На работу приехал пораньше: были дела. В конце пустого редакционного коридора, у окна, высокий, хорошо одетый мужчина средних лет. Подхожу.
- Утро доброе.
- Доброе.
- Вы к кому-то, либо для публикации что-то принесли?
- Да нет. На работу я. Первый день, не рассчитал: рановато приехал.
- Николай меня зовут.
- Леонид Петрович.
Вот так я познакомился с Кравченко Леонидом Петровичем, главой Гостелерадио СССР. Бывшим таковым при Горбачёве. И ставшим никому не нужным при Ельцине. Судьба-судьбинушка… Жаль.
Почему вспомнил и пожалел? Хороший мужик оказался: не «порченный». Работал как все.
* * *
Да, 90-е – качели: кого-то вниз, кого-то вверх.
Вызвал редактор.
- Николай Андреевич, приходил Жириновский, надо сделать ему 4-е газеты. Прошу вас, возьмитесь.
- Я, как-то к нему, не очень… Олег Александрович.
- Знаю. Но ради нашей газеты. Спасать её надо: скукожилась с 32 полос до 16-ти. С деньгами плохо, а он платит. Выживать надо, выживать…
Взялся. Среди материала был личный альбом Жириновского. На одной из фотографий он, лет шестнадцати, стоит на тумбе-постаменте, c поднятой, как у Ленина, рукой.
Состоялся человек. Но благодаря чему? Личным качествам? Или судьбе: оказался в нужное время в нужном месте? Не знаю.
Знаю только, разные они – Кравченко и Жириновский: первый, пройдя через власть, остался человеком, второй, обретя власть, стал, похоже, вождём…
* * *
А кем порой становился простой люд – вспоминать горько.
Иду по Выхинскому рынку. Бывшая учительница моих детей, пожилой человек, прекрасный педагог, в надежде прибыль получить продаёт пяток кофтёнок, купленных за свои кровные . Но как продаёт! Молча. Глазами. Они умоляют: «Купите! Ради Бога, купите!..»
Встретились наши взгляды и, моментально, как рука от ожога, в неузнаваемость нырнули.
Помню дома, я - не очень религиозный человек, просил у Господа достатка для неё. Просил по-детски: неумело, горячо. И расплывалась иконка...
* * *
Не убий!» А он убил…
Цены росли – не угонишься. Платили мало. Я не мог фруктов детям купить. Стал по ночам и выходным на стареньких Жигулях «бомбить» (возить пассажиров).
Еду в Жулебино - тогда и жил там – вижу: из подъезда выбегает мужчина, и - к дороге, с поднятой рукой. Останавливаюсь.
- Куда?
- Родненький, в церковь. Прошу… Ближайшую… Умоляю!.. Худо мне… Свечечки, свечечки надо поставить… Пропадаю… Горе-горькое… Эх, Ольга, Ольга...
Не хотел брать, странный какой-то: трясётся, глаза красные. Но слаб я на горе.
Везу в Вешняковскую церковь. Остановился на светофоре. Рядом большегруз затормозил, с обычным для них шипением. С этого звука началось: пассажир, посмотрев на заднее сидение, сдавленным голосом произнёс:
- Шипит… И здесь она… Сидит и шипит…
- Кто?
- Ольга, жена… Измучила… Когда это кончится?..
Согнувшись, он обхватил голову руками и замычал.
«Ну - думаю – попал! «Белка» или крыша у мужика съехала. Что делать?.. А, довезу! Вроде, не буйный... Да и немного осталось. Как бы его в « реал-то» вытащить?.. Разговорить попробовать?»
- В Жулебино живёте, как район?
Вижу замер. Вздохнул глубоко. Откинулся на кресле. Оживился.
- Ничего, лучше, чем Капотня.
- Там жили?
- Ну да.
Так, перекидываясь фразами, доехали до Вешняковского моста; открылся вид на церковь. И тотчас новый приступ: руками, а затем и ногами он уперся в крышку «бардачка».
- Там она, там! Держу… Быстрей… Гони!..
Подъехали.
- Брат, - он мне - перехватись, подержи. Мне б до церкви добежать... Отпущу – не даст войти. Не даст…
Подержал. А когда несчастный скрылся за дверью – обмяк. С минуту не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой…
Домой приехал поздно. Поужинал. Развернул «Курьера», местную газету. На последней странице, в рубрике «Их разыскивает милиция», фото моего пассажира. Статья – убийство. Уж ни Ольгу ли порешил? – мелькнуло.
Звоню в районную милицию. Слышу по голосу дежурный в подпитии. Говорю, знаю в каком подъезде живёт убийца. Что в ответ?
- Я передам информацию. Завтра следователи с вами свяжутся. Ждите.
Не позвонили. Ни завтра, ни послезавтра, никогда…
* * *
От преступившего заповедь – к святой. Наверно…
Церковный праздник закончился поздней ночью. Транспорт уже не ходил. Голосующих – выбирай.
В Новогиреево, у кинотеатра «Киргизия», подхватил женщину, лет тридцати. Села. Аромат ладана заполнил салон. Едем в Реутов.
- Правильно - говорю - что сели на заднее сидение. Осторожность, в наше время, не помешает.
- Вы плохого не сделаете.
- Откуда такая уверенность?
- Я о вас всё знаю.
Взглянул на неё через зеркало салона: никогда с ней не встречался.
- Например, что?
- Вы женаты, у вас двое детей, дочь и сын. Отца нет в живых. Мать жива, но она не рядом с вами.
Ещё раз посмотрел на неё. Как ответ на свою мысль, слышу.
- Нет, мы с вами не знакомы.
- Тогда откуда знания?
- Дар открылся. Недавно. Господь открыл.
Мне стало почему-то не по себе. Я не знал, что сказать. Остаток пути проехали молча.
В зеркале увидел: перекрестила она меня, прежде чем выйти. Зачем? Иногда думаю об этом, но не нахожу ответа. Может, откроется у последней черты…
* * *
Умереть не умирая – дано не только великим. Муж женщины, о судьбе которой пойдет речь, умерев, живет в ней, и, наверно, будет жить до конца дней её…
Она села ко мне в новогоднюю ночь, за два часа до боя курантов. Лет сорока, красивая, со скорбно-тревожным, как у мадонны Рафаэля, взглядом.
- Меня отвезёте, успеете к столу? – спросила заботливо.
- С Измайлово-то… Успел бы… Только вот работать надо. До утра придётся… Хлебная для нас ночка.
- Понимаю… Тяжело, наверно?
- Привык.
- А муж мой попробовал и…
Повисла фраза. Посмотрел. Платочек из сумочки достала и к глазам.
- …Не смог. «Сядут - рассказывал - курят. Пепел куда попало… Пиво льют. Меня трясти начинает…»
Любил машину. Тяжело досталась… На двух работах надрывался…
Слышу, дрогнул голос. Всхлипнула…
- Простите, нервы. Умер он два года назад... А я вот здесь, неприкаянная… Еду и себя спрашиваю: зачем?
Затихла. Сжалась, как птичка раненная, не шелохнётся. Повисло горе в салоне; физически ощутил. Помочь бы, но как?..
- Да… Бывало и мне плохо… Не так, но бывало… - начал неуклюже - одно спасало: бездумность.
- Бездумность?
- Заделье какое-нибудь. Когда делаешь что-то, уходишь в него и ни о чём больше не думаешь.
- Мне на работе, да, помогает. А дома…
Порог переступлю – Сашенька… Как наяву... Встречает... Всегда так делал. Улыбается… Рад…
На кухню зайду и там он… Слышу: «А я тебе, солнышко, на рынке финики купил. Смотри, какие хорошие!» Любила я их с чаем.
А в спальню… Сладость моя женская… Всё по-простому было… Но всегда хорошо. А сейчас…
Еду, знаю, чем закончится. Он человек хороший. Вот только опять мое тело не откликнется… Да и душа… Сашенька в ней… И никому там больше места нет. Никому…
К подъезду она шла медленно. Я не уезжал. Смотрел вслед. Словно почувствовав мой взгляд, обернулась она, приостановилась, а затем, почему-то махнув рукой, ускорилась и скрылась за дверью.
«Эх, - подумал я – от горя бы своего тебе так скрыться. За дверью… Да чтоб не открывалась…»
* * *
Мой двоюродный брат, художник-самоучка, в 90-е нарисовал картину: бескрайнее поле, на траве «продажного» вида девица - русые волосы игриво подхвачены обручем с разноцветными лентами, белый сарафан с вышитыми васильками нараспашку, манят ножки в красных сапожках.
Всё то в ней «разудало». Кроме глаз: тоска в них и печаль. Светлая, чистая, ручейком так и льётся из души…
- Жрица любви во времена оные что ль, Вась?
- Русь сегодняшняя, братишка. Подстилают её суки на верху под Запад, да под грёбаного Сэма! Когда такое было?.. Скажи мне?.. Сволочи!..
Вот это - «Сволочи!» и глаза - отозвались в моей памяти эхом…
В свете фар моих полукруг девчонок. Сзади, слышу, выбирают:
- Вон ту, светленькую, давай возьмём.
- Почему?
- Стройная... Глянь, фигура…
- Что фигура?.. Нам надо плотненькую, крепкую брать, чтоб нас троих выдержала. Да и Махмуду с братом, чтоб досталось. А эта…
Сижу. Стиснул зубы. В голове звенит: «Сволочи! Сволочи! Сволочи!»
Выбрали. Села, бедная, и поникла, видно, знала, что её ждёт. Отвёз на Самаркандский бульвар.
И вот как бывает: еду там вечером следующего дня – голосует.
- Здравствуйте, узнаёте?
- А, это вы меня вчера отвозили, здравствуйте.
- Досталось?
- Да уж…
- Куда сейчас?
- Туда же, на Волжский бульвар, деньги у «мамочки» забрать.
Издержки профессии: всё-то «докапываться» тянет. Не удержался и тогда.
- По-другому зарабатывать не пробовали?
- Копейки платят. А мне за лето надо побольше заработать.
- Почему только за лето?
- Мама, учительница, сидит с двумя моими детьми. Осенью ей в школу, преподавать. Возвращаться мне надо.
- А муж?
- Муж… В гражданском браке были. Придумали… Такие, как он и придумали. Слинял… Другой дурочке, небось, про любовь поёт… Мозги пудрит: «Печать не главное, печать не главное…» Урод.
Замолчала. На скулах желваки промелькнули. Вздохнула.
- Ненавижу эту грязь… Да детей кормить надо. Вспомню лапочек маленьких, плачу… Только «мама» научились говорить. Приеду, боюсь, не узнают…
Посмотрела на меня. Будто через стекло посмотрела. В какую-то свою даль. Может, деточек хотела увидеть…
А глаза… Как у брата на картине: тоска в них и печаль. Светлая, чистая, ручейком так и льётся из души…
Н.Гузенко 04.11.2021
