Святым Писанием, то почему просвещеннейшая Европа его придерживается?
- От гордыни своей и по невежеству своему…
Петру этот богословский спор надоел, и он прервал отца Максима:
- Всё, хватит вам тут диспуты устраивать. Ты кто такой?
- Я приходской викарий этого прихода.
- Я слышал, что сей приход сноситься с неприятелями нашими: моими и брата моего короля Августа, с сапежинцами и со шведами? Так ли сие? Могу ли я зайти в алтарь и осмотреть его? Ибо там, как говорят, храниться переписка с врагами нашими.
- Я не благословляю. Ибо что там делать противникам веры нашей, убийцам католиков и униатов?
Пётр промолчал и, сдерживая гнев, прошёлся по храму, гневно стуча тростью. Остановился у образа красиво украшенному, где изображён человек с топором в голове.
- Кто это такой? – Пётр показал тростью на икону. - Видимо, это самый почитаемый здешний святой. Чей это образ?
- Это священномученик Иосафат, владыка Полоцкий, убитый злобными схизматиками в Витебске, твоими единоверцами, московский царь, поэтому и говорю, что вы убийцы.
- И опять ты врёшь, - возмутился отец Максим, - возгордился архиепископ полоцкий, после трёхлетнего затвора, что может спасать грешников проповедью покаяния, словом единым. Да не помогло слово. Жестоко стал обходиться с людьми, решил, что ему всё можно, раз он начитался в затворе священных книг. Но чтение не делает читающего праведником, и по книгам не становятся святыми. Затворничество, это, прежде всего, духовный подвиг, усмирение плоти и духа. А Иосафат возгордился. Надоел он и опротивел он народу делами своими, вот и убили его в Витебске и в Двине утопили.
- Я и говорю: руки по локоть в крови у вас.
- Жители Витебска потом раскаялись в преступлении сем.
- Поздно! Кровь невинно убиенного падёт на всех схизматиков.
- Ладно, викарий, - сказал Пётр, - Богу виднее, кто схизматик, а кто нет. За сию мерзкую хулу ему разбираться с вами на Страшном Суде. А вот сношение с врагами Речи Посполитой, это преступление перед королём Августом и мной. Почему вы Речь Посполитую шведам отдаёте? Чем мы вам не угодили. Шведы откусят кусок от Польши, а Россия ни на что не претендует. И шведы – протестанты.
- Речи Посполитой лучше быть с протестантами-шведами, чем с схизматиками-русскими, – заносчиво ответил викарий.
- Во как? – удивился Пётр и к Меншикову. - Данилыч, этого униатского попа к нам, всех выгнать, храм закрыть. Утром, думаю, благословение будет, чтобы в алтарь войти. Пойдём отсюда, отец Максим.
Пётр и отец Максим вышли из храма, а Меншиков направился к викарию.
- Пойдём, викарий, - сказал Данилыч, - у нас переночуешь. Скучать не будешь, ручаюсь.
- Не благословляю! – завопил викарий.
- Да ты что? – засмеялся Меншиков.
- Люди! Их мало, бейте их, я благословляю.
Прихожане, до сих пор стоявшие в оцепенении и слушавшие богословский спор, поспешили из храма, а послушники и трудники, всего девять человек, вооружились палками и бросились на русских офицеров.
- Стойте! – закричал Меншиков. – Нам русский царь приказал доставить викария под стражей к нему. Вас трогать приказано не было. Пошли вон отсюда.
- Бейте их, благословляю, - закричал викарий.
Один из нападавших размахнулся палкой, целя Пашке Ягужинскому в голову. Тот увернулся, палка попала по левому плечу.
- Ах, ты гад, - взревел Ягужинский и обнажил палаш.
Трое остальных последовали его примеру. Четверо против девятерых, силы, конечно, не равные, поэтому вскоре четыре человека из нападавших корчились от боли на полу храма в собственной крови, остальные убежали. Русские офицеры остались невредимы, кроме Ягужинского, у него образовался синяк на левом плече.
- А что ждать до утра? Пойдём, Александр Данилович, посмотрим, что у них там в алтаре, - предложил Ягужинский, потирая ушибленное плечо.
- Пойдём, - согласился Меншиков.
- Не благословляю, - возразил викарий.
- Да помолчи ты, надоел, - сказал Меншиков.
В алтарь викария взяли с собой. Там было почти так же, как и в православных храмах. На престоле лежала большая Библия, Меншиков направился к ней.
- Мирянам прикасаться к престолу и всему, что на нём запрещено, - завизжал викарий.
- Я знаю, - сказал Меншиков, - но я же схизматик, еретик, мне можно.
- Никому нельзя.
- Сейчас палашом огрею, - пообещал Данилыч.
Викарий затих.
В Библии обнаружили какие-то листочки и один большой лист. Меншиков вертел его в руках.
- Чего-то написано. Вроде как не по-нашему. Это что, викарий?
- Проповедь о святых Петре и Павле, - ответил викарий.
- Да? – сказал Меншиков. – И на каком языке?
- На латыни, - определил Пашка.
- Ты понимаешь?
- Немного. Да что тут понимать?
- Это проповедь, о святом Петре? – уточнил Меншиков.
Ягужинский усмехнулся:
- В какой-то мере. Вот «Petrus», Пётр значить. Вот Шереметьев. Он, правда Борис, а не Пётр, но Петрович. Бенедикт Павел Сапега. Ну, не знаю. Вот Вильно, вот Гродно. Мы же туда направляемся? Вот Курляндия, Митава, туда Шереметьев. Всё точно. Проповедь для Сапеги и Карла. Подпись: Константин Заячковский. Это ты что ль, викарий?
Викарий обречённо кивнул.
- Повезло тебе, Костяря, - сказал Меншиков. – Не будут тебя пытать. Утром сразу повесят.
Пётр был не доволен.
- Те, раненные, живы хотя бы?
- Уходили, живы были, - сказал Меншиков.
- Всё равно, не хорошо. По аккуратней надо было. Что ж вы так не осторожно, ребятки?
- Как аккуратней, mein herr kapitän? Они на нас первыми напали.
- Ты, Данилыч, не знаешь, что такое европейская политика. Сейчас будут ляхи сочинять, что ввалились мы пьяной гурьбой в церковь и изрубили всех униатов в мелкую капусту потехи для.
- Сие будет враньём.
- Кто захочет поверить, поверит. Надо написать манифест с объяснениями.
- Стоит ли оправдываться, mein herr? Кто не захочет верить, не поверит.
- Верно, Данилыч, но всё равно напишем, для потомков.
Утром при стечении народа на площади перед Софийским собором викария Константина Заячковского повесили, предварительно объявив, что он предатель и вёл переписку с Сапегой и шведским королём Карлом, с врагами своей родины Речи Посполитой и своего короля Августа II Сильного.
Через десять дней был издан манифест с изложением событий в храме Софии Полоцкой под собственной подписью и печатью царя Петра.
А в сентябре 1705 года царю предоставили копию донесения в Рим папского нунция и униатского митрополита Льва Заленского.
- Надо же, - удивлялся Пётр, - я лично отрубил саблей уши Зайковскому. Это кто такой? - нахмурился царь. - Я не шляхтич и не казак, я хожу при шпаге. «И заставил его нести их на виселицу». Интересно – зачем? «Собакой травил священнослужителей». У меня есть собака? Видишь, какие ужасы мы спьяну творили, Пашка. Девять человек положили, не считая баб. И всё это лично я. Зело врут ляхи. Так польские паны над своими холопами издеваются. Русскому государю так не по чину. Голову отрубить виновному, это можно, я не от какой работы не чураюсь. А уши отрезать или собакой травить это свою честь унизить. Я такое ни себе ни слугам своим не позволю. А те четверо, что на вас напали, померли. Осторожней надо было палашами махать. Пять униатских святых мучеников мы сотворили. Во как! А пишут, что я один сию расправу учинил. О вас здесь ни слова, только то, что ворвались в собор во главе с царём пьяные в дым.
- Панам для расправы над своими холопами слуги зачем? – ответил Ягужинский.
Великая Северная война продолжалась.
https://dzen.ru/media/id/6256d2d78c67386925d7b01e/rasprava-647c92d2a3f6b41a2e5c4f02
