Императрицу Анну Иоанновну принесли без памяти на постель, уложили, накрыли одеялом. Только что она смеялась за обедом в окружении семьи герцога Бирона, всё было как обычно, и вдруг неожиданно побледнела, схватилась за бок и упала в обморок.
Курляндский герцог Эрнст Бирон и сам перепуган и бледен как смерть. Он фаворит императрицы, проще говоря – любовник, и довольно-таки давний, ещё до её восшествия на престол. Анне Иоанновне идёт только сорок восьмой год и Бирон рассчитывал править Российской империей через императрицу как минимум ещё лет десять. Он не подписал ни одной даже незначительной бумажки, но в империи все знали – правит Эрнст Иоганн Бирон, правит благодаря любви к нему Анны Иоанновны. И люто его за это ненавидели. Иностранцы ненавидели за то, что Бирон сократил число их в армии и чиновничьем аппарате, особенно немцев (а зачем ему конкуренты?), русские ненавидели его за то, что в окружении императрицы много немцев (курляндцев), всё правильно – везде должны быть свои люди.
Герцог заламывал руки в отчаянье. Если императрица умрёт, с ней вмести умрёт и власть Бирона. Допустить этого не как нельзя. Он метался по опочивальне Анны Иоанновны не зная, что предпринять. Прогнозы медиков были весьма неутешительны.
Чуть успокоившись и взяв себя в руки Бирон приказал позвать к себе генерал-фельдмаршала Христофора Антоновича Миниха, обер-маршала графа Рейнгольда Густава Лёвенвольде, князя Алексея Михайловича Черкасского и тайного советника Алексея Петровича Бестужева-Рюмина.
Первыми в кабинете Бирона появились граф Бурхард Кристоф фон Мюнних, он же Христофор Антонович Миних, и граф Лёвенвольде. Бирон с почтением усадил их в кресла, а сам, бегая по кабинету издавал горестные вопли:
- Нет, она умрёт. Она умрёт. Увы мне увы. Горе мне горе. Горе мне несчастному. Так преждевременно и неожиданно лишиться государыни.
- Разве она умерла? – удивился Миних.
- Нет, но лекаря не обнадёживают. Что меня ждёт после её кончины? Она осыпала меня своей милостью и доверенностью во всём, что вызывала зависть придворных. Сколь много врагов меня окружают. Зависть делает мне врагов. Зависть любви ко мне государыни. Друзей-то истинных мало, всё больше врагов. И это за все заслуги, оказанные мной государству. Что ожидать мне после кончины императрицы кроме чёрной ненависти и неблагодарности? Прискорбно это, да только сердцем скорблю я не об этом. Что я? Песчинка в этом неблагодарном мире! Скорбь моя о государстве, коему я всеми силами способствовал к благоденствию и процветанию. Что с оным станется после кончины императрицы? Сколько навлечёт горести состояние, в котором государство находиться будет? Подумайте, herr von Münnich и вы обер-маршал, наследник, Иван Антонович, ещё младенец сущий в колыбели, не достиг ещё и восьми недель возраста своего. Императрица наследником его своим не объявила. И угодно ли это будет народу, при нынешних суровых обстоятельствах - малолетний государь? Швеция ныне вооружается. Неужто она упустит случая атаковать Россию, если внутренние родятся в ней несогласия? Не упустит такого благоприятного случая. И по сему крайне важно и полезно вверить правление государством такой особе, которая снискала опытность в делах сих. И имеет достаточно твёрдости духа российский народ непокорный содержать в тишине и обуздании. Я ничего не хочу сказать предосудительного о принцессе Анне, матери юного наследника престола, но она по природе нежности сердца своего пригласит в Россию своего отца герцога Мекленбургского Карла Леопольда. И предоставит ему право на участие в управлении государственном. А он со своими подданными ужиться не смог, как же он будет управлять государством российским? Влияние на него австрийского дома зело велико! Не втянет ли герцог Мекленбургский Россию в предприятия вредные и опасные?
Граф Лёвенвольде молча и с интересом наблюдал за сценой, разыгрываемой Бироном, теребя белый кружевной платок.
- Я думаю, что вы справитесь, Ваша Светлость, - сказал с солдатской прямотой Миних, - кроме вас, кто ещё справиться с управлением империи?
И тут в кабинет вошли князь Черкасский и граф Бестужев-Рюмин. Герцог почти слово в слово повторил, видимо заранее заготовленную речь.
- Герцог столько лет живёт в России, - сказал шёпотом Миних, слушая по второму разу речь Бирона, - и не потрудился выучить русский язык и говорит на немецком с этим ужасным курляндским произношением.
- Вы ошибаетесь, фельдмаршал, - ответил Лёвенвольде, - герцог прекрасно знает и русский и французский язык. Умному человеку всегда полезно притворятся дураком.
- Или больным, - добавил Миних.
- Вы имеете в виду Остермана? Да, или больным. И обратите внимание, von Münnich, герцог ничего не предлагает, ждёт, когда предложат ему.
- Да, хитёр, - согласился Миних.
- И умён.
Внимательно выслушав речь Бирона, князь Черкасский с сочувствием сказал:
- Я понимаю вас, Ваша Светлость, да-да, это всё так. Но я никого не нахожу другого достойного и способнейшего, кому бы можно вверить бразды правления империей, кроме герцога Курляндского, кроме вас, Ваша Светлость. Вы на деле и с великим усердием и славою трактовали дела государственные. И я окажу великую услугу российской империи, если попрошу всепокорнейшее Вашу Светлость и впредь взять под своё внимание и попечение государство к его пользе и славе.
- Нет, нет, что вы, князь, - запротестовал Бирон, - сия ноша вельми тяжела для меня и, к тому же, я чужестранец.
- Ваша Светлость, герцог Курляндский, - строго сказал Бестужев, - как вы можете говорить такое? Вы, для кого Россия сделала так много? Вы так много обязаны ей. И в трудною годину вы хотите её бросит?
- Что вы, что вы, граф. Я не это хотел сказать.
- Тогда вам надо принять чашу сию, - сказал Алексей Петрович, - как Господь наш Иисус Христос.
- Что ж, - задумчиво сказал Бирон, - видимо мне придётся смириться, но, граф и вы, князь: согласится ли на это русское дворянство?
- Мы его представители, Ваша Светлость, - с поклоном ответил князь Черкасский. - Не так ли, граф Лёвенвольде?
- Да, конечно, - с поклоном же ответил обер-маршал.
Герцог Курляндский опять зашагал по кабинету.
- Друзья мои, - сказал он после некоторой паузы, - да, вы друзья мои, и я надеялся на вашу искреннюю поддержку в часы скорби. И предложение ваше, я уверен, искренне, хотя и крайне удивительно для меня. И вы, конечно же, руководствуетесь пользой для России. Но сколь мало таких патриотов найдётся! Я почасту с прискорбием видел, как чистейшие мои намерения о благе государства были гнуснейшим образом обезображены кривотолками. И это тогда, когда я находился под защитой и охраной императрицы. Что же ожидать мне, когда её не станет? Не пристойно ли мне будет отъехать в своё отечество, благо, что милостынями императрицы я награждён богато?
- Не пристойно, - возразил герцогу князь Черкасский, - мы, как представители дворянства считаем, что вы, Ваша Светлость, должны возложить бремя власти на рамена свои до совершеннолетия государя нашего Ивана Антоновича.
- Князь, вы друзья мои и это все знают, и все знают, что вы будите не обиженны милостынями моими при власти моей как истинные патриоты России. Но согласятся ли другие знатные фамилии России с вашим предложение, сделанным мне? Если согласятся, то я готов возложить столь тяжкое бремя на плечи свои.
- Ну, что ж, - сказал князь Черкасский, - нет ничего проще, как завтра учредить совет из знаменитейших особ Сената, генералитета и придворных чинов. Объявить молодого государя Иоанна наследником престола и учинить ему присягу верности. А вас, Ваша Светлость, утвердить регентом при нём до его совершеннолетия.
- Я думаю, - сказал граф Бестужев, - что надо приложить старание и в сию же ночь, не откладывая, сочинить манифест и утром подписать его у государыни, а на совете обнародовать его.
- А также, - сказал князь Черкасский, - надо посоветоваться с графом Остерманом. Как рассудит и сообразит Андрей Иванович, так и делать надобно. Господа, - обратился он к Миниху и Лёвенвольде, - не сочтите за труд, как единоверцы Андрея Ивановича, съездите к нему, посоветуйтесь с ним, а мы пока займёмся манифестом.
- Всенепременно, - ответил Миних, - это честь для нас.
Фельдмаршал и обер-маршал вышли из Летнего дворца к реке. Ночь опустилась на Санкт-Петербург, огромная луна висела над городом, Нева покрылась тоненькой прозрачной корочкой льда.
- Рано как-то зима наступает в этом году, - сказал Лёвенвольде. – Императрица обыкновенно переезжает в Зимний дворец в сентябре, а в этом году, что-то задержалась, сегодня уже 5 октября.
- Осень тёплая стояла до сегодняшнего дня. А с утра вон как похолодало.
- Не прогуляться ли нам, граф? Хотя бы до Зимней канавки? Надеюсь, вы не боитесь холода, фельдмаршал?
- Что ж, извольте, я солдат и ничего не боюсь, давайте прогуляемся, граф, - ответил Миних.
Они пошли вдоль реки, их экипажи двинулись за ними.
- Что вы об этом думаете, господин Лёвенвольде?
- Мы ничего не теряем. Мы как руководили страной, так и будем руководить. Просто уберётся одно звено.
- Но Бирон не ко всем нашим проектом относился милостиво.
- Любая лошадь время от времени взбрыкивает. А Бирон так много времени проводит на конюшне. Ничего удивительного, объездим. Да, он много денег тратит на свою Курляндию и на польских друзей Курляндии. Но Хайнрих Остерман считает, что это тоже на пользу России. Рано или поздно Курляндия войдёт в состав России.
Миних искренне считал, что и он так же много сделал для России, а так мало она ценит это. Он хотел сам, лично управлять страной, без Остермана.
Андрей Иванович Остерман выслушал Лёвенвольде и Миниха с вниманием, покачал головой.
- Неожиданно. Впрочем, на поясницу она жаловалась всегда на протяжении этих десяти лет. Надо срочно писать манифест и объявить императором Ивана Антоновича в обход Брауншвейгского семейства, а герцога Бирона назначить регентом.
- Уже пишут, Хайнрих, князь Черкасский и граф Бестужев.
- Прекрасно, Густав, прекрасно. Лучше два манифеста.
- Герцог Бирон не нашёл общего языка с Брауншвейгским семейством, ни с Анной Леопольдовной, ни с её мужем Антоном Ульрихом.
- Это хорошо, Густав, плохо, что он нашёл общий язык с Елизаветой Петровной. А она не любит немцев.
- Но герцог Бирон немец.
- Женщин понять сложно, но нас троих она недолюбливает.
- А каких милостях нам ожидать от Бирона? – спросил Миних.
- А каких бы вы хотели, фельдмаршал? – поинтересовался Остерман.
- Я хотел бы стать генералиссимусом армии и флота.
- Скромно.
- Разве я не заслужил? Я столп, я опора Российского государства!
Остерман с интересом посмотрел на Миниха и еле заметно пожал плечами:
- На счёт армии – да, а вот на счёт флота…, впрочем, почему нет?
Остерман знал, что за человек стоит перед ним. Миних храбр до безумия, лживый, решительный, жестокий, коварен и хитёр, высокомерен и спесив. И Бирон тоже это знал и опасался этого красавца-военного, покорителя женских сердец, боялся, что императрица влюбиться в фельдмаршала. Хотя Миних полки водить как полководец стал не так давно, до этого руководил строительством Ладожского канала и Петропавловской крепости. И полки водил,
