Предисловие: Уважаемые читали этот рассказ вы можете послушать и в авторском исполнении по ссылке:
https://cloud.mail.ru/public/DEga/Hx196Uc1b
В электричку я сел на станции «Царицыно». На сей раз мне повезло: в вагоне были места и, судя по пару, который валил из тамбура на улицу и не промерзшим насквозь стеклам – вагон отапливался. Вот и чудно! Я порядком продрог, ожидая поезда.
Декабрьский вечер уже расцвел разноцветными фонарями. Подтаявший от реагентов, грязный уличный снег сливался с серой вечерней мутью. Время было часов шесть по полудню. Уставший от столичной суеты, я прошел в вагон.
Вначале хотел было присесть к одной парочке, занимавших целых два сиденья. Мужчина и женщина сидели напротив друг друга, но отчего я не сделал этого, что-то меня в них насторожило. Я сел параллельно через проход от них на другое сиденье, достал из дипломата газету, и хотел было, уподобившись многим попусту убить время дороги, имитируя между дремотой процесс чтения. Но что-то не читалось, а притворяться, что газета меня занимает, не хотелось. От скуки, я стал украдкой рассматривать эту парочку. Пристально смотреть на людей нельзя – это вызывает подозрение и неприязнь предмета вашего изучения, так недолго нарваться и на скандал или получить по шее: живой человек не восковая фигура мадам Тюссо. Бог весть, к чему он может приписать пристальное внимание к своей персоне. Поэтому я делал так: бросал беглый взгляд в их сторону, словно, я посмотрел туда между делом, затем отворачивался к окну и пытался мысленно воспроизвести увиденное, вроде наспех сделанной фотографии. К тому же они прекрасно отражались в моём окне, было с чем сличить.
Мужчина мне был не интересен – типичный алкаш лет сорока, а может и того меньше, просто так «хорошо сохранился». Маленький, щупленький, с отечным запойным лицом, с мешками под глазами, шрамами на лице от побоев и падений. Наверное, посидел на зоне за какую-нибудь глупость, вроде украденной в магазине бутылки водки. Впрочем, мог и пырнуть ножом кого-нибудь исподтишка. Отсидел, вернулся, сейчас живет потихоньку, в своё удовольствие, изводя окружающих мелкими пакостями, и свято верит в то, что завтра, крайний срок – послезавтра его жизнь круто переменится: дадут ему на сдачу в пивнушке лотерейный билет и выиграет он миллион: тогда и пить бросит, и женам алименты заплатит, и дети учиться хорошо станут, и мать-старуха хворать не будет, ну а пока – черная полоса у него.
А вот попутчица его куда, как интереснее: она, несомненно, была старше своего товарища, умнее, опытнее, да и выглядела лучше. Чувствуется, что некогда, ещё лет десять тому назад, она была очень красива. Даже безжалостное время и её порочная жизнь не смогли окончательно стереть следы её былой красоты. В желтоватой и дряблой коже её лица, ещё можно было угадать и прежнюю атласную белизну, и румянец здоровья, время ещё не окончательно разрушила правильные черты её лица, не совсем погасила лукавый и загадочный блеск глаз, не сделала полностью карикатурной идеальную фигуру. Да и одета она было намного лучше, чем её попутчик: золотистая дубленка, с белым воротником, из ламы, песцовая шапка – вещи, конечно, не первой свежести, но, тем не менее, когда-то модные и дорогие. Её одежда свидетельствовала о том, что эта дама, когда-то знала и другие, более светлые времена.
Между тем электричка продолжала жить своей привычной жизнью: по вагонам ходили «коробельники» предлагая пирожки, мороженое, пиво, отраву от колорадского жука, чудо-пластырь от мозолей и прочею ерунду. Кто-то покупал, кто-то отмахивался.
– Пресса! Свежая пресса! «СПИД-инфо», «Комсомолка» – толстушка, «Московский комсомолец»! – словно металлический голос «индивидуальной предпринимательши» выворачивал наизнанку душу, по сравнению с ним кошачье «пенье» несказанная услада для слуха. Невольно хотелось встать и удавить её в тамбуре на ремне от её же сумки, – Интересные статьи: «Киркоров пьёт мочу», «Ох, и дурят нашего брата», «Кто убил Есенина?». Газетку не желаете?
– Спасибо! Неграмотный!
Предпринимательша ушла. А вот уже воззвание к милосердию:
– Люди добрые, извините меня, что я такая молодая к вам обращаюсь. Мы беженцы из Таджикистана. Муж погиб на стройке, мать-инвалид, ребенку срочно нужна операция, документы сгорели…
А вот сольная партия, два существа неопределенного пола с гитарами, завывают:
«Ой, да конь мой вороной,
Ой, да обрез стальной…»
Этим народ подаёт мало и неохотно, как-то плохо люди вжились в образ этого бедолаги, и не прониклись достойным уважением к антоновскому мятежу, а зря. В этой песни очень много поэтических открытий, например, «обрез стальной», хорошо хоть не деревянный. Потом на некоторое время наступает благодатная тишина.
А дама и её спутник тем временем, полулегально угощаются водочкой. Оба и так уже изрядно навеселе, но дорога дальняя, прессу они, вероятно, тоже не уважают, скрасить досуг особо нечем. Причем процессом разливания руководит непосредственно дама. Своим телом она прижала к стенке вагона целлофановый пакет, в котором у неё спрятана уже изрядно початая полтора литровая пластиковая бутылка с каким-то зельем, скорее всего разливной водкой.
– Хорош спать! – толкает она своего кавалера. Кавалер в темно-синем китайском пуховике, из которого сквозь ткань со всех сторон лезут перья. Он сдвигает рукой на затылок вязаную шапку и тупо, спросонья смотрит на попутчицу, – Какого хрена уставился, в первый раз видишь? Доставай стакан, «Приокскую» проехали.
– Да пошла ты! Дай поспать!
– Кто, я пошла?! А зачем ты меня вообще с собой тащишь? Спать ему хочется. В морге выспишься! Держи стакан! Пей! На, пирожок! Наливай мне, да не трясись ты, падла поведенная!
Я понял, почему они ехали уединенно: желающих пусть даже невольно примкнуть к такой компании не было. Устав лицезреть эту сцену, я вышел в тамбур покурить. Через минуту ко мне присоединилась и пьяная дама:
– Слышь, друг, – обдала меня перегаром она, – Тут такое дело: в туалет хочу, а между вагонами на сцепке трясет, ты меня сзади за плечи не подержишь?
Иногда мне доводилось слышать от женщин самые несуразные просьбы, но с подобным предложением ко мне никто никогда не обращался и я, опешил, не зная, что ответить. Вернее, что ответить знал, но все варианты, которые приходили мне в голову были уж очень нелитературными.
– Тебе что в падло?
– В падло! – признался я.
– Эх, мужики! Хрен ли вами делать? Постой хоть на стрёме, – и, не дожидаясь моего ответа, она шмыгнула в «гармошку» между вагонов.
Я закурил ещё одну сигарету. Вскоре она вышла:
– Болтает, думала, голову себе расшибу. Водки хочешь?
– Нет, спасибо!
– Ой, сука, что ж тоска! Мой ещё, урод, отрубился: «Спать хочу! Спать хочу!» Последняя стадия туберкулеза у идиота, с 15 лет по зонам. Ему жить осталось полгода от силы и то, если будет диету соблюдать! Да он мне не муж, так, закрутились по пьянке. Жалко мне его. От меня-то не убудет, а ему пред смертью всё радость хоть какая-то. А ты знаешь, какие у меня мужья были? Не хрена, ты не знаешь: и генералы, и директора заводов. Я с одним жила у него в доме вилки простой не было, а всё как в Эрмитаже, серебро да золото. А я волю люблю, а если ты, как мужик, ноль, и мне с тобой не интересно, то на хрена мне твоё золото? Можно было, конечно, по уму гулять, да не про меня это – я, если загуляю – чертям тошно. Догулялась, сучка! Пойдем, выпьем!
Я вновь вернулся на своё место, а она ещё долго стояла в тамбуре и курила.
В этой падшей женщине было что-то роковое. Она одновременно и притягивала и ужасала, как темная, мрачная пропасть, от которой здравый смысл подсказывает бежать, как можно дальше, но, какая-то невидимая сила подталкивает тебя к скользкому и обрывистому краю заглянуть в неё неизвестно зачем. Во всяком случае, ей нужно отдать должное, она правдива; в своей трагедии она не винит, как это обычно случается с подобной публикой: похотливых свекров, деспотичных свекровей, блудливых мужей, социальные катаклизмы – она честно признается, пусть даже спьяну, что виной её теперешнего положения – её собственная порочность и беспутство. Женщину шлюхой делает только одно – желание быть таковой, все прочие объяснения – вздор. На эту тему можно написать, да и написали уже и как написали тысячи романов, но что это переменило? Вы думаете, что многие проститутки не читали «Яму» Куприна, или «Воскресенье» Толстого? То-то и ужасает, что читали и плакали над судьбами не придуманных героинь, но большинство из них добровольно стали на ту же стезю. В чем же дело? Грех сладок? Так проще прожить, проще прокормиться? Спрос рождает предложения? Или душа не материальна и под её залог получение каких-то сомнительных благ не чувствуется тяжесть обременительных условий для заёмщика? Кто знает, кто знает…
Женщина из тамбура возвратилась на своё место и тоже погрузилась в какое-то тяжкое раздумье. За окном хлопьями повалил снег, серые полустанки преобразились и посветлели. Отчего-то вспомнилась песня:
«Когда качаются фонарики ночные,
И из домов боятся люди выходить;
Я из пивной иду!
Я никого не жду!
Я никого уж не сумею полюбить!»
Очень актуально! Без песен русскому человеку нельзя. И словно в подтверждение этой мысли, в вагон вошел баянист: высокий, жилистый, запойный – это было видно по его лицу, что на многих свадьбах он задавал жару. Одним словом – мастер! Он сразу же предложил публике репертуар уже проверенный временем, в стиле ретро:
«Малиновки заслышав голосок,
Припомню я забытые свиданья…»
Запел он пропитым, прокуренным, но довольно-таки приятным тенором. Причем баянист не просто пел, стоя на одном месте, а ходил взад-вперед по вагону, останавливаясь возле слушателей, чтобы каждый в полной мере мог насладиться его творчеством. Народ не мог не оценить подобного уважительного отношения к себе и стал подпевать баянисту. Словом, концерт шел в теплой обстановке взаимопонимания публики и артиста. Наша героиня тоже не осталась безучастной к искусству. Баянист закончил петь одну песню, и хотел было приняться за другую, но она схватила его за рукав и потянула к себе:
– Погоди, дело есть! На, выпей! – Оказывается, дама уже успела, пока тот пел, налить стакан водки.
Баянист ломался недолго, и через секунду, уже закусывая пирожком, присел рядом с искусительницей:
– Хорошо на баяне шаришь, учился где-нибудь?
– Днепропетровская консерватория!
– А полонез Огинского можешь?
– Запросто!
– Играй, не обижу!
Надо сказать, что баянист, если и приврал относительно Днепропетровской консерватории, то немного. Играл он и впрямь классно и не две-три музыкальных фразы по кругу, а произведение целиком со всеми вариациями, подчеркивая ударения, импровизируя на басах, грамотно меняя меха. Поток мощной и живой музыки ворвался в вагон. А поезд неторопливо полз во тьму, сыпал легкий снежок, за окном в сиреневых сумерках проплывали низенькие русские домики с палисадниками, березки, запорошенные снегом алые рябины. «Прощание с Родиной» – это и впрямь была Родина: милая, прекрасная и несчастная Родина. Как только затихла, угасла, словно искра из паровозной топки, последняя нота – вагон взорвался аплодисментами.
Растроганная музыкой пьяная дама, вдруг, как кошка, ловко
|
