Три

Харон стоял и улыбался, будто ничего не происходит.
    - Что-то случилось? - спросил он, делая вид, что ничего не понимает.
    - Нет, - ответила она, и молча заперлась в своей комнате.
    Дореми сутками репетировала. Когда Харон уходил, она начинала петь небольшой, недавно придуманный, куплет, аккомпанируя себе на пианино. Он начинался так:
    Огонь твоих рыжих волос
    Мое тело приводит в дрожь...
    Любишь ли ты всерьез?
    Льешь ли ты сладкую ложь?
    Она специально не записывала его на бумаге, чтобы Харон не смог найти и прочесть.
    - Любишь свечи, их мерцание? - спросил Харон.
    - Очень! - ответила Дореми.
    - Устроим ужин при свечах? Это будет здорово. Это не будет ничего значить...
    - Это будет здорово, - ответила Дореми и Харон принялся суетиться, готовясь к маленькому банкету.
    - Это должен быть сюрприз, - сказал он и попросил ее выйти. Через некоторое время, Харон завел Дореми с завязанными глазами, и усадил в кресло.
    - Этот номер, конечно, не заменит домашнего уюта, но, думаю, стало гораздо уютнее, - сказал Харон.
    На столе стояли длинные свечи в старинных канделябрах. Везде небрежно были рассыпаны лепестки благоухающих роз, напоминающих летний сад в эту противную зимнюю стужу. Два бокала из тонкого хрупкого стекла уже были наполнены красным вином, как кровью. На Хароне был сегодня мужской костюм, из-под которого виднелись выпуклости грудей. На мужчину он все равно похож не был. Он приготовил дичь, вымачивая ее в пряностях и специях. Было вкусно так, что трудно было оторваться. Можно было съесть дичь, откусив ее вместе с пальцами.
    - Конечно, под дичь хорошо бы выпить белого вина, но, за неимением другого, остановимся на красном, почему нет? Есть еще очень хороший шоколад к нему.
    Харон принялся напевать:
   
    Огонь твоих рыжих волос
    Мое тело приводит в дрожь...
    Любишь ли ты всерьез?
    Льешь ли ты сладкую ложь?

    Харон спел слово в слово, идеально поймав мотив. Откуда он узнал??
    В голове застучал его голос: "Удивляться тому, что я что-то знаю о тебе, поняв, что я читаю тебя, как раскрытую книгу, глупо, не так ли? Ты - моя самая интересная книга"...
    Дореми не знала, куда спрятать от него взгляд. Он смотрел, наблюдая за каждым ее движением. От него невозможно было скрыться.
    У нее не осталось ничего личного, ничего своего, она никогда не сможет побыть наедине с собой, зная, что Он повсюду. Это начало ее угнетать.
    У нее никогда не будет своих тайн, своих секретов. Он знает все. Харон слышал ее мысли и удовлетворенно улыбался.
    - Каково это, жить с любимым человеком под одной крышей и не иметь возможности к нему прикоснуться? - спросил Харон. Дореми подумала, что он имеет ввиду себя, но далее, из контекста, догадалась, что Харон имеет ввиду ее. - Жить, лишенной ласк, объятий, поцелуев? Сгорать от желания переспать с ним, но загнать саму себя в жесткие рамки и страдать из-за этого.
    Он в который раз прочел ее!
    На губах Харона играла тщеславная улыбка. Эта была улыбка превосходства. Дореми расплакалась, не имея возможности скрыться от его глаз. Он не стал утешать ее. Его тон, наоборот, стал холодным и жестоким.
    - Может, так и лучше! - сказал Харон. - Ты права! С этой минуты забудь о том, что я говорил и писал тебе о своей любви. Ты больше не услышишь о ней от меня ни слова! - он встал, вытер руки бумажным полотенцем, и молча вышел.
    Между ними выросла стена. На самом деле Харон играл. Он сделал правильную ставку, чтобы забрать джек-пот. "Чем меньше женщину мы любим"... Он наслаждался своим коварным планом, с улыбкой удовольствия читая ее мысли, в которых она корила и терзала себя за то, что не отдалась ему в ту ночь. Его холод мучил ее, сводил с ума. Она не могла смириться с тем, что потеряла его навсегда.
    Дореми буквально ворвалась к Харону в спальню.
    - Возьми меня! - закричала она. - Я твоя, мое тело жаждет твоего тепла, я очень люблю тебя, я согласна ради тебя на все. Даже отдать тебе свою душу...
    "Зачем отдавать то, что и так принадлежит мне?" - подумал Харон, продолжая свою подлую игру. Он оставался бесстрастен. Дореми целовала его лицо, обливаясь слезами. Это не помогло, Харон холодно отстранил ее:
    - Поздно. Твое время ушло, а мне надоело ждать.
    - Ну, ведь если ты действительно меня любил, то не мог так быстро забыть! Неужели вина моя так сильна?
    Дореми начала скидывать с себя одежду и , нагая, забралась к Харону в постель, прижавшись к нему всем разгоряченным телом. ее тело пылало, как в жару лихорадки, тосковало по нему, нуждалось в нем. Ей хотелось умереть, если он откажется от ее тела. Харон оставался холоден, словно Кай, продолжая игру, желая ее помучить.
    - Не пытай меня, не отвергай, - простонала она.
    - Твои манеры оставляют желать лучшего, - сказал Харон. - Что сказала бы Лиз? Она убила бы тебя. Ты же так прислушивалась к ее мнению!
    - Мне плевать на Лиз, возьми меня! - почти кричала она.
    - Убирайся из моей постели, я тебя не хочу! - резко ответил Харон.
    Дореми издала глубокий стон. Его слова были ударом ножа. Плача, она убежала прямо голая.
    Дореми так сильно его хотела, что не могла больше сдерживаться. Представляя его и то, что он с ней сделает, Дореми занялась онанизмом, трогая себя самым пошлым образом. Она представляла Харона, воображая, что он с ней вытворяет, как целует его везде, как он целует ее в самых нежных местах, его бархатистые женские пальцы она представляла в себе, внутри, везде, отдавшись полету бурных эротических фантазий.
    Читая ее, Харон весело и злобно хохотал. Его хохот был уже почти истерическим. Услышав его, Дореми впала в стыд, перестав ласкать свое тело. "Сладких тебе снов", - услышал он насмешливый голос в голове.
     






                                        6

    Дореми пыталась обнять его, приникла к шее, но он оттолкнул:
    - Ты только раздражаешь меня! Я тебя давно уже разлюбил, мне больше не нужна твоя любовь! - сказал Харон, зная, какую боль причинят ей его слова. Он сделал отличный ход - она влюбилась в него без памяти, каждую минуту думая о нем, мечтая о нем и казня себя за то, что не отдалась ему в тот раз. Харон злобно ухмылялся.
    Дореми закрылась в своей комнате и подолгу плакала. Из ее комнаты доносились звуки грустной музыки, которую она играла на пианино. Они не разговаривали. Дореми почти не выходила из своей комнаты, упиваясь страданиями неразделенной любви. Так прошел месяц. Харон убедился в том, что она действительно сильно его любит, мечтает о нем, и совсем утратила надежду вернуть его; она с каждым днем увядала, как сорванный и втоптанный в грязь, цветок. Кажется, пришло время свершений.
    Харон вошел в ее комнату, просочившись сквозь стены. Он, не говоря ни слова, начал очень нежно целовать ее, чем полностью обескуражил.
    Говорил, что на самом деле очень ее любит, и сам за этот месяц сильно страдал. Дореми не могла поверить своим ушам. Он назвал ее "своей нежной камелией", на руках отнес на кровать, где они начали бесстыдно совокупляться, предаваясь самым изощренным ласкам в самых изощренных позах, и в этот раз их не сможет остановить даже образ старой ворчливой Лиз.
    Дореми постоянно твердила, что любит его и плакала от счастья, когда он в очередной раз доводил ее до оргазма.
    Они весь следующий месяц не вылазили из постели, перепробовав почти все позы. Дореми была ненасытной, ей всегда было мало его. Харон мучил ее, отказываясь заниматься с ней любовью, когда она больше всего жаждала его тела, чем еще больше влюблял в себя, как запретный плод.
    Харон устраивал для нее выступления, организовывая целые концерты. Они гастролировали по городам и пользовались популярностью. Их считали интересными, яркими людьми, и приглашали на любой банкет, любой прием. Пригласить их считалось за честь. Они были украшением любого праздника.
    Дореми писала новые песни, окрыленная вдохновением и любовью. Все ее песни были о нем и о любви к нему.
    "Еще одна душа на крючке", - подумал Харон.
    Через некоторое время он сообщил ей, что завтра должен уехать по очень важному делу, не терпящему отлагательств. Дореми устроила истерику, думая, что Харон хочет покинуть ее.
    - Я вернусь, - сказал он, - когда придет время. Ты узнаешь нечто новое и поможешь свершению. Ты должна ждать и любить меня, - он вытирал ей слезы, ручьями текущие по щекам, как у плаксы. Она, согласившись, кивнула:
    - Я буду ждать.
    Они провели последнюю, очень нежную ночь, обмениваясь трогательными признаниями и обетами. Дореми напевала песни о нем, его любви и красоте, а он едва ли не лизал ее гладкую кожу.
    Даже с рассветом, Дореми не хотела его отпускать, едва не зацеловав.
    Харон отстранил ее, сказав, что ему нужно идти. Что она должна ждать. Недостатка в деньгах у нее никогда не будет и, если она чего-то хочет, то ей будет достаточно об этом подумать. Пусть продолжает гастролировать, все будет получаться.
    Со слезами на глазах, с шепотом о безумной любви и клятвенных обещаниях, она отпустила его, поцеловав в губы, и чуть не умерев от любовных чувств.






                                        Часть 3

                                      Анриэль
   
                                          1

    - Моя дочь не слабоумная, - объясняла несчастная женщина, - она просто живет в своем внутреннем мире.
    - Я знаю, - кивнула психиатр. - Расскажите историю ее болезни с самого детства. С чего все началось.
    - Лет с трех. Она всегда была отчужденной, почти никак на меня не реагировала... Иногда мне казалось, что многие предметы заменяют ей живых людей, даже меня... Ей никогда не нравилось, когда ее брали за руки или обнимали. Она один раз потерялась, но, казалось, что она не понимает, что вообще происходит...
    - Понятно, - перебила психиатр. - А речь? Как развивалась ее речь?
    - Она мало говорила. Называла себя по имени или в третьем лице. Бывало, повторяла одни и те же фразы за кем-то...
    - Эхолалии.
    - Да, эхолалии... Иногда просто щелкала языком или хрипела.
    - А поведение?
    - Анриэль не любила перемен. Всегда ела одну и ту же пищу и носила одно и то же платье, пока оно вконец не разорвалось, тогда она очень опечалилась. Я купила ей похожее. Она постоянно кружилась в нем и перебирала пальцы.
    - Во что любила играть, когда была маленькой? - спросила психиатр.
    - Любила лепить из мокрого песка. Играть с камнями, палками, землей и всем, что могла найти на улице.
    - Как она реагировала на боль, на громкие звуки?
      - На громкие звуки? Она от них ежилась, собиралась в комочек, как маленький цыпленок. А вот боли она, казалось, не чувствует. Иногда она пыталась рвать на себе волосы, царапала до крови лицо. Иногда ее охватывали вспышки то гнева, то страха, непонятно по какой причине.
    А иногда она говорила то, что я думаю. Это было редко, но все же было. Тогда мне казалось, что она читает мои мысли, повторяет их.
    Но моя дочь не умственно отсталая! Я сама читала, что для аутизма умственная отсталость не типична. Ее IQ более ста! Вот, посмотрите, это фото замка из мокрого песка, который она построила, когда ей было четыре года, всего четыре года!
    - Это все чудесно! - ответила психиатр. - Возможно, у ребенка просто была задержка развития. Какая терапия проводилась?