Расправа

Святым Писанием, то почему просвещеннейшая Европа его придерживается?
  - От гордыни своей и по невежеству своему…
  Петру этот богословский спор надоел, и он прервал отца Максима:
  - Всё, хватит вам тут диспуты устраивать. Ты кто такой?
  - Я приходской викарий этого прихода.
  - Я слышал, что сей приход сноситься с неприятелями нашими: моими и брата моего короля Августа, с сапежинцами и со шведами? Так ли сие? Могу ли я зайти в алтарь и осмотреть его? Ибо там, как говорят, храниться переписка с врагами нашими.
  - Я не благословляю. Ибо что там делать противникам веры нашей, убийцам католиков и униатов?
  Пётр промолчал и, сдерживая гнев, прошёлся по храму, гневно стуча тростью. Остановился у образа красиво украшенному, где изображён человек с топором в голове.
  - Кто это такой? – Пётр показал тростью на икону. - Видимо, это самый почитаемый здешний святой. Чей это образ?
  - Это священномученик Иосафат, владыка Полоцкий, убитый злобными схизматиками в Витебске, твоими единоверцами, московский царь, поэтому и говорю, что вы убийцы.
  - И опять ты врёшь, - возмутился отец Максим, - возгордился архиепископ полоцкий, после трёхлетнего затвора, что может спасать грешников проповедью покаяния, словом единым. Да не помогло слово. Жестоко стал обходиться с людьми, решил, что ему всё можно, раз он начитался в затворе священных книг. Но чтение не делает читающего праведником, и по книгам не становятся святыми. Затворничество, это, прежде всего, духовный подвиг, усмирение плоти и духа. А Иосафат возгордился. Надоел он и опротивел он народу делами своими, вот и убили его в Витебске и в Двине утопили.
  - Я и говорю: руки по локоть в крови у вас.
  - Жители Витебска потом раскаялись в преступлении сем.
  - Поздно! Кровь невинно убиенного падёт на всех схизматиков.
  - Ладно, викарий, - сказал Пётр, - Богу виднее, кто схизматик, а кто нет. За сию мерзкую хулу ему разбираться с вами на Страшном Суде.  А вот сношение с врагами Речи Посполитой, это преступление перед королём Августом и мной. Почему вы Речь Посполитую шведам отдаёте? Чем мы вам не угодили. Шведы откусят кусок от Польши, а Россия ни на что не претендует. И шведы – протестанты.
  - Речи Посполитой лучше быть с протестантами-шведами, чем с схизматиками-русскими, – заносчиво ответил викарий.
  - Во как? – удивился Пётр и к Меншикову. - Данилыч, этого униатского попа к нам, всех выгнать, храм закрыть. Утром, думаю, благословение будет, чтобы в алтарь войти. Пойдём отсюда, отец Максим.
  Пётр и отец Максим вышли из храма, а Меншиков направился к викарию.
  - Пойдём, викарий, - сказал Данилыч, - у нас переночуешь. Скучать не будешь, ручаюсь.
  - Не благословляю! – завопил викарий.
  - Да ты что? – засмеялся Меншиков.
  - Люди! Их мало, бейте их, я благословляю.
  Прихожане, до сих пор стоявшие в оцепенении и слушавшие богословский спор, поспешили из храма, а послушники и трудники, всего девять человек, вооружились палками и бросились на русских офицеров.
  - Стойте! – закричал Меншиков. – Нам русский царь приказал доставить викария под стражей к нему. Вас трогать приказано не было. Пошли вон отсюда.
  - Бейте их, благословляю, - закричал викарий.
  Один из нападавших размахнулся палкой, целя Пашке Ягужинскому в голову. Тот увернулся, палка попала по левому плечу.
  - Ах, ты гад, - взревел Ягужинский и обнажил палаш.
  Трое остальных последовали его примеру. Четверо против девятерых, силы, конечно, не равные, поэтому вскоре четыре человека из нападавших корчились от боли на полу храма в собственной крови, остальные убежали. Русские офицеры остались невредимы, кроме Ягужинского, у него образовался синяк на левом плече.
  - А что ждать до утра? Пойдём, Александр Данилович, посмотрим, что у них там в алтаре, - предложил Ягужинский, потирая ушибленное плечо.
  - Пойдём, - согласился Меншиков.
  - Не благословляю, - возразил викарий.
  - Да помолчи ты, надоел, - сказал Меншиков.
  В алтарь викария взяли с собой. Там было почти так же, как и в православных храмах. На престоле лежала большая Библия, Меншиков направился к ней.
    - Мирянам прикасаться к престолу и всему, что на нём запрещено, - завизжал викарий.
  - Я знаю, - сказал Меншиков, - но я же схизматик, еретик, мне можно.
  - Никому нельзя.
  - Сейчас палашом огрею, - пообещал Данилыч.
  Викарий затих.
  В Библии обнаружили какие-то листочки и один большой лист. Меншиков вертел его в руках.
  - Чего-то написано. Вроде как не по-нашему. Это что, викарий?
  - Проповедь о святых Петре и Павле, - ответил викарий.
  - Да? – сказал Меншиков. – И на каком языке?
  - На латыни, - определил Пашка.
  - Ты понимаешь?
  - Немного. Да что тут понимать?
  - Это проповедь, о святом Петре? – уточнил Меншиков.
  Ягужинский усмехнулся:
  - В какой-то мере. Вот «Petrus», Пётр значить. Вот Шереметьев. Он, правда Борис, а не Пётр, но Петрович. Бенедикт Павел Сапега. Ну, не знаю. Вот Вильно, вот Гродно. Мы же туда направляемся? Вот Курляндия, Митава, туда Шереметьев. Всё точно. Проповедь для Сапеги и Карла. Подпись: Константин Заячковский. Это ты что ль, викарий?
  Викарий обречённо кивнул.
  - Повезло тебе, Костяря, - сказал Меншиков. – Не будут тебя пытать. Утром сразу повесят.

  Пётр был не доволен.
  - Те, раненные, живы хотя бы?
  - Уходили, живы были, - сказал Меншиков.
  - Всё равно, не хорошо. По аккуратней надо было. Что ж вы так не осторожно, ребятки?
  - Как аккуратней, mein herr kapitän? Они на нас первыми напали.
  - Ты, Данилыч, не знаешь, что такое европейская политика. Сейчас будут ляхи сочинять, что ввалились мы пьяной гурьбой в церковь и изрубили всех униатов в мелкую капусту потехи для.
    - Сие будет враньём.
    - Кто захочет поверить, поверит. Надо написать манифест с объяснениями.
  - Стоит ли оправдываться, mein herr? Кто не захочет верить, не поверит.
  - Верно, Данилыч, но всё равно напишем, для потомков.
  Утром при стечении народа на площади перед Софийским собором викария Константина Заячковского повесили, предварительно объявив, что он предатель и вёл переписку с Сапегой и шведским королём Карлом, с врагами своей родины Речи Посполитой и своего короля Августа II Сильного.

    Через десять дней был издан манифест с изложением событий в храме Софии Полоцкой под собственной подписью и печатью царя Петра.
    А в сентябре 1705 года царю предоставили копию донесения в Рим папского нунция и униатского митрополита Льва Заленского.
  - Надо же, - удивлялся Пётр, - я лично отрубил саблей уши Зайковскому. Это кто такой? - нахмурился царь. - Я не шляхтич и не казак, я хожу при шпаге. «И заставил его нести их на виселицу». Интересно – зачем? «Собакой травил священнослужителей». У меня есть собака?  Видишь, какие ужасы мы спьяну творили, Пашка. Девять человек положили, не считая баб. И всё это лично я. Зело врут ляхи. Так польские паны над своими холопами издеваются. Русскому государю так не по чину. Голову отрубить виновному, это можно, я не от какой работы не чураюсь. А уши отрезать или собакой травить это свою честь унизить. Я такое ни себе ни слугам своим не позволю. А те четверо, что на вас напали, померли. Осторожней надо было палашами махать. Пять униатских святых мучеников мы сотворили. Во как! А пишут, что я один сию расправу учинил. О вас здесь ни слова, только то, что ворвались в собор во главе с царём пьяные в дым.
  - Панам для расправы над своими холопами слуги зачем? – ответил Ягужинский.
    Великая Северная война продолжалась.

                                                              
https://dzen.ru/media/id/6256d2d78c67386925d7b01e/rasprava-647c92d2a3f6b41a2e5c4f02