о другом, о том, что на самом деле произошло в Выборге, потому что слухи ходили один чудовищней другого, а первоисточник сидел напротив и набивал себе цену.
– Бросил, – тяжко вздохнул Анин, имея ввиду, конечно же, Таганцеву и подумал, что личная жизнь – это тайна для всех, разве что домыслы становятся достоянием толпы.
– Расскажешь кому-нибудь другому, – не поверил Юрий Казаков. – А то у меня французский коньяк слезой исходит…
– Это такая слабенькая водичка? – Анин ухмыльнулся, повёл своими татарскими глазами из стороны в сторону, мол, нам ли мериться с лягушатниками по части выпивки?
– Ну да, – в тон ему согласился Юрий Казаков и даже попытался оскалиться точно так же, как Анин, но у него, конечно, не вышло так хищно, как у Анина, и он, как и Базлов, на мгновение позавидовал Анину.
– Наливай, – разрешил Анин по такому случаю с тем единственно точным выражением на лице, которое так импонировало Юрию Казакову.
Юрий Казаков суеверно подумал о новом фильме: «носиться не будет», пожал плечами и окончательно перестал корчить из себя мэтра. Бар у него был огромный, как четыре улья, и всякий, кто знал об этом, несли в него и несли, и он сверкал, как драгоценными камнями, разноцветными благородными жидкостями назло трезвенникам и язвенникам.
– Главное, – уже окончательно успокоившись и сделавшись добродушным мишкой, сказал он, – что ты жив и здоров.
Уже и сюда донеслось, сообразил Анин, но укора совести не испытал, если бы не Евгения Таганцева, которая гневно таращилась, казалось, из каждого угла. И он знал, что что-то должно было произойти, поэтому и спешил убраться подобру-поздорову в пыльный, мыльный Крым, потому и сунул голову первую же петлю, даром что золочёную.
– Мне ещё надо у Милана Арбузова досняться, – намекнул на свою крайнюю занятость, хотя это его совсем не волновало, а волновало совсем другое, и тоска мягко, но с дурным предзнаменованием, сжала ему сердце: что-то должно было случиться с Евгенией Таганцевой. Или уже случилось, думал он с неименной тяжестью на душе.
– Отпущу, смотаешься, куда надо и когда надо будет, – великодушно пообещал Юрий Казаков. – Главное, что договор подписал.
А что там в договоре – даже Анин не знал.
Минут через пятнадцать он вышел от Юрия Казакова навеселе, почти в добродушном состоянии духа и стал спускаться по лестнице. В здании было тихо и пустынно; в окна заглядывала луна, колкие тени скрадывали коридоры. На втором этаже его тихо окликнули:
– Павел…
Он вздрогнул, уже зная, кто это, а сердце у него так охнуло, что несколько секунд трепыхалось, как рыба на берегу. Из-за колонны выступила Евгения Таганцева, бледная и осунувшаяся, под глазами синяки, сама похожая на оплывшую свечу.
– Ты бегаешь от меня? – с таким упрёком спросила она, что Анин, действительно, почувствовал угрызение совести.
Он столько лет ждал этого чуда, ту единственную. настоящую любовь, которая наконец случилась в его безалаберной жизни, что ему непроизвольно захотел сделать шаг и обнять Таганцеву, чтобы погрузить лицо в её волосы, вдохнуть её запах и обо всём забыть, но вместо этого сказал, поддавшись злобному порыву, который вынашивал последние дни:
– Ты обманула меня!
От волнения он шепелявил больше, чем обычно, и она его не сразу поняла.
– Я не могла… я боялась… тебе признаться, – взяла она его за лацканы куртки, чтобы вглядеться в его глаза, и они были пустыми, как у солёного леща.
Знаю я эти фокусы, подумал он с тем чувством отстраненности по отношению к Таганцевой, которое появилось в нём совсем недавно, хотя его так и тянуло плюнуть и раздавить свою ревность и оборотить всё себе на пользу. Но он не мог преодолеть неизвестно откуда взявшиеся злость и брезгливость. Обычно на этой ноте он и расставался с женщинами, не перешагивая через себя.
– Ты обманула меня! – снова сказал он, воротя морду, как пёс от вонючей сигареты.
– Паша… – сказала она с придыханием в последней надежде, что он всё вспомнит, – я извелась, не знаю как!
Но он уже заподозрил её в имитации душевности, и соответствующее выражение возникло на его лице. Евгения Таганцева всё поняла и быстро, как кошка, влепила ему пощёчину:
– Не смей на меня так глядеть!
– Я гляжу так, как ты того стоишь! – процедил сквозь стиснутые зубы он.
И она отшатнулась с маской изумления на лице и в следующее мгновение с тихим рыданием сдалась, но слёзы на её лице не появились, она, вообще, никогда не плакала, и в этом отношении походила на мужчину.
– Ты представить себе не можешь, что значил каждый день бояться, что ты всё узнаешь! – воскликнула она так, что Анин сообразил: всё, конец песенке.
– Не могу, – холодно согласился он, полагая, что знает, куда она клонит.
К своей измене, подумал Анин. Странно, но он уже не ревновал её; просто его бесила мысль, что Таганцева ложилась с ним в постель и нашептывала ему все те нежности, которые нашептывала старику, быть может, даже жила с ним в тот период, когда любила его? Герту Воронцову, как подгулявшую кошку, всегда прощал, а её простить не мог. Он не переносил предательства на уровне самолюбия и перестал ей верить, ставя теперь ей в вину даже то, что она так быстро отдалась ему; это попахивало отсутствием душевного целомудрия. Эдак она всем отдаётся, терзал он себя, конечно же, зная, что это совсем не так, но остановиться не мог, испытывая сладостное чувство жалости к самому себе.
– Если бы ты знал, что мне это стоило! – воскликнула она.
– Что именно? – позволил он себе полюбопытствовать из чистого интереса.
– Отношения с этим человеком, – она сжала губы так, что они стали походить на тонкий хирургический разрез. – Я, может, сотни раз себя уже убила!
– Представляю, – саркастически прокомментировал он, глядя на неё абсолютно пустыми глазами.
Он умел это делать. Базлов был в диком восторге от его фокусов с глазами и твердеющими мордовскими скулами, а Бельчонок впадала в самобичевание, публика же просто ревела от восторга. Находились, правда, такие, которые ничего не понимали и приписывали Анину чародейские свойства.
– Он спас меня, когда я загибалась одна в Москве, когда я ничего не понимала в жизни и была глупой девчонкой!
Анин обыграл её слова с той виртуозностью, которой славился в киношных кругах.
– Ах, неужели?! – И уже почти что не шепелявил.
– Вытащил из болота и сделал человеком, – продолжила она, не обращая внимания на кривлянье Анина. – Он дал мне шанс, я им воспользовалась. Мои отношения с ним были знаком благодарности, но они не были ненастоящими, а у нас с тобой – настоящее! Самые настоящие, которые только могут быть с жизни!
И заглянула ему в глаза ещё раз с той надеждой, когда решается жизнь, но ему не хватило одного единственного мгновения, чтобы изменить своё мнение. И Евгения Таганцева всё поняла.
– Паша, прости меня! – закричала она в ужасе и закрыла лицо руками. – Прости!!!
И он не мог